колесом и стала как-то выше ростом. Хотя куда уж выше.
— Деньги убийца украл, так ведь? Ты сама говорила, что менты так считают. Найдем убийцу — найдем деньги. И шантажист от тебя отстанет. И Борис нам оттуда спасибо скажет, — мотнула она головой вверх. Видимо, целясь в область горних высей. В пустоту, в космос, где в кармическом унынии витают души умерших.
— Ты вообще думаешь, что говоришь? — залепетала я, разозлившись, что мои сборы в Испанию приходится отложить. По крайней мере, домой Пелагея не собиралась, а выгнать ее на улицу после того, как она мне жизнь спасла, было как-то невежливо.
— А что…
— Ты мне эти шуточки брось, я в детективов играть не собираюсь. Полиция за год ничего не нашла, а у них, между прочим, для этого все средства имеются. А у нас что? Неповоротливая глухая собака и пневматическая винтовка Иваныча? Может, мы в убийцу барсучьим жиром будем кидаться? Нет, — посуровела я под конец монолога, — Борьку не вернешь, а нам с тобой жить и жить. Пусть убийцу полиция ищет, у меня нервы слабые и голова всего одна.
— Много они нашли за год, им бы только хороших людей в супермаркете за шоколадку ловить, — скривилась Пелагея, видимо, опираясь на богатый жизненный опыт. — Пока тебя не пришьют, они и шевелиться не станут.
Немного поерзав на стуле и осознав, что запугать меня не удастся, она решила зайти с другой стороны:
— Вот нет в тебе духа авантюризма, а еще писатель. А ты точно Бориса не убивала? — вдруг спросила она. А то бабка эта, Тимофеевна, вчера мне такое про тебя… Говорит, ты прошмандовка, из-за денег на него клюнула, а потому он тебе надоел, ну ты его и заказала. Она такое в сериале «Сердце Марии» видела. Хороший фильм, надо посмотреть.
Я глянула на Пелагею взглядом Снежной Королевы в изгнании, и она сразу пошла на попятный:
— Ты не думай, я ей не поверила. У тебя глаза добрые. И животных ты любишь, собаку вон завела бесполезную, глухую почти. Значит, человек хороший. И вот Борька, опять же, не красавец был, прости Господи. А ты его полюбила. Значит, душу его рассмотрела.
Тут мне стало стыдно, что кто-то думает обо мне лучше, чем я есть на самом деле, и я скуксилась.
Расценив мое молчание как знак согласия, родня несказанно оживилась:
— Ну, так как? Я столько книжек читала, мы этого шантажиста мигом вычислим. Только этим двоим — ни слова.
Тут она кивнула в сторону Толика с Алексеем, которые вернулись с прогулки и стояли на крыльце.
— Подозрительные они, век воли не видать.
— Нет, забудь про расследования, — покачала я головой. — Я лучше тебя домой отправлю. Вот завтра годовщина пройдет, съездишь на кладбище и прямиком в свою церковную лавку. Там спокойнее. Мне тут не хватало еще о твоей жизни беспокоиться. И этих проходимцев выгоню. Скажу, что в Испанию уезжаю. Не будут же они тут сидеть одни. А если хотят — пусть остаются, мне уже все равно. Поживут да съедут.
— А если шантажист этот серьезно настроен? Он же тебя и в Испании грохнет. А там мама…
— Что же делать? — мысль эта показалась мне не лишенной смысла, и я заволновалась. Не хотелось бы впутывать в это дело маму.
— Набраться духу и вдарить по врагу, — вздохнула Пелагея. — Будем бороться со злом.
Бороться я вовсе не желала и, отправив Пелагею в душ, первым делом позвонила маме. Та ответила только после шестого гудка, причем дышала она тяжело, словно за ней гналась смерть с косой.
— Мама, привет! — бодро гаркнула я, не желая посвящать ее в свои проблемы. — Как ты, чего не звонишь? Я тут подумала…
— Соня, девочка моя, здравствуй. Я соскучилась. Как раз хотела тебе звонить. — тут мама перешла на шепот, и я поняла, что она не одна.
— У меня же новый друг, помнишь, я тебе рассказывала, что познакомилась с ним на уроках фламенко?
Я промычала, потому что ничего такого не помнила, но разочаровывать маму не хотелось.
— Его зовут Хунь.
— Может, Хуан? — с сомнением спросила я. Все-таки Хуан звучало как-то более по-испански.
— Нет, Хунь, — обиделась за друга мама. У него отец китаец. Или дед? Не важно… Так вот, мы с Хунем решили немного пожить вместе. Ты же не возражаешь, если я приглашу его к нам на виллу? Ты же говорила, что ближайшие полгода не собираешься приезжать. А то у нас тут что-то вроде медового месяца, и я…
Тут в трубке послышался мужской голос, и я поняла, что испанский Хунь уже давно поселился у мамули. А так как за последний год это был уже третий Хунь, знакомиться с ним у меня не было никаких моральных сил. Да и мешать мамуле в ее медовый месяц мне не хотелось. Не то она опять станет рассказывать, как мой отец-подлец бросил ее с шестимесячной крошкой и ушел к крашеной Люське, а она посвятила мне свою жизнь и молодость. И теперь имеет право пожить как человек, что в ее понимании означало: на всю катушку.
Я пожелала маме любви и счастья, мысленно чертыхнувшись, и, заверив ее, что у меня все хорошо и я буду звонить, дала отбой.
Тут я глянула на часы и вспомнила, что должна встретиться с Вовкой Саломатиным. Может он хоть что-то прояснит в этом деле, раз уж по всему выходило, что в Испанию мне спешить не стоит.
— Я с тобой, — деловито заявила Пелагея, появляясь из ванной и заметив, что я поспешно одеваюсь.
— Ты вроде в церковь собиралась…
— Я одна не доберусь, города я не знаю. А на автобусе я не могу, — предваряя мои попытки отправить ее на остановку, отрезала она. — У меня клаустрофобия. Открылась недавно.
Я обреченно кивнула, а она помчалась за рюкзаком.
«В таком виде пускать ее в приличное общество нельзя, а отделаться от нее затруднительно. К тому же, я обещала свозить ее в церковь. Размер у нас не совсем совпадал: Пелагея был тощей до ужаса, но кое-какие мои тряпки ей подошли.
