Нет! Кто-то определенно хотел, чтобы Ирен забыла свои ранние годы, и это ему удалось. Меня даже дрожь пробрала от такой зловещей мысли.
Впервые в жизни примадонна была поставлена в невыгодное положение, так как слишком мало знала о себе самой. Она оказалась в зависимости от этой юной нахалки, Пинк Кокрейн, расследовавшей ее личную жизнь.
Я глубоко благодарна Ирен и Годфри за их искреннюю заботу о моем благополучии, и хотя они перестарались, я радовалась, что нахожусь здесь, рядом с моей любимой подругой. Никогда еще она так не нуждалась в заботе. Она привыкла заботиться о других и совершенно не умела печься о себе.
Однако забота о других являлась, пусть и недолго, моей профессией, и сейчас я была исполнена решимости воспользоваться своими навыками.
Нельзя допустить, чтобы Пинк причинила вред Ирен.
Как только подруга прибегла к своему обычному успокоительному средству, сигаретам, я начала обдумывать факты, которые мы только что узнали. Очевидно, выводы Пинк неверны.
– Ирен, я ни на минуту не поверила, что ты дочь этой женщины.
– А на каком основании, Нелл?
– На том основании, что все выводы Пинк – всего лишь поиски сенсации для газеты. Однако меня заинтриговал тот факт, что дама в черном посещала вашу театральную среду, когда ты была ребенком. Судя по всем отчетам, она любила детей. Правда, я не понимаю, как это вяжется с тем, что она в той или иной форме препятствовала их рождению.
Мои слова побудили Ирен действовать – на что я и рассчитывала. Больше всего она любила объяснять мне изнанку жизни. Вначале я была шокирована, но со временем стала находить эти сведения интересными.
Примадонна снова взялась за старые газеты, оставленные репортершей.
– Полагаю, Пинк знает ответ на твой вопрос, Нелл.
– Меня не интересует мнение этой выскочки. Я хочу знать факты – если только можно доверять в этом плане газетным статьям.
Ирен послушно склонила голову над материалами в поисках нужной информации.
Сердце у меня разрывалось от жалости! Ведь обычно это мне приходится заниматься нудными расследованиями. Я привыкла к такой работе, когда служила машинисткой у Годфри. Нет ничего скучнее, чем юридические документы.
– Муж тоже участвовал в деле, – вдруг сказала Ирен. – Они оба недалеко ушли от шарлатанов и знахарей, Нелл. Однако они честно отдавались своей работе, подводя под нее философскую базу. – Ее голос звучал теперь спокойнее. – Их мнение относительно прерывания беременности не всегда преступно. Твоя мать умерла, прежде чем успела сделать то, чего ей хотелось больше всего на свете: увидеть тебя, нянчить, воспитывать. Природа требует от некоторых женщин большего, нежели может выдержать их конституция.
– Значит, ты одобряешь практику мадам Рестелл?
– Нет, но я видела, какую ужасную цену платили молодые незамужние женщины. Некоторые из них были непорочны.
– Как такое может быть?
Ирен сделал неопределенный жест. Так часто бывало, когда я хотела узнать то, к чему была, по ее мнению, не готова.
– Нелл, ты же знаешь из Нового Завета, как ангел Божий… Разве не так там сказано?
– О да, я знаю этот отрывок. Католики цитируют его, чтобы оправдать непорочное зачатие.
– Непорочное зачатие. Вот именно.
– Но я же не католичка.
– Не имеет значения. Согласно версии Нового Завета, ангел сообщил Марии, что она забеременела, оставаясь непорочной. Это может случиться и сегодня с такими же невинными девушками – только тут в дело вмешивается дьявол. Он появляется в образе подлецов, которым доверяют эти девушки. Ведь им велено подчиняться мужчинам, которые фактически…
– Это невозможно!
– Возможно, Нелл! Часто подобное происходит не по вине девушки. Нас воспитывают, внушая, что мы должны быть покорными.
– Только не в твоем случае.
Ирен вдруг с облегчением рассмеялась:
– Ах, Нелл, как ты права! Передо мной довольно рано встал выбор: быть покорной овечкой или бунтаркой. И я выбрала последнее.
– Я рада, что ты так поступила, – если это помогло тебе противостоять подлецам. Я поняла, что ты хочешь сказать. В Нью-Йорке также есть порочные мужчины, и они готовы все поставить на карту, чтобы изобразить мадам Рестелл безнравственной.
Ирен кивнула:
– Если она действительно была моей матерью, то мне бы не хотелось, чтобы она была чудовищем.
Ничего не ответив, я придвинула к себе газетные листы: мне нужны были факты.
– Ага, вот оно! У мадам Рестелл был только один ребенок, дочь. Ее все время упоминают – по крайней мере, до той поры, как девочке исполнилось четырнадцать и она начала помогать матери. Интересно, что с ней стало в последние одиннадцать лет? А также с месье Рестеллом? У него, кажется, была совсем другая фамилия, тоже французская. Это весьма подозрительно.
– Тут нет ничего подозрительного, Нелл. Я достаточно хорошо помню Америку и потому знаю, что все французское считалось элегантным, изысканным и желанным.
– Подумать только, что эти люди когда-то были англичанами! Как низко они пали! Честно говоря, грех – это единственное, в чем англичане уступают французам.
– Да, кажется, в этом отношении французы превосходят британцев. Хотя бы в умении грешить.
– Несмотря на твои колкости, тебе не удастся меня отвлечь. У этой женщины также был брат, Жозеф. И не забывай, что мадам Рестелл родилась британкой. А ведь она дала бы сто очков вперед французам по части грехов и скандальной известности!
Ирен погасила сигарету и допила бренди.
– Если мадам Рестелл не была моей матерью, с какой стати Пинк так жаждет доказать обратное? И зачем было даме в черном вертеться среди театрального люда в ранние годы моей жизни, а затем исчезнуть? А спустя шестнадцать лет умереть от собственной руки. Почему она решила навсегда покинуть меня, предоставив самой себе?
– Именно поэтому она не может быть твоей матерью, Ирен. Любой, кто знает тебя, никогда бы тебя не бросил. Включая нас с Годфри.
Глава сорок первая
Самая безнравственная женщина Нью-Йорка
Ни об одной другой женщине столько не спорили при ее жизни и не злословили так беспощадно после смерти.
Биограф Ады Айзекс Менкен, наездницы Мазепы, выступавшей в середине XIX века
Остаток дня мы провели за изучением газетных статей, брошюр и отчетов о судебных процессах, которые нам оставила Пинк. По моему мнению, репортерша поступила ничем не лучше анархиста, который кладет бомбу у ног жертвы.
Вне всякого сомнения, мисс Блай подсунула нам материалы только потому, что заранее извлекла оттуда всю ценную информацию.
Когда стемнело, при свете лампы стало заметно, что у нас с примадонной покраснели глаза. Не сговариваясь, мы дружно отложили стопки бумаг.
– Я все еще не разобралась с этой «самой безнравственной женщиной Нью-Йорка», – признала Ирен. – Некоторые называли ее ангелом, другие – демоном. Она неслыханно разбогатела благодаря своей профессии и перебралась из скромного жилища в нижней части Манхэттена в особняк на Пятой авеню, который может соперничать с апартаментами Асторов. Хотя ее так и не приняли в обществе открыто, жены и дочери (из списка гостей миссис Астор, где значатся четыреста лучших семейств Нью-Йорка), по ночам наведывались под вуалью в ее особняк. Сильные мира сего защищали ее, так как она хранила их секреты. Однако они были не в силах помешать моралистам, благодаря усилиям которых ей предъявляли обвинения в суде и даже сажали на целый год в тюрьму. Впрочем, богатство и связи мадам Рестелл делали ее пребывание в заключении более приятным, чем у простого арестанта.
Дочь следовала по ее стопам, а позже исчезла, и о ее дальнейшей судьбе ничего не известно. Ничего не известно и о ее брате Жозефе. Мадам Рестелл пережила супруга – по-видимому, она была замужем только один раз. Он был таким же шарлатаном, как жена, но их средства работали эффективно. Оба весьма красноречиво писали о своей работе, чтобы просветить невежественных и предотвратить боль, бедность и страдания. Затем, когда мадам Рестелл грозил новый тюремный срок, она вдруг перерезала себе горло в ванне. Она совершила самоубийство в то самое утро, когда должна была явиться в суд и выслушать приговор. И это после того, как она десятилетиями боролась на страницах газет со всеми клеветниками. Она настоящая загадка!
– И так же загадочны ее посещения театров, где ты выступала ребенком. Как долго это продолжалось?
– Самое большее год. С тысяча восемьсот шестидесятого по шестьдесят первый.
– Первые годы гражданской войны в Америке? Могло это как-то повлиять?
– Конечно, могло! Но это были также первые годы моей жизни. Мне говорили, что я родилась в тысяча восемьсот пятьдесят восьмом. Таким образом, мне было года три, когда дама в черном навещала меня в театре.
– Мадам Рестелл была респектабельной замужней женщиной. Известно, что у нее была одна дочь, которая гораздо старше тебя. Конечно, самой мадам было вполне под силу не допустить рождения нежеланных детей. Так как же она могла быть твоей матерью? Зачем ей было тебя прятать? Ведь она, судя по всему, не скрывала ничего из своей личной жизни.
