Впереди меня, у двери тамбура, стояла троица парней, с коими несколько часов назад я взлетела в Домодедове и приземлилась в Пулкове. Они и тогда выделялись среди пассажиров авиалайнера.
О том, что троица «оттуда», говорило многое.
Прежде всего широкие плечи, накачанные задницы и лица вахтеров Кремлевского Дворца съездов. Глазки троицы автоматными дулами шерстили толпу, выискивая диверсантов, террористов и дурочек из Москвы, решивших провести органы.
Возможно, мне это казалось, и парни девушками любовались.
Двое из них точно побывали в самолете вместе со мной, насчет третьего я сомневалась. Он держал в руках пакет с воблой и выглядел свежее усталых товарищей. Товарищи были злые, разговоров между собой не вели, и от них за версту тянуло агрессией.
Возможно, и это мне казалось, у парней вокзальные щипачи сперли бумажники, они оправданно злились, а у милой Надежды всего лишь перегорела головушка и повышибало пробки.
Я стояла за их спинами, ругала проводницу, неспешно проверяющую проездные документы, прятала опухшее личико и молилась: «Только не мое купе, только не мое купе».
Фотографии Надежды Боткиной у парней быть не могло. Боткина выступала в Москве. Я боялась встреч в будущем. Оправдать свое присутствие на перроне питерского вокзала будет невозможно.
На мое дурацкое счастье, парни разделились между первым и вторым купе.
Я через окна полюбовалась их заселением и храбро вошла в вагон. На моем билете стояла цифра «восемь».
Соседнее с моим место занимала бабушка божий одуванчик. Беленькие, кокетливо уложенные кудельки, сиреневая помада и бриллианты во всех местах. Глазки бабушки сверкали им под стать, фарфоровые зубки перламутрово поблескивали — Ангелина (так, без отчества, представилась соседка) ехала от старого-старого поклонника.
Однако везет мне сегодня на бабулек.
Пробормотав «добрый вечер», я забилась в угол купе и, упорно не снимая кепи, прислушивалась к звукам собирающегося в дорогу поезда. У окон на перроне гудела толпа, кто-то давал какому-то Феде последние ЦУ, кто-то обещал сразу позвонить. Наконец под мелодию «Прощание с Петербургом» состав плавно тронулся с места, и минут через десять, рывком отворив дверь, в купе шагнула проводница.
Я знала, что сейчас должна зайти полная крашеная блондинка в форменной одежде, но все равно вздрогнула. Если бы проводницу сопровождал наряд милиции, я бы отнеслась к этому со стойкостью зрелого фаталиста и молча протянула руки под наручники. Но форменная дама лишь проверила билеты, пожелала доброй ночи и ушла дальше бродить по длинному вагону.
— Как вас зовут, моя милая? — улыбнулась сразу представившаяся Ангелина.
— Регина, — почему-то соврала я.
— Чудесное имя, — похвалила выдумку бабулька и достала из ридикюля серебряную, довольно вместительную фляжку. — Коньяк, — пояснила Ангелина и защебетала: — Ах, я нынче так возбуждена, так возбуждена! Предлагаю пригубить за знакомство, иначе всю ночь буду вертеться и мешать вам спать. Поверьте, Региночка, — бабулька доверительно склонилась над столом, — рюмочка коньяку лучше патентованного снотворного. — И без перехода: — А почему у вас такие грустные глазки?
«Старая школа», — с восхищением подумала я. Обозвать опухшие красные лупетки «грустными глазками» — это нечто. К пожилым людям такого воспитания я всегда испытывала искреннюю симпатию.
— С любимым рассталась, — по пятибалльной системе за предмет «отчаянное вранье» мне бы поставили «пять с плюсом».
Бабушка Ангелина поправила в жабо бриллиантовую брошь и произнесла без всякой нравоучительности:
— С высоты возраста позвольте мне заметить, Региночка, у вас все еще впереди.
Отвинтила серебряную крышечку, разделила ее на два стаканчика и наполнила коньяком до краев.
Как верблюд бедуина, неделю не видевший воды, я всосала благородный напиток в лучших традициях русских застолий. Выщипанные в ниточку брови Ангелины поднялись наверх, кожа на лбу сложилась в недоуменную гармошку…
— Извините, — буркнула я, — день сегодня… тяжелый выдался…
— Понимаю, — бабулька тряхнула кудельками и налила еще.
Вторую порцию я приняла с понятием. Под щебет Ангелины, стук колес и топот ног за дверью.
Прекрасно понимая, что это невозможно, я ждала, когда звуки шагов сконцентрируются перед дверью, она распахнется и в купе, с вопросом: «А что вы делали в Питере, мадемуазель?» — зайдут двое, нет, трое, нет, даже четверо мужчин. Двое с автоматами, один с «наганом» и тип с собакой на поводке.
Бред. Паскудная игра воображения. Возможно, так сходят с ума.
И я была очень благодарна Ангелине за неумолчную беседу. Во-первых, щебет отвлекал; во-вторых, после рассказа соседки планка возраста любви поднялась для меня до бесконечности.
— Как вы думаете, Регина, сколько мне лет? — лукаво прищурилась бабулька.
«Она уже в том возрасте, когда этим можно кокетничать», — подумала я и храбро бухнула:
— Шестьдесят.
Ангелина рассмеялась и чуть не потеряла вставную челюсть.
— Мне семьдесят четыре, — и довольная моей растерянностью, продолжила: — А моему Самуилу через месяц восемьдесят. Пятьдесят лет назад у нас был… феерический роман, но, увы, мне запретили с ним встречаться родители. Теперь то же самое, но по иным причинам, делают наши дети и внуки. — Семидесятичетырехлетняя Джульетта глотнула коньячку и призналась: — Пятьдесят лет тоски и воспоминаний. Нет, безусловно, мы любили своих, уже покойных, супругов, но… помнили. Ночной Ленинград, разведенные мосты и поцелуи.
Поэтический настрой Ангелины погрузил меня в прошлое Северной столицы. Оттепель еще не начиналась, но мужчины умели читать свои и чужие стихи, непринужденно дарить цветы и конфеты, умели ухаживать и знали толк в прогулках и ресторациях.
Эх, приеду, первым делом позвоню Гоше и поведу его гулять на Красную площадь.
— Как юная ветреница, по первому зову мчусь в Петербург, — стрекотала пятьдесят лет влюбленная Ангелина. — Он крадет часы и минуты для встреч, ездит в Москву…
— А жить вместе вам нельзя? — неловко спросила я.
— Что вы! — соседка возмущенно сверкнула пepстнями. — Самуил не может бросить своих студентов. — И крайне гордо: — Он у меня такая умница, еще преподает.
— А вы?
— А я принадлежу внукам, — не менее гордо за себя ответила Ангелина. — Жертвенность русских женщин известна миру с декабря 1825-го. Впрочем, нет, первые дамы приехали к мужьям на рудники чуть позже.
«Ангелину в соседки по купе мне сам бог послал», — укутываясь в шерстяное казенное одеяло и любуясь моментально уснувшей пожилой Джульеттой, размышляла я под стук колес. Над моей головой горел ночник, в мягком свете нежно поблескивал бриллиантик в сморщенном ушке Ангелины, и спать не хотелось совершенно. Жизнеутверждающая позиция старой дамы настроила мысли на мажорный лад.
Почему вдруг я решила, что Алиса погибла?! Откуда этот вздор?
Моя подруга жива, и точка. Я тоже… пока.
Парни из первого и второго купе могут быть бизнесменами, приехавшими в Питер на несколько часов. Гибель Алины Дмитриевны и Кира может быть случайностью…
«Остановись, Надежда, — приказала я себе. — С подобной расслабляющей тенденцией ты выстроишь себе виселицу. Опираться прежде всего следует на осторожность, а не на эфемерный случай».
Похоже, я начала шарахаться из крайности в крайность. Не понимая, откуда из щелей вагона дует ветер, искала в темноте по движению шторок — дырки не видно, а сквозит; так же и с опасностью, — она есть, но пойди разгадай, откуда удар последует.
Ангелина жизнеутверждающе похрапывала, а на меня опять навалились кошмарные видения. Обуглившийся остов дома, бледное лицо художника в луже крови… Хоть буди мою Джульетту и проси рассказать все снова с самого начала!
Но Джульетта крепко спит, а на меня изо всех углов таращатся тени.
Думай, Надя, думай! Это всегда тебя спасало!
Алисе я позвонила в десять утра. Могу предположить, что крепкая задним умом подруга тут же собрала манатки и сделала ноги. Но прежде предупредила тетушку — координаты Кира нельзя называть никому, ни при каких обстоятельствах.
Презирающая всякую власть Алина Дмитриевна вполне могла плюнуть в раскрытую ментовскую корочку и послать визитеров на фиг.
Значит, разговор сложился жестко.
И, судя по динамике развития событий, быстро. Кто бы ни помчался, опережая меня, в Питер, к убийству… гибели Кира, он не причастен. К четырем пополудни Поздняков почти остыл в раскаленной квартире. А из этого следует, что из Москвы в Санкт-Петербург был звонок, и орудовали питерские коллеги.
Я сосредоточилась и представила себе визит господ «оттуда» (а я уже не была уверена, откуда именно господа, так грубо и грязно госслужащие не работают) к Алине Дмитриевне. Тетушку спрашивают: «Где ваша племянница?»
