Подруга села прямо и встряхнулась, затем взяла у меня часики.
– Что я тут болтала? – спросила она, глядя на меня с подозрением.
– Всякое. Я думаю, теперь ты сможешь вспомнить все, что захочешь. Понравится тебе это или нет – уже другой вопрос.
Ирен вздрогнула:
– Никогда больше не стану никого гипнотизировать. Ведь теперь я знаю, каково это, когда тебя подвергают внушению. Ты уверена, что развязала все узелки?
– Я старалась изо всех сил. Может быть, ты не забыла моих слов, что в юности ты была окружена защитниками? Даже маэстро хотел лишь помочь тебе.
– Как будто я сломанная заводная игрушка! Не так уж приятно восстанавливать целые годы своей юности, Нелл.
– Но не все так уж плохо. Шок от смерти Петунии помог тебе определить собственный курс. Ты обязана ей своей чистотой.
– Цена слишком высока. Теперь я ясно вижу все это. Такая юная девушка! И не такая уж порочная – она просто хотела угодить матери. Ты знаешь, я завидовала, что у нее такая мать. Она казалась ослепительной феей-крестной и возила дочурку на балы на Пятой авеню. Там прекрасные принцы носили белые галстуки и фраки и владели целыми кварталами на Манхэттене, яхтами, театрами. В их залах можно было блистать, если имелся талант… Но все это было не для меня, да я и не подходила на такую роль со своим контральто.
– И слава богу. Иначе мне сейчас не пришлось бы выступать в роли гипнотизера.
Ирен встала и, потянувшись, как кошка, замерла на месте. Она явно что-то вспомнила. Затем подруга погрузилась в размышления, и на ее лице отразился ужас.
Наконец она оторвалась от какой-то невидимой глазу картины и встретилась со мной взглядом:
– Боже мой! Кажется, теперь до меня дошло. Я знаю, кто совершил все эти убийства, и начинаю понимать, почему он это сделал.
Глава сорок третья
Две смерти
До сих пор Рестелл, великолепная в черном шелке или бархате и передвигавшаяся в своем аристократическом экипаже, сохраняла удивительное спокойствие в суде. Лишь один раз ее выдал легкий намек на беспокойство.
Клиффорд Браудер. Самая безнравственная женщина Нью-Йорка
Почему мне не дают умереть в собственном доме и стремятся отправить в тюрьму? Я никогда не делала никому зла!
Мадам Рестелл, 67 лет, в ночь перед судом (1878)
Ирен вскочила на ноги в мчащемся кэбе, колотя в дверцу в потолке рукояткой своего револьвера.
– Быстрее! – кричала она своим глубоким сопрано, который когда-то долетал до последних рядов Императорского оперного театра в Варшаве, словно огненная стрела. – Вопрос жизни и смерти!
Я услышала резкое щелканье бича и съежилась от жалости к бедной лошади. Внезапный рывок отбросил Ирен на сиденье.
– Они почти все время хлещут в воздухе, не касаясь шкуры, – успокоила она, словно прочитав мои мысли. – Я как следует заплачу ему, когда мы прибудем на место, чтобы он целый год закатывал пиры своему скакуну, как Калигула – своему любимому коню Инцитату, которого он сделал советником в сенате. Пусть только не будет больше никаких смертей. Ох, а вдруг мы опоздали, Нелл? Опоздали на час – и на одиннадцать лет. Мы можем так ничего и не узнать. – Бросив револьвер на колени, она от нетерпения впилась зубами в свою кожаную перчатку.
– Не понимаю, Ирен, почему ты так возбуждена. Ты напоминаешь мне этого противного Холмса, который вечно опережает всех остальных на три шага. Ты точно так же мистифицируешь окружающих, которые расплачиваются за привилегию знакомства с тобой вечным неведением перед лицом твоего загадочного гения.
– О, если бы я была Шерлоком Холмсом! Уж он бы разрешил загадку гораздо быстрее. Тут замешан мужчина, во всех этих убийствах, но если умрет она… Тогда все, что мне нужно узнать о себе, будет похоронено вместе с ней. Если мы опоздаем…
– Может быть, связаться с властями?..
– С властями! Мы имеем дело с вопросами, с которыми власти никогда не умели справляться. Быстрее! Пожалуйста, быстрее!
Наш кэб стремительно свернул за угол – как мне показалось, вздыбившись на двух колесах. Копыта высекали искры из булыжной мостовой, я видела синие огоньки из своего окошка.
– Мы только что проехали Сорок восьмую улицу.
– Быстрее!
Наконец кэб остановился так резко, что нас швырнуло на кожаные подушки, от которых пахло табаком и лошадиным по́том.
– Это почище путешествия на пароходе через Атлантику, – простонала я.
– Держись, Нелл! Ты мне нужна.
Подруга выпрыгнула из кэба и бросила кучеру несколько крупных золотых монет:
– Угостите свою лошадь, как короля Сиама, потому что она обогнала и ветер, и смерть.
Длинное лицо возницы еще больше вытянулось, а рот широко открылся. Кэбмен попробовал на зуб одну золотую монету, чуть не сломав клык.
– Моя лошадка мне все равно что родня! – крикнул он вслед Ирен, которая с револьвером в руке уже неслась по ступеням к входу в величественный особняк.
Она принялась колотить в закрытую дверь рукояткой револьвера, но никто не вышел, несмотря на шум, который подняла моя подруга.
У нас за спиной застучали копыта: это неторопливо отъехал кэб.
Обернувшись, Ирен окинула взглядом тихую улицу. Было за полночь, и мы находились возле самого респектабельного особняка Манхэттена. В такое время здесь мог встретиться только полисмен, патрулировавший этот фешенебельный район, но Ирен полиция была ни к чему.
– Должен быть другой вход, – сказала она, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. – Тот, через который проникали в дом бедные отчаявшиеся женщины: он не так заметен прохожим.
– Ничего не понимаю, – призналась я.
Примадонна посмотрела мне в лицо, словно очнувшись:
– Ох, Нелл, извини. Ты не понимаешь, что именно открылось мне только сейчас? Быть может, слишком поздно. Разве ты не узнаешь этот дом?
– Мы здесь побывали недавно: встречались с одной из твоих коллег по театру, которая теперь занимает респектабельное положение в свете. Мина Гилфойл.
– Это было неделю назад – еще до того, как я узнала, что утратила память по мановению руки гипнотизера. Позже я сообразила, что особняк принадлежал когда-то мадам Рестелл. Я прочла газетные статьи о ее смерти, в которых упоминался роскошный дом на углу Пятьдесят второй улицы и Пятой авеню. И выяснила, что именно здесь бедняжка умерла в своей кровавой ванне в семьдесят восьмом году.
– Господи! И что же ты подозреваешь?
– Совпадения бывают только в мелодрамах, Нелл.
– Ага, теперь и я вспоминаю – я ведь тоже читала бесчисленные вырезки Пинк, – что леди под вуалью проскальзывали с более неприметного входа. Может быть, с обратной стороны особняка?
– Ну конечно! Наверное, она отослала всех слуг – если сейчас происходит то, о чем я думаю. О Нелл, она снова обманет меня, если не саму смерть! Я не могу этого допустить. Это мой долг перед матерью.
– Твоей матерью?! Ты теперь знаешь, кто она?
– Я знаю, кем она не была, а это уже полдела.
Стуча каблуками в тишине, мы поднимались по длинной лестнице особняка, облицованного коричневым известняком. Было темно, и только слабо светил уличный фонарь. Издалека донесся стук копыт – проехал одинокий кэб. Я испугалась, что нам придется идти домой пешком, вне зависимости от того, чем все кончится.
За углом был вход для слуг, мы едва разглядели его в темноте. Одновременно с нами к двери подошла высокая тощая фигура. Человек был в цилиндре и накидке, будто возвращался из оперы.
Ирен нацелила на мужчину револьвер.
Сердце у меня замерло.
– Я могу открыть замок отмычкой, – предложил незнакомец. – А вы можете?
– А я могу вышибить замок пулей – или вышибить вам зубы, – ответила Ирен. – Ну-ка в сторону!
Худой господин рассмеялся:
– Понимаю ваше нетерпение, мадам. Но давайте в кои-то веки действовать сообща. В конце концов, это действительно вопрос жизни и смерти.
Он наклонился, и металл заскрежетал о металл.
Шерлок Холмс!
Я взглянула на Ирен. Лицо у нее застыло, глаза метали молнии.
– То, что вы сунули свой нос в мое расследование и стали наводить справки, должно быть, спугнуло преступников. С какой стати я позволю вам сюда зайти? Это мое прошлое, а не ваше, и я имею право!
Я положила руку на ее револьвер:
– Если мы действительно опоздали, как ты говоришь, то нам не помешает спутник. Или свидетель.
– Весьма разумно, – пробормотал детектив. – Держите револьвер наготове, мадам. Мы имеем дело с отчаянной злодейкой.
О как бы мне хотелось знать, кого он имеет в виду! А также о какой женщине весь вечер говорила Ирен! Неужели я обречена всегда оставаться только помощницей, необходимой, но пребывающей в неведении? Во мне вдруг проснулись товарищеские чувства к доктору Джону Уотсону, пусть он и второсортный писака.
Через минуту мы уже были внутри. Под ногами у нас лежал каменный пол. Мы находились в помещениях для слуг: тут располагались кухни, коридоры и, возможно, потайные лесенки, по которым проводили несчастных женщин.
