Арамисом…
– А Шерев?
– Шерев вроде режиссером. Хотя с другой стороны, если он режиссер, то как его заметили? – Верочка чуть повысила голос, и на нее тут же шикнули. Можно подумать, кому-то интересны ее рассуждения, тем более, что действие достигло того кульминационного момента, ради которого и затевалось все это представление. Аронов сел, а девушка-Химера, наоборот, поднялась, и Эгинеев окончательно убедился, что это не Ксана. В той, что сидела за столом, все было то же самое, но чуть хуже, бледнее, как в отражении.
Девушка убрала волосы, сняла маску и улыбнулась.
Наверное, она была красива, но Эгинеев видел лишь обман, очередной обман.
– Туфта, – сказала Верочка.
Жидкие хлопки и невнятное бормотание – видимо, многие разделяли Верочкино мнение – утихли, стоило красавице открыть рот.
– Да, – сказала она совершенно чужим голосом. – Это мое лицо. Видите сами, ни шрамов, ни язв, ни прочих… недостатков.
Она позволила себе улыбнуться, и Эгинеев испытал острое желание врезать этой стерве по хорошенькой мордашке. За обман, за притворство, за то, что она – не Ксана.
– Вы подтверждаете, что она – это… – Худой тип с серьгой в ухе запнулся, но Шерев ответил.
– Подтверждаю. – И по-хозяйски обнял обманщицу, та противно захихикала, прижимаясь к «любовнику». Эгинееву стало противно.
– Тогда зачем нужно было прятать лицо? – Поинтересовалась гламурного вида блондинка.
– Говорят, что главное в женщине – это загадка, а мы лишь опробовали данное утверждение на практике.
– И как, успешно? – Блондинка сдаваться не собиралась.
– Вполне.
Вопросов было много, и к обманщице, и к Шереву, и к Аронову, не интересен журналистам был разве что Лехин, который сидел с видом мученика и время от времени посматривал на часы. Марат Сергеевич откровенно скучал. Что же касается Эгинеева, то он тоже с нетерпением ждал окончания «официальной», так сказать, части мероприятия. Ему срочно нужно было поговорить с Ароновым, или с Лехиным.
Ну вот, кажется, все.
– А она дура. – Вынесла вердикт Верочка. – К тому же крашеная.
Лехина удалось выловить в коридоре, и к появлению Эгинеева он отнесся с философским спокойствием.
– Мы, кажется, не договорили? – Вежливо поинтересовался Марат Сергеевич.
– Так точно.
– И у вас имелись ко мне вопросы?
– И сейчас имеются.
– Тогда предлагаю пройти в кабинет. Правда, придется преодолеть это столпотворение, но возможность поговорить в спокойной обстановке стоит того.
Окончательно расслабившийся народ теперь радостно набивал желудки бесплатным угощением, Лехин смотрел на вынужденных гостей со странной смесью восхищения и брезгливости, будто удивлялся, что эти все люди здесь делают. Эгинеев же сосредоточился на том, чтобы не отстать – потеряешь Лехина из виду, и где потом его искать? У самой двери их догнала Верочка, ну вот, сейчас привяжется к Марату Сергеевичу со своим интервью, а тот, разозлившись, прогонит обоих. Не то, чтобы Эгинеев так уж боялся гнева господина Лехина, допросить-то его в любом случае сможет, не здесь, так в своем кабинете, вызовет повесткой и побеседует, но это дольше и разговор не совсем тот получится… Эгинеев мысленно пожелал любимой сестре на время исчезнуть, а вслух недружелюбно – чтобы сразу поняла, что ему не до шуток – поинтересовался.
– Тебе чего?
– Я вспомнила. Добрый день, – Верочка вежливо улыбнулась Лехину. – У Шерева раньше другая фамилия была, на «т». Тюкин вроде…
– Тютечкин. – Поправил Марат Сергеевич. – Иван Тютечкин, смешно, правда?
Она не поняла, она не желала понимать, Ада отгородилась стеной молчания, только в синих глазах закипали злые слезы. А Серж говорил, он говорил уже второй час кряду, заново перебирая старые аргументы. Про титул, про род, про обязательства, про то, что отказаться от данного слова не может, ибо этот отказ навлечет позор не только на него, Сержа Хованского, но и на не рожденных еще детей.
За окном сыпал снег, томилась одиночеством пушистая ель в углу – Серж специально искал самую красивую, достойную Ады и этого дома, потом самолично рубил и волок на санях, и смеялся вместе с Адой, цепляя на зеленые лапы звезды и вырезанных из серебряной фольги ангелов. Под этой елью Серж спрятал много подарков: шелковые ленты для волос, черепаховый гребень, золотой браслет и маленькое медное сердечко на цепочке. Его Серж случайно заметил на лотке уличного торговца, увидел и вспомнил просьбу Ады. «Подари мне сердце», – сказала она. Что ж, пусть не золотое и даже не серебряное – заказывать такой подарок было уже поздно – но как-никак сердце.
На следующее утро Ада, разбирая подарки, первым делом примерила именно дешевую цепочку с медной подвеской в виде сердечка. В этом незамысловатом подарке Ада усмотрела некий тайный, доступный ей одной смысл. Она была счастлива, и Серж был счастлив вместе с ней.
Только он сам, своими руками разбил счастье. Зачем ему понадобилось говорить о женитьбе именно сегодня? Зачем понадобилось разрушать светлый праздник Рождества Христова. Но свадьба через неделю, он и так молчал слишком долго. Матушка, обрадованная уступкой, больше не укоряла его за долгие отлучки, вряд ли она вообще их замечала. Матушка вместе с невестой – бедная девочка сирота, некому ей помочь, бабка, приглядывавшая за Стефанией, чересчур стара, а других родственников у девочки нет – окунулись в водоворот приготовлений к грядущей свадьбе, предоставив Сержу право самому разбираться со своими проблемами.
Проблемой они считали Аду, его Аду, которая растерянно хлопает ресницами, из последних сил сдерживая слезы, и сжимает в ладошке гребень, его подарок, а медное сердечко бесполезным украшением прикорнуло меж ключиц.
– Почему?
Один-единственный вопрос, но Серж теряется. Почему? Он и сам не знает, почему, просто… просто так получилось.
– Я убью ее, – обещает шепотом Ада, – я убью, убью… Всех убью… и ее, и тебя, и себя. Слышишь, Серж Хованский?
– Что ты такое говоришь? – Серж пытается погладить ее по голове, утешить, но Ада отстраняется.
– Почему она? Ты ведь любишь меня, ты же говорил, что любишь, тогда почему? Имя? Род? Деньги? Граф Хованский чересчур хорош, чтобы жениться на какой-то там безродной замухрышке? Да? Кем я буду?
– Моей любимой женщиной. Свадьба… Свадьба – это обычай. Я должен жениться, чтобы сохранить род, но любить я буду только тебя, Ада, не сердись, в конце концов, никакой трагедии не произошло и не произойдет, мы будем вместе, ты и я…
– И она.
– Она глупая и уродливая, – утешает Серж, – вот увидишь, она нам не помешает, будем жить как раньше, только лучше. Ты ведь достойна самого лучшего, правда, милая?
Она тихонько всхлипывает в подушку, и в доме становится невыносимо: слишком
