У Глаши голова пошла кругом. Что же получается? В понедельник вечером Аня Волович поссорилась со своим боссом Нежным и, уйдя из офиса, исчезла без следа. А в ту же ночь, после того как ей позвонили, вышла из дому и не вернулась жена Пети Кайгородцева. Какая между этими женщинами связь? Может быть, Аня Волович вовсе не была любовницей Нежного, как считали некоторые? Что, если она была любовницей Пети?
Тогда картина получается совсем иная. У Кайгородцева исчезли и жена, и любовница. С чего-то же Раиса Тимуровна взяла, что Петя неровно дышал к секретарше Нежного? Надо будет Кайгородцева сегодня вечером допросить с пристрастием.
— А эта ваша Лиза обратилась в милицию? — спросила она.
— Конечно, нет! — повела плечами Подвойская. — Разве уборщицы смеют лезть в дела начальства? Она коробку с вещами спрятала, и все.
— А хозяева квартиры?
— Хозяева? Сдадут комнату новым жильцам. А чего ты так всполохнулась-то, Глашечка?
— Переживаю, — развела руками та. — Пропадают девушки в незнакомом городе, и никому до них дела нет.
— Да уж, — поддакнула Раиса Тимуровна. — Девушка в столице похожа на жевательную резинку.
— В каком смысле? — опешила Глаша.
— Ну как же? Сначала она хочет подороже продаться. А купят ту, у которой обертка наряднее. Потом прожуют да выплюнут. Если она ловкая, то успеет кому-нибудь на башмак приклеиться, а если нет — затопчут ее, резинушку белую, и попадет она в водосток, а оттуда — в канализацию.
Глаша моргнула, пытаясь постичь глубокий философский смысл этого «плача Ярославны».
— Кстати, — спохватилась вдруг Раиса Тимуровна, перейдя с плаксивого на свой обычный тон, — у Льва Евгеньевича сейчас пациентка, которая с Аней Волович в понедельник длинную беседу имела.
— А вы откуда знаете?
— А вот знаю. Меня директор в тот день к Андрею Васильевичу с поручением посылал. Это как раз перед обедом было. Я вышла пораньше, чтобы успеть горячее по дороге съесть. Суп, Глашечка, это всему голова. Не хлеб или там мясо, а именно суп. Если бы ты ела суп каждый день, то твое тело стало бы крепеньким, как цветная капустка в бульоне…
— Так вы отправились к Андрею Васильевичу, — вывела ее из кулинарной горячки Глаша.
— Да, отправилась. Так вот, как я вошла, эта мадам против Ани за столом сидела, а та ей разобъясняла, как к нам проехать, чтобы у Льва Евгеньевича на аппарате провериться. Потом они друг к дружке наклонились и все шушукались.
— Интересно, — пробормотала Глаша. — А вы не знаете, как ее зовут, эту мадам?
— Лариса. Аня ее так называла. Хоть та и старше ее. Но она все — Лариса да Лариса. Как она вошла, я ее сразу вспомнила!
— Так надо спросить у Ларисы, не знает ли она, куда Аня собиралась тем вечером! — воскликнула Глаша.
— А зачем? — искренне удивилась Подвойская.
— Может быть, Ане помощь какая нужна?
— Она же тебе не родня и даже не подружка. Кому попало не напомогаешься! Ты помогай лучше тем, кто рядом, — сказала умная Раиса Тимуровна.
— Да и любопытно мне, — схитрила Глаша. Подвойскую вообще лучше было брать хитростью и лестью.
Когда Бабушкин вывел свою пациентку из кабинета, поддерживая ее под локоток, Глаша закатила глаза. До двери Лева провожал только тех дамочек, которые поразили его воображение. А поражали его всегда одни и те же тетки — пухленькие и сильно накрашенные. У этой синие тени были наложены до самых ушей, а губы щедро сдобрены перламутровой помадой. Крошечную сумочку она держала перед собой двумя крохотными лапками, словно хомяк морковку.
— Вы чудный! — на прощанье пропела Лариса и потеребила Бабушкина за рукав.
Тот застеснялся и пробормотал в ответ что-то неразборчивое. Глаша дождалась, пока Лариса обсудит с Подвойской время следующего визита, и вынырнула следом за ней на улицу.
— Простите, пожалуйста! — остановила она гарцующую по тротуару пациентку. — Вы не могли бы мне помочь? Я ищу Аню Волович…
— А кто это? — удивилась Лариса, уставившись на нее внимательными глазками из-под «болоночьей» челки.
— Секретарь в том отделении центра, куда вы ходили в прошлый понедельник.
— Господи, ну, конечно! Мы так хорошо поболтали! Но мы не дружим, если вы это имеете в виду. И я не знаю, где искать эту девушку.
— А она ничего вам не говорила по поводу своих планов на вечер?
— Да нет. Хотя… Погодите! — Лариса внезапно оживилась. — Она сказала, что перестала ладить с начальником и собирается устраиваться на новую работу. Говорит: у меня, мол, сегодня собеседование с новым боссом.
Глаша тут же напряглась.
— А где? Она случайно не обмолвилась?
— Нет, простите. Ничего больше не могу вам сказать.
— Но вы долго беседовали! — тоном обвинительницы заявила Глаша.
— Уверяю вас, что речь шла всего лишь о морщинах.
Глаше ничего не оставалось, как только ретироваться. Когда она открыла дверь, Подвойская протянула ей телефонную трубку.
— Твой! — шепотом пояснила она и подмигнула.
— Какой такой мой? — Глаша расширила глаза и приложила трубку к уху. — Алло! — сказала она, заведя глаза к потолку.
— Здравствуйте, Глаша! Это Витя Стрельников, — сообщил расстроенный молодой голос..
— Ой, Витя, добрый день! Вот уж кого не ожидала услышать.
— Собирался вам сегодня днем позвонить, но отец перехватил звонок. Он, знаете, как теперь меня отслеживает?
— Да? — неопределенно спросила Глаша.
— Вы произвели на него очень сильное впечатление, — заметил Витя.
— Понимаю… — пробормотала она.
— Я звоню сказать, что вы все равно можете на меня рассчитывать, если суд, — твердо сказал Витя.
— А как же отец?
— Он сам говорит, что, если люди перестанут помогать друг другу, наступит конец света. Его любимая присказка. Так что вы дайте знать, когда надо будет давать показания. Только если отец к телефону подойдет, представьтесь как-нибудь по-другому.
— А как?
— Ну… Может быть, Анфисой? Имя такое редкое, что я сразу пойму: это вы! Ведь у вас тоже редкое.
— Ладно, — скрепя сердце согласилась Глаша. — Представлюсь Анфисой, раз ваш папа так сильно переживает.
Она попрощалась с Витей и поплелась в свой кабинет, провожаемая заинтересованным взглядом Раисы Тимуровны. Нет, ну это ж надо же! Поддерживать конспиративную связь с молодым человеком, чтобы обмануть его папашу. Неприятная перспектива. Уж очень ей не хотелось связываться со Стрельниковым-старшим.
Взглянув на часы, Глаша принялась убирать на своем столе; Бабушкин, по всей вероятности, в знак протеста вытряхнул ее вещи из сумочки на стол и оставил лежать большой безобразной кучей. «Надо бы отредактировать как следует тот текст, что он у меня просит», — подумала Глаша, впрочем, без тени раскаяния. Пожалуй, впервые за все время работы в профилактическом центре она так откровенно манкировала своими обязанностями. «Это все Лидка виновата! — думала она, толкая тяжелую дверь. — Из-за нее я нарядилась, как клоун, потом раскаялась в содеянном и напилась».
Она вышла на улицу — и застыла как вкопанная. Ашмаров и Бабушкин, которые «паровозиком» шли за ней, недовольно заворчали. Прямо возле ступенек стоял Стрельников-старший и, заложив руки за спину, сверлил взглядом Глашин лоб. Лицо у него было до того хмурым, что всякому стало бы не по себе.
— Уж не знаешь, что лучше, — пробормотала она. — Иметь дело с Дукельским в суде или со Стрельниковым в миру.
Тем не менее она постаралась, чтобы слова ее звучали легко:
— Никак ты меня поджидаешь?
— Никак, — буркнул тот и схватил ее за руку повыше локтя. — Пойдем-ка прокатимся. Вон моя машина.
Он поволок ее по тротуару к светло-серому «Опелю». «Ого! — мельком подумала Глаша. — Папашку Витиного так просто с белой ручки не стряхнешь». А вслух закричала:
— Что ты меня суешь, как цыпленка в духовку?!
— Потерпишь, — буркнул тот, плюхаясь на место водителя.
— Глаша? — спросил Саша Ашмаров, подходя поближе. — Ты как?
Лева Бабушкин тоже подошел поближе. Одна его щека подергивалась, как всегда, когда он волновался.
Стрельников незаметно взял Глашу за руку и так сильно сжал, что у нее в глазах заплясали мушки.
— Только попробуй пикнуть! — прошипел он.
— Все нормально, мальчики! — Глаша подарила им широкую и ужасную улыбку Щелкунчика. — Это мой друг, Валера.
— Ну-ну, — пробормотал Саша и пристально поглядел на Стрельникова. — У него какой-то недружелюбный вид.
— Да? — рявкнул тот. — Тем не менее я очень хороший друг. Правда, милочка?
— Правда, — пискнула Глаша, отчаянно мечтая, чтобы Стрельников не раздавил ей косточки.
Когда он наконец отпустил руку, она едва не разрыдалась от облегчения и прошипела:
— Кретин! Что ты себе позволяешь?!
— А ты что себе позволяешь, а? Ты опять обсуждала с моим сыном свои грязные делишки! Я ведь тебе четко сказал: отвянь!
— Он сам позвонил!
