Петерс-Федор был либо Петерсом, либо Федором внутри.
И впечатления комиссара можно было резюмировать так: он был одновременно и тем, и другим, не только в плане внешнего вида, но и по сути.
Он проживал поочередно эти две жизни, такие разные, вероятно, уже давно, а возможно, и всегда.
Это были лишь обрывочные мысли, вертящиеся в голове Мегрэ, пока он неторопливо шел вперед под ласкающими лучами солнца.
И вдруг только что сложившийся в его воображении образ Латыша неожиданно дал трещину.
Обстоятельства, предшествовавшие этому событию, были весьма знаменательными. Латыш остановился напротив ресторана «Фуке» и уже начал было переходить улицу, явно намереваясь выпить аперитива в баре этого шикарного заведения.
Но в последний момент он передумал и продолжил идти по тротуару, затем резко ускорил шаг и свернул на улицу Вашингтон.
Там располагалось бистро, одно из тех, которые встречаются в самых богатых кварталах и предназначаются для таксистов и прислуги.
Петерс нырнул туда. Комиссар вошел следом как раз в тот момент, когда он заказывал себе что-то вроде абсента.
Он стоял перед барной стойкой, изогнутой в виде подковы, которую официант в синем фартуке время от времени протирал грязной тряпкой. Слева от него расположилась группа каменщиков в пыльных спецовках. Справа устроился инкассатор газовой компании.
Латыш шокировал присутствующих своим внешним видом, изысканной роскошью мельчайших деталей туалета.
Было видно, как блестят его светлые усики «щеточкой», редкие брови. Он посмотрел на Мегрэ, но не открыто, а через отражение в зеркале.
И комиссар заметил, как дрогнули его губы и едва заметно затрепетали ноздри.
Чувствовалось, что Петерсу приходится себя контролировать. Сначала он пил медленно, но затем залпом проглотил то, что оставалось в стакане, и пальцем показал бармену:
– Еще!
Мегрэ заказал себе вермут. В тесном баре он казался еще выше и массивнее, чем обычно. И он не сводил глаз с Латыша.
У комиссара создавалось ощущение, что он находится в двух местах одновременно. Как совсем недавно, картинки накладывались друг на друга. Грязное бистро Фекама проглядывало сквозь нынешний интерьер. Петерс словно раздваивался: Мегрэ видел его в дорогом костюме цвета корицы и в то же время в старом плаще.
– Не тормози, давай наливай! – кричал один из каменщиков, стуча своим стаканом по стойке.
Петерс пил уже третий аперитив, и до комиссара доносился анисовый аромат этого напитка опалового цвета.
Служащий газовой компании подвинулся, и оба противника оказались рядом, касаясь друг друга локтями.
Мегрэ был на две головы выше своего соседа. Оба сидели напротив зеркала и смотрели друг на друга из его тусклой поверхности.
Лицо Латыша начинало меняться: сначала затуманился взор. Он щелкнул своими сухощавыми белыми пальцами, показывая на свой стакан, и провел рукой по лбу.
На его лице словно отражалась внутренняя борьба: в зеркале Мегрэ видел то уверенный взгляд клиента «Маджестика», то мятущуюся душу любовника Анны Горскиной.
Но образ последнего ни разу не задержался на поверхности. Он старательно удерживался внутри отчаянной работой мышц. Лишь глаза оставались глазами русского.
Левая рука вцепилась в стойку. Тело шаталось.
Мегрэ решил провести эксперимент. В кармане у него лежал портрет мадам Сваан, который он вынул из альбома фотографа в Фекаме.
– Сколько я должен? – спросил он бармена.
– Сорок четыре су.
Комиссар сделал вид, что роется в своем кошельке, и будто случайно уронил снимок, который упал в лужицу между выступающими краями стойки.
Он сделал вид, что не заметил этого и протянул купюру в пять франков. Но его взгляд впился в зеркало.
Бармен, поднявший фотографию, сокрушенно вытирал ее своим фартуком.
Петерс Латыш сжимал свой стакан, взгляд его стал жестким, лицо застыло.
Затем неожиданно раздался странный хруст, такой отчетливый, что хозяин, подсчитывавший выручку, резко обернулся.
Рука Латыша раскрылась, и из нее на стойку выпали осколки стекла.
Он с такой силой сжал стакан, что просто раздавил его. Из тонкого пореза на указательном пальце сочилась кровь.
Бросив бармену сто франков, он вышел из бара, даже не взглянув на Мегрэ.
Теперь он направился прямиком в «Маджестик». В нем не наблюдалось никаких признаков опьянения. Его фигура была такой же прямой, как вначале, походка такой же ровной.
Мегрэ следовал за ним неотступно, по пятам. Когда они подходили к отелю, он увидел, как от входа отъезжает знакомая машина. Это был автомобиль криминалистической службы, в котором увозили аппаратуру для фотографирования и снятия отпечатков пальцев.
Эта встреча охладила его пыл. На мгновение он почувствовал себя неуверенно, словно лишился точки опоры.
Он проходил мимо «Селекта». Инспектор Дюфур через стекло сделал ему знак, который, видимо, считал зашифрованным, но который совершенно недвусмысленно указывал на столик еврейки.
– Где Мортимер? – спросил комиссар, остановившись у стойки администрации.
– Он только что уехал в посольство Соединенных Штатов на обед.
Петерс Латыш прошел в пустой ресторан и сел за столик.
– Вы тоже будете завтракать? – спросил управляющий у Мегрэ.
– Да, поставьте мои приборы на его столик.
Управляющий поперхнулся.
– На его? Но это невозможно! Зал совсем пустой, и…
– Я сказал, на его столик.
Управляющий не сдавался, бросившись вслед за комиссаром.
– Послушайте! Он устроит скандал… Я могу посадить вас на любое место, откуда его будет так же хорошо видно.
– Повторяю: на его столик.
Только сейчас, передвигаясь по холлу, Мегрэ почувствовал, как же сильно устал. Это была острая усталость, охватившая весь организм и даже все его существо, тело и душу.
Он опустился в то же плетеное кресло, в котором сидел утром. Находящаяся рядом пара – очень зрелая дама и чересчур ухоженный молодой мужчина – тут же вскочила с места, и женщина произнесла нарочито громко, нервно поводя лорнетом:
– В отелях стало невозможно находиться! Вы только взгляните на это…
Этим был Мегрэ, который даже не улыбнулся!
Глава 12
Женщина с револьвером
– Алло!.. Хм… Это ведь вы, да?..
– Да, Мегрэ! – вздохнул комиссар, узнавший голос инспектора Дюфура.
– Тише! В двух словах, шеф… Ушла в туалет. Сумка на столе. Подошел. Там револьвер.
– Она все еще там?
– Да, ест.
Дюфур, стоящий в телефонной будке, наверняка выглядел как заговорщик, делая загадочные пассы руками. Мегрэ молча отсоединился. Он не мог найти в себе силы ответить. Все эти маленькие причуды, над которыми он обычно посмеивался, теперь вызывали у него тошноту.
Управляющий смирился и велел поставить прибор напротив Латыша, который спросил у метрдотеля:
– Кому предназначено это место?
– Не знаю, месье. Я выполняю указание.
Он не стал настаивать. В это время шумное английское семейство из пяти человек ворвалось в ресторан, который сразу утратил свою безжизненность.
Мегрэ, оставив шляпу и тяжелое пальто на вешалке, пересек зал, выдержал паузу, прежде чем сесть, и даже изобразил нечто вроде приветствия.
Но Петерс его словно не видел. Четыре или пять аперитивов, которые он выпил совсем недавно, не оставили и следа. Он был холоден, корректен и точен в движениях.
Ни на секунду не проявив ни малейшей нервозности, он сидел, устремив взгляд вдаль, и чем-то напоминал инженера, решающего в уме техническую задачу.
Пил он мало, выбрав одно из лучших бургундских вин двадцатилетней выдержки.
Завтрак заказал легкий: омлет с зеленью, эскалоп и сметана.
Он ждал смены блюд, положив обе руки перед собой, не проявляя признаков нетерпения и не обращая внимания на происходящее вокруг.
Зал постепенно наполнялся.
– У вас усы отклеились, – внезапно произнес Мегрэ.
Латыш не шелохнулся, но несколько секунд спустя незаметно провел двумя пальцами по губам. Услышанное было правдой, хотя пока не бросалось в глаза.
Комиссар, о невозмутимости которого в префектуре ходили легенды, с трудом сохранял хладнокровие.
И весь остаток дня ему не раз предстояло испытывать свое терпение на прочность.
Конечно, он не рассчитывал, что Латыш как-то скомпрометирует себя, пока находится под наблюдением.
Но утром комиссар стал свидетелем явных признаков паники. И он надеялся своим постоянным присутствием, своей массивной фигурой, затмевающей Латышу свет, спровоцировать его на какие-то действия.
Латыш выпил кофе в холле, велел принести ему легкое пальто, спустился вниз по Елисейским Полям и через два часа вошел в местный кинотеатр.
Вышел он оттуда только в шесть вечера, не обмолвившись ни с кем и словом, не написав никому записки и не сделав ни одного подозрительного жеста.
