днем скатываясь все ниже. Я был рядом с ней, я утешал ее деньгами, когда ей не хватало на дозу, я рассказывал ей о том, что однажды она станет ангелом, а она не спешила умирать. Однажды она заявила, что не хочет умирать, и попросила денег на лечение. Это было не честно.
– Тебе не противно рассказывать об этом?
– Противно? А тебе, Аронов, не противно спрашивать меня? Вспомни, с какой жадностью ты следил за Айшей, как ты ждал момента ее смерти, чтобы в очередной раз убедится, что ты – гений, настолько гений, что твои творения не способны существовать без тебя. Гордыня – грех!
Гордыня? Да о чем Иван вообще говорит? Все сказанное от первого до последнего слова – ложь. Чтобы он, Николас Аронов, ждал чьей-то смерти? Более того, радовался этой смерти? Неправда. Ему было жаль девушек, более того, Аронов подумывал о том, чтобы уйти на пенсию, Анжи стала бы последним проектом. Кроме того, он ведь искренне полагал, что во всех этих смертях виновато Зеркало. Пусть его назовут суеверным, но Ник-Ник верил, что подобные вещи обладают душой и волей, пусть и не всегда доброй. Зеркало помогало творить, но за любую помощь нужно платить…
А что до девушек, они сами выбрали такую судьбу. Они желали славы, они ее получили, а что произошло дальше – Ник-Ника не касается. Свои обещания он выполнял, и отвечать за чужие грехи не собирался.
Вот только боль в груди разрасталась. Как же здесь жарко… и свет слишком яркий. Яркий и резкий.
За семь с половиной лет до… часть вторая
Дома случился разговор с матушкой, разговор в крайней степени неприятный. Матушка требовала уняться и называла Аду, его Аду, пустой девкой и помехой славному будущему Сержа. Какому будущему? Серж не представлял себе будущего без Ады.
Серж представил, как она спит, разметав по подушке золотую паутину волос, длинные ресницы чуть дрожат – Ада видит беспокойный сон – а руки прижимают к груди одеяло.
– Ты меня не слушаешь! – Графиня Хованская хмурится.
– Простите, матушка.
– Серж, неужели ты, взрослый мужчина позволишь низменным инстинктам взять верх над разумом? Неужели ты не понимаешь, чем грозит тебе эта связь?
– Чем?
– Мне стоило огромных усилий уладить сегодняшнее недоразумение. Ефросинья Викторовна желала расторгнуть помолвку и немедля, я два часа уговаривала ее…
– Зря.
– Зря?! Ты понимаешь о чем говоришь? Этот брак важен для нас, важен в первую очередь для тебя! Стефания богата, к тому же, она – единственная наследница Ефросиньи Викторовны и со временем станет еще богаче.
– Мы так нуждаемся в ее деньгах? – Серж, признаться, удивился, пускай состояние Хованских и не исчисляется миллионами, но и маленьким его не назовешь.
– Деньги никогда не бывают лишними, – наставительно заметила матушка, – Стефания со всех сторон подходящая партия: богата, достаточно именита, чтобы брак не выглядел откровенным мезальянсом, хорошо воспитана, умеет себя держать в обществе…
– И похожа на жабу.
– Серж!!! – Графиня Хованская аж задохнулась от возмущения. – Ты невозможен… Нет, я, конечно, понимаю, что тебе пришлось нелегко… эта война, на которую тебя послали… ранение, кошмары… о них знает, кажется, весь дом, от камердинера до конюха, но ты напрочь отвергаешь помощь врача!
– Этого коновала?
Графиня поджала губы, выражая неодобрение. Это все, что она могла: хмурится и поджимать губы. Мало, ничтожно мало.
– Хорошо, сын, мне хочется верить, что ты осознаешь последствия своих необдуманных поступков… Хочется, но… Эта нездоровая влюбленность, Серж, ничто иное, как последствие болезни, или даже сама болезнь, которую ты столь неосмотрительно отказываешься лечить. Надеюсь, это увлечение долго не продлится.
Графиня ошиблась.
Или болезнь прогрессировала?
Но все: и противная старуха Ефросинья, и Стефания, и матушка, терпеливо ждали. Ожидания хватило ровно на три месяца, три самых счастливых, светлых месяца в жизни Сержа.
И кошмар исчез. Солнечный ангел сумел отогнать все кошмары…
Якут
Ночью дом Аронова выглядел мрачной глыбой грязно-белого цвета, словно кто-то нарочно испачкал тенями стены дорогого особняка. Ворота заперты, а у самой калитки стоит автомобиль, надо полагать, Аронова. Сама калитка распахнута настежь, видно, кто-то очень сильно спешил.
Предчувствие плавно перерастало в уверенность – в доме что-то произошло, что-то очень нехорошее, возможно даже убийство. Эгинеев старался не думать об убийстве, о Ксане и о том, что в жизни не простит этого опоздания.
К его вызову отнеслись равнодушно. «Ждите, приедем». А как ждать, когда каждая минута на счету? И Олег, паразит, телефон отключил.
Входная дверь заперта, а на окнах стоят узорчатые решетки, сквозь которые и подросток не пролезет. Замок на двери серьезный, с таким простой скрепкой не справиться, значит, нужно искать обходной путь. Эгинеев не сомневался, что в этом дом имеется «черный ход», он скорее удивился бы, узнав, что сантехники, электрики, дворники и прочая трудовая братия пользуются тем же путем, что и сам маэстро.
Ожидания оправдались, нашелся и запасной выход, и дверь с замком попроще и даже окно без решетки. По запахам – ваниль, корица и еще что-то сладко-сдобное – Кэнчээри понял, что попал на кухню. Свет включать он побоялся и некоторое время стоял, прислушиваясь к звукам внутри дома. Проблема в том, что звуков не было.
Но они должны быть! Или он опоздал?
Но из здания никто не выходил, значит, все еще здесь, просто дом большой, комнат много, вот и не слышно. Придется искать, и достав из кармана куртки фонарик, Эгинеев осторожно двинулся вперед.
Химера
Говоря по правде, это представление чересчур уж затянулось, мне было неудобно, холодно и совсем не страшно. Наверное, потому что я не воспринимала Ивана всерьез и все ждала, когда же он со словами «шутка» прекратит этот балаган. А он не прекращал, он все говорил о Боге, о грехах, о том, что почти искупил свою вину и скоро будет прощен.
Он не шутил. Он сошел с ума.
– Тебя посадят. – Тоскливо сообщил Аронов.
– Что мне суд людской, когда впереди меня ждет суд Божий. Но если хочешь знать, то за твое убийство мне ничего не будет. Ее и тебя убьет Лехин Марат Сергеевич. Ты же не знаешь: Лехин тебя ненавидит. Не за Августу, а за то, что ты всегда был первым, что ты сильнее, ярче, что увел его супругу, да и мало ли за что еще можно ненавидеть. Когда-то он вел дневник, потом забросил, а я, почитав, подумал, что неплохо было бы продолжить записи. Я очень старался, чтобы признание получилось искренним и позаботился о деталях, у тех,
