и Аронова. – Наверное, убеждать вас в том, что я нормален и полностью осознаю свои действия не стоит, вы не психиатры, не судьи и даже не присяжные. Вы – подсудимые. Вот Никуша, например, уже все понял, поэтому и молчит. Ник слишком гордый, чтобы разговаривать с Тютей, Ник слишком умный, чтобы позволить обмануть себя, Ник у нас вообще гений. Все об этом знают, правда? А я знаю еще кое-что. Ник у нас не только гений, но и убийца.
Аронов лишь фыркнул и отвернулся.
– Да, да, милая моя девочка, твой разлюбезный Аронов убийца и вор.
– Ложь! – Ник-Ника все-таки проняло.
– Неужели? Напомнить тебе кое о чем? Белый шелк мне лижет пальцы, скользкий зверь во сне урчит, шелестят чужие пяльца, Норна старая молчит… или вот еще. Черным бархатом в глазах полыхает ночь, эту осень, этот страх мне не превозмочь. На крови рисую сон с рыжею травой, и колокольный плачет звон…
– Я не крал ее стихи! – Перебил Аронов.
– Конечно, зачем тебе стихи, ты же не поэт, ты – художник и украл рисунки. Никто не знал, что Августа рисовала, так ведь? Она стеснялась, потому что считала свои творения глупостью, да и остальные были совершенно согласны с такой трактовкой. Конечно, в то время приветствовали конкретику, а к тем, кто осмеливался выйти за рамки, относились, мягко говоря, со снисхождением.
– И что ты хочешь сказать?
– Ты видел ее работы, ты украл их, пользовался и выдавал за свои. Ты захотел не денег, но всемирной славы. Я знаю, сейчас ты скажешь, что работал, и я верю. Ты всегда умел работать, Аронов, если надо, готов был сутками сидеть, но, видишь ли, тут такое дело – одним сидением ничего не добьешься, и даже талант не всегда спасает. Зачем талант, если нету идеи, опорной точки, главной мысли или образа, не знаю, какая трактовка тебе ближе. И крал ты не сами рисунки – на них некому было предъявить права, крал ты образы, созданные Августой.
– Глупость! Да, она рисовала. Да у меня хранятся эти рисунки, если тебе так надо, можешь забрать их, это всего-навсего рисунки шестнадцатилетней девчонки и ничего более!
– Неужели?
– Ну… – Аронов вдруг смутился. – Вероятно, что какие-то отдельные детали… случайно… от совпадений никто не застрахован.
– Ложь, ложь и еще одна ложь. Ты много врешь, Аронов, самому не противно? А ведь из-за них, из-за твоих чертовых образов все и началось. Августа умерла, и мне даже почти удалось смириться с потерей. Я жил и радовался, хотя вся моя жизнь была одним большим заблуждением. А потом однажды понял, что мое существование похоже на заменитель сахара, вроде бы сладко, да все равно не то. Слава, деньги, женщины… один сплошной обман. Деньги и слава дают ощущение вседозволенности, позволяют почувствовать себя кем-то сродни Богу, а женщины… они всегда готовы поддержать твою ложь, потому что им тоже хочется славы и денег. Августа была не такой. Она единственная любила меня таким, каким я был на самом деле. И представь, однажды я увидел ее!
– Невозможно!
– Возможно, Аронов, возможно. Ты-то должен понимать, что любое творение несет в себе отпечаток своего создателя, истинного создателя! В той, укутанной в кружево, дурочке жила Августа. Улыбка, кожа, запах… невозможно объяснить. Отпечаток пальца автора на картине, вот что это было. Элиз… красивое имя, почти такое же красивое, как Августа. А привел ее ко мне ты. Вот это был удар.
– Ты убил ее!
– Нет, Ник, не убивал, во всяком случае, ее. В то время я пребывал в растерянности, понимая, что должен как-то восстановить справедливость, но не зная, как. Ее смерть была знаком, но я предпочел проигнорировать этот знак, и тогда Господь послал мне второй.
– Смерть Анны?
– Да. И мог ли я противиться Ему, Всесильному и Всемогущему? Я был всего лишь орудием в руках Его, ибо сказано в Библии «око за око, зуб за зуб», руками моими Он свершал не месть, но справедливость.
– И тебе не жаль было?
– Кого? Их? А ты, разве ты, Великий Аронов, испытывал жалость к кому-либо? Разве ты не знал, какая судьба ожидает твой очередной Проект? Разве ты внял голосу разума, остановился? Нет, ты, уверовав в собственную исключительность, находил все новых жертв. Смерть сохранит совершенство, разве не твои слова? На твоих руках та же кровь, что и на моих.
Если закрыть глаза, то можно представить, что все это мне снится, такой вот странный страшный сон, но наступит утро и все вернется на круги своя.
– Тебе даже нравилось, что они умирают. Признайся, ты же радовался, зная, что твое творение не попадет в чужие руки? Молчишь. Молчать просто.
– Почему ты решил признаться именно теперь? – Тихо спросил Аронов, он как-то осунулся, позеленел, но странное дело, жалости к нему я не испытывала.
– Такова судьба. Ты же веришь в судьбу, Аронов?
Творец
Верил ли он в судьбу? Странный вопрос, конечно же верил, и судьбы всю жизнь благоволила к Николасу Аронову, лаской отвечая на веру. А теперь вдруг отвернулась, но это временно, конечно же временно. В глубине души Ник-Ник был уверен, что Шерев не причинит ему вреда. Попугает немного и отпустит, нужно лишь подыграть.
Ну конечно же, в этом все дело, у Ивана белая горячка и он думает, что играет роль. Правда, надо сказать, очень неприятную роль, обзывать Аронова вором… глупость какая, да Ник-Ник в жизни не опустился бы до подобной мерзости. Вор… Ну да, вместе с Зеркалом ему достались рисунки Августы, и по странному капризу Ник-Ник их не выбросил, но это же ни о чем не говорит. Да те рисунки и рисунками-то назвать сложно, пятна какие-то, только сумасшедший способен увидеть в этих пятнах смысл, а Аронов, в отличие от некоторых, нормален.
Скорей бы закончилось это дурацкое представление, сидеть жутко неудобно, да и костюм помялся. А если на светлой ткани от скотча пятна останутся? Отвратительно. Аронов терпеть не мог испорченных вещей.
– Однажды я поддался жалости, сказал себе «она все равно мертва, так зачем же убивать ее еще раз». Иногда я восхищался твоей ловкостью Аронов, взять существо, лишенное души, и сотворить из него ангела…
– Юкка?
– Юкка. Маленькая наркоманка с черными глазами, она столь трогательно смотрелась в сшитых тобой нарядах, что сердце замирало от восторга и боли. Ты заставил людей поклоняться той, кого в другом случае они бы презирали. Я следил, я ждал, что обман раскроется, но увы, тебе вновь повезло. А Юкка жила, долго, с каждым
