Выровняв дыхание, приникаю к окуляру «рыбьего глаза» и, максимально скосив свои очи, получаю глубокое удовлетворение от спокойной позы лихого грузчика всех старушек мира.
— Тяжелую ты, парень, работу выбрал, — вздыхаю скромно и шествую из прихожей в комнату.
Принимать душ после тягостной поездки я не стала. Растрепала стянутые в конский хвост волосы и надела халат на потное, липкое тело.
Не знаю, как выглядят и пахнут пьющие женщины, но уверена — на возможных визитеров мой вид и аромат впечатление произведут. А в том, что визиты последуют, я почти не сомневалась.
Достав из холодильника бутылку «Гжелки», я прополоскала водкой рот, позволив скромной дозе достигнуть желудка, граммов восемьсот вылила в раковину. «Видел бы Гуля, проклял бы женский род», — мелькало в голове под жалобное бульканье водки.
С банкой маринованных шампиньонов пришлось поступить еще хуже — антураж «девушка в запое» требовал. Раздавив на полу пару шляпок, одну наколола на вилку и оставила киснуть в банке, остальное, увы, спустила в унитаз. Жевать что-либо соленое не было ни сил, ни желания.
Что делать с недостоверно аккуратными блестящими огурцами и нарезками, не знала абсолютно. Фуршет получался на загляденье свежим.
Голову ломала секунд тридцать.
Но, как известно, изобретальность российских домохозяек приводит в бешенство западных производителей бытовой техники. Можно ли объяснить русской даме, что для стирки деликатных изделий следует покупать навороченную стиральную машину? Договориться трудно. Дама засовывает кофточку из ангорки в старый чулок, полощет все это в шампуне и получает результат без затрат и особенных усилий. А если шампунь с кондиционером, то шерсть ангорских коз просто дыбом стоит. Блестящая и шелковистая.
А на фига мне утюг с турбопаром? Еще моя бабка утюжила, прыская водой сквозь зубы и губы. Мои не хуже.
О нетрадиционном использовании пылесосов даже поминать неудобно.
И я поступила просто. Налаживать громоздкий допотопный «Тайфун» не стала, взяла фен (правда, «Бош») и прекрасно заветрила и засушила горячим воздухом огрызки огурцов, понадкусанную колбасу и заставила сыр принять позу утлой лодочки. Сверху накрошила «Бородинского» и сама залюбовалась. Бардак — мечта художника. Милости просим, гости дорогие.
После составления натюрморта я прошла в комнату, врубила телевизор погромче (пора девушке просыпаться) и рухнула в постель.
Удивительно, но мне удалось уснуть. И когда в начале одиннадцатого прозвенел дверной звонок, на порог вышла Надя Боткина с лицом опухшим в целом и левой щекой, исполосованной вмявшимися складками наволочки.
За дверью стоял парень в синей спецовке с мотком провода на плече и чемоданчиком в руках.
— Телефонный мастер, — представился парень.
— Ну, — сонно проблеяла я. — И что?
— У вас телефон работает? Я пожала плечами:
— А пес его знает… Я еще вчера его отключила.
— Неполадки на линии, — объяснил «монтер». — Войти позволите?
Я опять пожала плечами и, поправляя расхристанный халатик, пропустила парня в прихожую.
Он воткнул штепсель в розетку, послушал трубку и протянул ее мне:
— Не работает. — Я зевнула. — Будем чинить.
Столь грубой работы от нежно любимых органов я не ожидала. Пришли б по-простому — позвольте, Надежда Николаевна, вам пару микрофонов засандалить. Я б позволила.
А так, стоим тут, притворяемся. Сейчас водички испить попросит…
— Извините, руки помыть можно? — невинно-профессионально поинтересовался «монтер».
Облегчая пареньку работу, я махнула рукой в сторону кухни с натюрмортом, и запасясь бутылкой пива, заперлась в ванной.
Интересно, под каким предлогом он в мою комнату войдет? Или воткнет «жучок» в дверной косяк?
Впрочем, не исключено, что это острый приступ паранойи. Тогда парень настоящий монтер, а я настоящая сумасшедшая.
Возился «мастер» недолго. Когда я вышла из ванной, он протянул листок бумаги и попросил подписать филькину грамоту. Я дунула парню в нос перегаром, залакированным «Бочкаревым», проворковала «с превеликим удовольствием» и поставила замысловатую, даже для себя, закорючку.
Едва за ремонтником захлопнулась дверь, как я бросилась в пляс. Алиса жива!! Я знала! Я верила! Лучшим доказательством этого служит визит «монтера»!
Проверяя свою догадку, я в ритме вальса протанцевала до комнаты Ванны, выглянула в окно… и чуть не села в кадку с фикусом. Ни «Волги», ни какой-либо другой машины на тротуаре не стояло. Не закрывая Ванниной двери, я промчалась к входной и посмотрела в «глазок». Газеты, гвоздики, башмаки на толстой подошве и, главное, филер в них, исчезли.
От растерянности я глотнула пива, вернулась в комнату Ванны и чуть не полила «Бочкаревым» бедный фикус.
Что происходит, господа дорогие?! Алиску поймали?! Да быть того не может!
У Фоминой голова — Дом Советов!
— А вы профессионалы, — прошептала я и заплакала.
Наивные девочки, с кем мы тягаемся?! С машиной, перемоловшей кости миллионов, разрушившей страну и пол-Европы?
— Геростраты в юбках, целибат вам в дышло, — выругалась я и заперла Ваннину дверь.
Хоть вешайся. Такой безысходности на меня еще не накатывало. Девять лет назад я верила. Сейчас вера вытекала из меня с каждой слезой.
Наказала я себя следующим. Из горлышка выпила остатки «Гжелки» и чуть не сломала крепкие зубы о засохший сыр.
«Соплячки бедные, — грустила я. — Ну, почему, почему, я не легла тогда перед дверью и не остановила упрямую Фому…»
Самобичевание прервал звонок.
Путаясь в слезах и полах халата, не спрашивая кто там, я отперла замки, раскрыла дверь и вывалилась наружу, как стог гнилого сена… прямо в Гошины объятия.
И затянула на одной ноте:
— Гоша, миленький, прости… Понятовский впихнул меня, выпавшую, обратно в прихожую, подхватил под мышки и принюхался.
— Боткина?! Ты пила?! Водку?! С утра?!
— Скока пафоса… — икнула я и отстранилась. — Мое дело… хочу пью. Хочу… носки вяжу… с утра…
— Ты что, совсем офонарела?!
Лучший способ привести Надю Боткину в норму — это откровенный наезд. От злости я трезвею и, не переставая икать, посылаю Понятовского к неродной бабушке.
— Девочки, что происходит?!
Я оглядываюсь в поисках второй девочки. Никого. Льщу себя надеждой, что, по расчетам Понятовского, Боткина одна не пьет, а это значит, что собутыльница всего лишь не может выползти с кухни.
Оказалось проще.
— С утра Фома как ненормальная прибе…
На этой реплике вцепляюсь зубами в Гошины губы и делаю такое всасывательное движение, что глаза Понятовского сначала стекленеют, потом выкатываются и наливаются слезами.
Пока любимый плакал, я жевала его язык и рассматривала ситуацию в новом свете.
Фомина в Москве. Невероятно, но факт, — галлюцинациями Понятовский не страдает, у него мама психиатр.
Все это прелестно, и самое время полицедействовать.
Выпустив язык Понятовского на волю, склоняюсь над телефоном и кричу грозно:
— Гошик, имя Фоминой я забыла вчера! Она дрянь последняя, чудило беспросветное, и слышать я о ней не хочу! Все!!
Аплодисменты на том конце провода. Прием, прием, ромашка, ответьте розе… Ответил Понятовский:
— Ты что, Надежда? — язык у него распух и работал неважно. — Вы разругались?
— Все!!! — заорала я. — Слышать о ней не хочу и тебе вспоминать не советую! Пойдем в спальню… милый…
Милый мгновенно съехал с опасной колеи и, снимая на ходу футболку, нежно повел меня сначала в душ, потом в комнату.
Эх, если бы все в жизни было так просто… и приятно.
Разговаривать шепотом под одеялом — пошлый трюк. Успокоив нервы любовью, прикрываюсь простыней и блаженно вытягиваюсь на узком диване.
— Хочу на воздух. Хочу цветов и мороженого. Любимый проводит мягкой ладонью по моему животу и предлагает:
— Схожу в магазин. Открою окно.
— Нет. Башка трещит, пошли выгуливаться, — и так на него посмотрела, что психотерапевту маме и не снилось.
Прозвище Гоша Понт нисколько не передает внутренней сущности моего любимого. Мой Гошик абсолютно лишен дешевой показухи; он весь терпимость и достоинство.
Или моя трепетная нежность и матушкино научное воспитание так отрихтовали? Не знаю. Но в любом случае нам с Ириной Андреевной свезло невероятно.
— Пошли, — без вздоха сожаления произносит любимый и, стыдливо прикрывшись краешком простынки, начинает одеваться.
Из подъезда выходила, соответствуя легенде. Темные очки на пол-лица, болезненные охи-вздохи и еле заметное перебирание тапками в воздухе. Прочие бренные останки цепко висли на крепкой дружеской руке.
— Берем мороженое и дуем в парк, — тихо, но твердо произношу я, аккуратно разглядывая прохожих за Гошиной спиной.
