Дортмундер все еще держал его в руке. Затем спрятал подальше в боковой карман.
– Я нашел его, – ответил он.
– Без шуток. Может быть сегодня твой счастливый день.
– Что за идея, – подумал про себя Дортмундер и вслух произнес: – Да.
– На самом деле, это удачный день.
Дортмундер закрыл свои глаза. Он мог наслаждаться комфортом автомобиля и просто не слушать того, что говорил Келп.
– Например, – начал Келп, – есть вопрос насчет картины и того, что произошло шесть месяцев тому назад.
– Четыре с половиной, – поправил его Дортмундер. Его глаза оставались закрытыми.
– Ладно, четыре с половиной.
– Я думаю, что уеду из страны, – предположил Дортмундер. – Поеду в Южную Америку, может быть. Я и Мэй, мы могли бы открыть бар или что-нибудь в этом роде. Будет ли нас преследовать по всему миру тот парень из-за двадцати штук?
– Да, – ответил Келп. До тех пор пока они не найдут картину они будут искать тебя, и ты знаешь это.
Не открывая глаз, Дортмундер вздохнул.
– Ты, по крайней мере, мог дать мне немного помечтать, – произнес он.
– У меня есть что-то получше, – заинтересовал Келп. – Есть.
– Нет у тебя ничего.
– Есть.
– Нет. Пока мы не получим обратно картину ты ничего не сможешь предложить лучше.
Когда Чонси придет и захочет ее обратно, у нас не будет выхода.
– Один, – возразил Келп и внезапно, за рулем, впал в бешенство. Начал сигналить в безумном ритме и одновременно кричать:
– Двигай своей чертовой задницей или ты не хочешь попасть домой?
Дортмундер открыл глаза.
– Успокойся, – сказал он.
– Они дают лицензии всем, – проворчал Келп, уже успокаиваясь, затем сказал. – Слушай, я не могу разговаривать в такой пробке. У тебя есть еще тот хороший бурбон?
– Ты шутишь.
– Вот, что я тебе скажу, – начал Келп, – я куплю бутылку бурбона на выезде из города, не такой марки как у Чонси, но тоже что-нибудь хорошее. Что-нибудь разлитое в Кентукки.
– Даа?
– Пригласи меня к себе домой, – предложил Келп. – Мы напьемся, и я расскажу тебе мою идею.
– Ты знаешь, что я думаю по поводу твоих идей, – ответил Дортмундер.
– Может ли это быть хуже, чем визит друзей Чонси?
Дортмундер вздохнул.
– Я куплю две бутылки, – закончил разговор Келп.
– Ты помнишь моего племянника, Виктора? – спросил Келп.
– Агент ФБР, – ответил Дортмундер.
– Он бывший агент, – поправил Келп. – И в этом разница.
– Они выбросили его, – сказал Дортмундер, – потому что он постоянно клал в ящик предложений ФБР записки о введении секретного рукопожатия, чтобы узнавать друг друга на вечеринках.
– Необязательно было так, – возразил Келп. – Это просто теория.
– Этого вполне достаточно для меня. Это помогает вспомнить парня. Что с ним?
– Я разговаривал с ним на День благодарения, – вспоминал Келп, – когда был у бабушки. Ты не поверишь, но она готовить самую фантастическую индейку.
Ну что тут было сказать на такое высказывание? Ничего. Именно так и сделал Дортмундер. Он устроился поудобнее в своем личном простеньком кресле в своей теплой гостиной и сделал еще один глоток бурбона. Мэй была в Safeway, где она работала в качестве кассира. Бурбон был разлит в Кентукки (в отличие от того, который дистиллируют в Кентукки, а затем в ж/д вагонах отправляют на север и разливают в Хобокен), что было неплохо. Качество виски было на порядок выше, чем тот продукт от «O.J. Bar and Grill», которая возможно тоже занималась дистилировкой в Хобокене из комбинации воды «Hudson и Raritan».
Келп продолжал свою историю:
– Смысл в том, что Виктор рассказал мне об одном парне, который сейчас живет в одном районе с ним. Так вот, он занимался его делом, когда еще работал в ФСБ. Парень был фальшивомонетчиком.
– Да?
– Только он не печатал деньги, – произнес Келп. – Он рисовал их, – сделав неопределенный жест в воздухе, продолжил. – Одну купюру за раз. Всю двадцатку.
Дортмундер нахмурившись, посмотрел через свой стакан на Келпа.
– Этот парень лично нарисовал двадцатидолларовую банкноту?
– Очевидно, он был профи в этом. Он взял лист бумаги, нарисовал на нем пять или шесть купюр, вырезал их, а затем раскрасил обратную сторону и пустил в оборот по всему городу.
– Странный пацан, – решил Дортмундер.
– Но гений в своем деле, – ответил Келп. – Если верить словам Виктора, ты не смог бы отличить его банкноты от реальных денег. Каждая из них была произведением искусства.
– Тогда как они могли взять его?
– Ну, возможно несколько вариантов. Во-первых, он всегда работал с акварельными красками. Масляные образуют уплотнения на бумаге, у них плохая текстура. Так что, его банкноты были идеальны сразу после изготовления, но вскоре начинали течь.
– Звучит так, как будто ты знал его лично, – подметил Дортмундер.
– Я не знал его, – ответил Келп. – Мой племянник Виктор знаком с ним.
– А ты знаешь Виктора.
– Ну, он мой родственник.
– Я повторю свой вопрос. По какой еще причине они смогли поймать этого парня?
– Ну, обычно он не покидает свой район, – начал Келп. – Он выглядит «не от мира сего», но он настоящий артист. Он просто сделал те двадцатки, чтобы купить себе картофеля и голубые джинсы, в то время как работал над своими собственными произведениями. И так как эти двадцатки «засветились» в одном и том же супермаркете «Shop Rite», аптеке, винном магазине, то федералы вычислили район и таким образом Виктор встретил этого парня Покьюлея.
– Покьюлея?
– Грисволд Покьюлей. Так его зовут.
– Это, хммм…?
– Абсолютно. В любом случае, федералы прижали его к ногтю, но все, что он получил – это условный приговор, когда он пообещал больше так не делать.
– И они поверили ему?
– Ну, да, – ответил Келп. – И это не было лишено смысла. Как только они взяли его и выяснили, как он подделывал деньги, поговорили с ним, и оказалось, что он тратит пять часов только на одну сторону банкноты. Ты знаешь, те двадцатки, они полны секретов.
– Да, я видел некоторые, – согласился Дортмундер.
– Ну, в любом случае, это означает десять часов на одну купюру и, не считая стоимость материалов, бумаги, краски, износа кистей и всего остального. И максимум, что он может это два бакса в час. Он мог заработать больше, если бы развозил товар для Shop-Rite на полставки.
Дортмундер утвердительно покачал головой и произнес:
– Преступления плохо оплачиваются. Я постепенно прихожу к такому выводу.
– Ну, дело в том, что этот парень прежде жил в Вашингтон Хайтс, где была его мастерская и все такое, но плата за аренду росла, они завысили цену и он вынужден был уехать на Лонг-Айленд. Виктор столкнулся с ним в торговом центре.
– Обменивал двадцатку?
– Нет, – ответил Келп, – но он еще думает об этом. Он рассказал Виктору, что ищет способ, как сделать кучу банкнот за один раз. Виктор предполагает, что он на полпути к изобретению печатного станка, и он волнуется, что парень попадет в беду. И тут войдем мы.
– Мне интересно, куда это войдем мы, – произнес Дортмундер.
– Мы можем дать ему немного настоящих денег, помочь ему избежать соблазна.
– Зачем это нам?
– Ты разве не понимаешь? – Келп был так доволен собой, что готов был расцеловать себя в обе щеки.
Наклонившись вперед, и жестикулирую на половину полным стаканом бурбона, он продолжил:
– Мы подделаем картину!
Дортмундер хмуро глянул на него через свой полупустой стакан и переспросил:
– Мы что?
– Картина, которую мы стянули у Чонси известная, верно? Значит, должны быть ее фотографии, копии и все такое. Покьюлей настоящий художник и он сможет сделать копии всего, поэтому он сделает на скорую руку дубликат картины, которую мы и отдадим ему обратно!
Дортмундер обдумал каждое слово Келпа и сказал:
– Что-то с этой идеей не так.
– Что?
– Я пока не знаю. Просто надеюсь разобраться, пока еще не слишком поздно.
– Дортмундер, это лучше, чем получить выстрел в голову.
Дортмундер поморщился:
– Не говори так, – попросил он.
Уже в предчувствии неизбежного, последние несколько недель, каждый раз проходя мимо окна, он испытывал головные боли.
– Ты должен что-то предпринять. И это можно сделать, не покидая города.
Было ли это правдой? Дортмундер снова начал обдумывать свой побег с Мэй на какое – нибудь побережье Южной Америки. Открыть там бар-ресторан, где знаменитый запеченный тунец Мэй принесет им мгновенный успех, а сам он тоже будет работать в баре. Правда, он не был уверен, как лучше назвать бар, в честь Мэй или «Убежище». Но, как только он представил себе свою мечту еще раз, себя за блестящей стойкой бара из бамбука (в его воображении Южная Америка находилась в очень южной части Тихого океана), то видел идущего высокого, худого парня с хромотой. Он заходит в бар и говорит:
