— Черт побери! — выругалась я уже в машине. — Мне казалось, что моя Манька — первейшая болтушка. Да по сравнению с этой дамочкой Маня — просто великий немой! Несчастный профессор! Такой милый дядечка, а жена досталась — не приведи господи…
Нужно ли говорить, что домой я приехала в скверном настроении. Очень хотелось принять душ, но по закону подлости в кране не оказалось воды. Вообще никакой: ни холодной, ни горячей. Ругаться с коммунальными службами я не испытывала ни малейшего желания — дело это бесполезное и крайне волнительное, а мои нервы нынче и без того взвинчены.
Я позвонила Маньке. Подружка несказанно удивилась моему столь раннему возвращению домой и уже через полминуты была у меня. В руках она держала две пятилитровые пластиковые бутыли с питьевой водой.
— Опять авария, — с порога сообщила Маруська, — воду отключили, изверги! У-у, чума на их головы! Но я о нас побеспокоилась. — Маня тряхнула бутылками и пожаловалась: — Два раза в магазин бегала… А ты чего это в неурочный час домой явилась?
— Я Шурке на плохое самочувствие намекнула. Слушай, Мань, — я смущенно подергала себя за ухо, — тут такое дело…
Манька насторожилась, а заметив, как я старательно отвожу глаза в сторону, нахмурилась:
— Кажется, я догадываюсь, какое именно. Насчет Игната даже не заикайся. Все равно ничего слушать не буду.
— Я ж не предлагаю тебе еще раз замуж за него идти. Игнат, между прочим, милиционер. Его помощь нам не помешает, хотя бы для того, чтобы выяснить личность убитого парня.
Скептическая ухмылка скривила Маруськины губы:
— Насколько я понимаю, ты с этим… уже успела поговорить.
Вздохнув, я кивнула и решила, что небольшая лесть не повредит:
— Поражаюсь твоей догадливости, Маруся!
— Я тоже. И что тебе ответил товарищ капитан?
— Он согласен помочь.
— Да-а?! Вот удивительно! Неужто вот так просто и согласился? Безвозмездно? Ни за что не поверю.
Я решила вступиться за Игната. Во-первых, потому, что обещала, а во-вторых, потому, что знала: Манька хоть и хорохорится, но в глубине души все же любит нашего непутевого мента и мается не меньше, чем он.
— Мне кажется, Мань, Игнат испытывает угрызения совести. Ему очень хочется как-то реабилитироваться перед тобой, поэтому он и согласился помочь. Даже и не выпендривался почти. Марусь, давай твое сердце на время смягчится, а? К слову сказать, он страдает…
— Как же, страдает он! — грустно покачала головой подруга и совсем неожиданно всхлипнула: — Мог бы и позвонить, страдалец, блин!
На самом деле. Игнат первое время только и делал, что звонил. Маруська к телефону не подходила, вечерами отсиживалась у меня, «чтобы не видеть его бесстыжие ментовские глаза». Но Игнат не был бы Игнатом, если бы не разгадал тактический ход подруги: он принялся трезвонить мне, а однажды проторчал до позднего вечера под моей дверью, ожидая возлюбленную. Возлюбленная огрела бедолагу тапкой, вознеслась к себе на этаж со сверхъестественной скоростью и, выкрикнув на прощание грязное ругательство, забаррикадировалась у себя в квартире. Игнат просидел у меня всю ночь, заливал горе водкой и доводил меня до нервной икоты своими жалобами на судьбу-злодейку.
Вытолкать Игната удалось лишь под утро. Он ушел, мрачный, страдающий, гордый, а вместо «спасибо — до свидания» злобно бросил:
— Все вы одинаковые! Стервы, одним словом!
Конечно, я сначала рассердилась на Игната за то, что он причислил меня к отряду стерв. Однако, подумав, пришла к выводу: трепетное сердце храброго милиционера разбито, он обиделся на всех женщин мира и теперь долго будет подозревать их во всех смертных грехах.
Между тем Манька, к немалому моему удивлению, разразилась настоящим водопадом слез. Она всхлипывала, хрюкала, терла покрасневший нос и изредка бормотала невнятные ругательства в адрес любимого. Я облегченно перевела дух: раз дело дошло до слез, значит, есть надежда на примирение сторон.
Оставив Маруську наедине с ее чувствами, я пошла на кухню, чтобы приготовить себе и подружке чаю с лимоном. Говорят, чай оказывает благотворное влияние на нервную систему. Вскоре мы уже сидели за столом и вполне спокойно обсуждали предстоящий визит к Серафиму Карловичу. О Манькиных страданиях напоминали лишь ее заплаканные глаза и припухший нос.
— Как еще с этим Карловичем все пройдет? — обеспокоенно вопрошала подружка, откусывая кусок от невероятных размеров бутерброда с вареной колбасой. — Предвижу трудности.
— Какие? — удивилась я.
— Если железка окажется и в самом деле какой-нибудь ценностью, сразу возникнет вопрос: откуда она у нас? Что тогда?
— Скажем правду: нашли, дескать, на помойке…
— Где это видано, чтобы ценность, которую, между прочим, даже по телевизору показали, на помойке валялась? Вдруг Карлович ментам стукнет? Они же ищут эту железку, а тут мы, как по заказу, еще тепленькие. Ментам, известно, лишь бы перед начальством отчитаться, никто даже пальцем не шевельнет, чтобы до истины докопаться. Вкатят нам срок по полной программе! Иначе нельзя, дело-то показательное будет — вот что ожидает расхитителей исторических раритетов! И все, отправят нас в солнечный Магадан!
Для полной убедительности перспектив «солнечного Магадана» Маруська даже пропела что-то про Владимирский централ и тяжелую жизнь за решеткой. Перспективы, что греха таить, безрадостные, я бы даже сказала, страшные. Чудилась в словах Маньки какая-то правда.
— Может, не все так безнадежно, Мань? — с тайной надеждой спросила я. — Мне почему-то кажется, антиквару самому не захочется иметь дело с милицией…
Маруська криво усмехнулась:
— Кажется ей… Шурка твой что говорил? Карлович — мужик непростой, подозрительный. Кто знает, что у него на уме?
— Нет, — твердо ответила я после некоторых раздумий, — в милицию он не пойдет, а вот стать обладателем железки может захотеть. В этом случае я нам не позавидую.
— Почему? — с перепугу Маруська даже забыла о бутерброде.
Ответить мне помешал звонок в дверь.
— Шурка явился, — сообщила я и пошла открывать.
— Ну, готовы? — спросил Шурка и, бесцеремонно отодвинув меня в сторону, прошел на кухню. Там он самостоятельно налил себе чаю, соорудил такой же огромный, как у Маньки, бутерброд. Подружка, видя, с каким аппетитом мой шеф уплетает монументальную композицию из хлеба и колбасы, сляпала еще одну точно такую же, пододвинула ее поближе к Шурику и озабоченно поинтересовалась:
— Шура, а твой дружок, часом, не стукач? В ментовку доносить не побежит?
— Дружок? — озадачился начальник.
— Серафим Карлович.
— Во-первых, он мне вовсе не дружок, просто хороший знакомый. А во-вторых, почему он должен бежать в милицию и доносить на вас? Разве на чердаке твоего дома в Грибочках имелось что-то криминальное?
— На каком чердаке? — растерялась подруга.
— Что значит на каком? — в притворном изумлении вскинул брови Шурка. — Славка говорила, что ты желаешь оценить бабулино наследство. Или я что-то путаю?
Маруська, казалось, совсем забыла выдуманную для Шурки сказку про чердачный хлам. Чтобы освежить память, я с чувством ущипнула Маньку в бок.
— Ай, больно же! — воскликнула она.
Шурка снисходительно рассмеялся:
— Ярослава, перестань издеваться над девушкой. Все равно я ни минуты не сомневался, что ты сочинила версию про наследство бабушки с одной целью — чтобы выйти с моей помощью на надежного антиквара. Ладно, показывайте, что у вас, да поедем уже. Карлович ждать не любит.
Я принесла загадочную железку и положила ее перед начальником. Он внимательно осмотрел находку со всех сторон, а потом глубокомысленно изрек:
— Забавная вещица. Старая. С чего вы решили, что она имеет какую-то ценность?
— А ее по телику показывали, вместе с ментом. Вон Ярослава видела, — радостно сообщила Манька.
Шурка присвистнул:
— Во дела! Это правда, Славик? И что мент?
— Не знаю, — буркнула я, кляня про себя Маруськину болтливость. — Полковник какой-то…
— Да бог с ним! Что он говорил-то?
— А я не слышала, у меня звук был отключен. Сначала железку показали, потом полковника… Пока я пульт нашла, в телевизоре уже только дикторша была. Она сказала, что, мол, следствие ведется.
— Растяпа ты, Ярослава! Сейчас бы уже знали, что это за железка, и к Карловичу не пришлось бы ехать.
— А что такое? Дядька ненадежный? — насторожилась Манька.
Шурка сморщился:
— Не в этом дело. В милицию он не побежит, не волнуйтесь. Просто… Ни к чему лишние свидетели. В смысле, не свидетели, а просто посвященные в нашу маленькую тайну.
— В нашу — то есть в мою и Манькину, — уточнила я. Мне представлялось, что Шуркино участие в этом деле ограничится лишь поездкой к Карловичу. — Ты здесь ни при чем. Это наша железка и наша тайна. Отвези нас к Серафиму, и на этом покончим.
