– Даа, – сказал Марч. – И оказался в тюрьме.
– Не говори так обреченно. В любом случае, тот парень, который живет там на его стороне.
Может быть, он поможет Дортмундеру.
– Да, может, – с сомнением произнес Марч. После, решив посмотреть на положительную сторону дела, спросил, – но, в любом случае, вы взяли картину, верно?
– Та часть прошла как по маслу, – ответил Келп. – За исключением того, что Балчер думал о ней как о бейсбольной бите.
– Я просто увлекся, – пробурчал Балчер.
– Все хорошо, что хорошо заканчивается, – процитировал Келп. – Давай посмотрим, Роджер.
– Прошу прощения? – не понял Чефуик.
Келп повернулся к нему с застывшей улыбкой на лице:
– Картину, давай посмотрим ее.
– У меня нет ее.
– Конечно, она у тебя. Я отдал ее тебе.
– Нет. Она у Балчера.
– Келп забрал ее у меня, – возразил Балчер.
– Все верно. А я бросил ее Роджеру.
– Ну, она не у меня, – голос Чефуика звучал все более ханжески, как будто он защищался от несправедливых обвинений.
– Ну, я бросил ее в твою сторону, – Келп настаивал.
– Ее нет у меня, – тоже настаивал Чефуик.
Келп пристально смотрел на Чефуика, а тот в свою очередь на Келпа. Затем одновременно они перестали гипнотизировать друг друга и стали хмуриться. Они снова переглянулись, устремили сердитый взгляд на Балчера, затем на интерьер автомобиля. Все это время Балчер смотрел на них с головой, склоненной на бок, а Марч пытался сконцентрироваться одновременно на пятничном ночном трафике и событиях внутри машины. И, наконец, Марч сказал отвратительную правду вслух:
– Вы не взяли ее.
– Что-то… – начала Келп, привстал и посмотрел под собой, но, увы. – Что-то случилось. Во время той драки. Я не знаю, все произошло так неожиданно, это большая потасовка.
– У нас ее нет, – подытожил ошеломленный Балчер. – Мы потеряли ее.
– О, Боже мой.
– Мы должны вернуться за ней, – вздохнул Келп. – Я ненавижу саму идею, но мы просто должны. Мы должны вернуться.
Никто не посмел спорить. Марч повернул и направился на окраину города.
В происходящую сцену перед театром трудно было поверить. Прибыла полиция, машины скорой помощи, даже пожарная машина была здесь. Отряды шотландцев были собраны вместе настороженными полицейскими, в то время как часть других офицеров в белых касках торопились в холл, где, по-видимому, продолжалась драка.
Марч медленно проехал возле Хантер Хауса по одной полосе дороги, все еще открытой для движения и где стоял коп регулирующий трафик с помощью красного фонарика.
Грустные Келп и Чефуик пристально смотрели на концертный зал. Келп вздохнул и произнес:
– Дортмундер очень расстроится.
Дортмундер воспользовался метро до станции Union Square, оставшуюся часть пути домой он прошел пешком. Он был уже возле последнего блока, когда некий парень вышел из дверей и произнес:
– Простите меня. У вас есть спички?
– Нет, – ответил Дортмундер. – Я не курю.
– Верно, – согласился мужчина. – Я тоже.
Он шел в ногу с Дортмундером по правую сторону от него. Его хромота бросалась в глаза, но, казалось, она не доставляет ему особых трудностей. Дортмундер остановился, посмотрел на него и произнес:
– Ладно.
Мужчина тоже остановился с насмешливой улыбкой. Он был на дюйм или два выше Дортмундера, стройный, с длинным тонким носом и впалыми скулами. Незнакомец был одет в пальто с поднятым воротником, шляпу с опушенными полями и он держал свою правую руку в кармане пальто. Некий вид черного ортопедического ботинка был на его правой ноге. Он спросил:
– Ладно? Что ладно?
– Делай все, что ты должен сделать, – сказал ему Дортмундер. – А после я смогу повалить тебя на землю и пойти домой.
Мужчина засмеялся так, как будто произнесенное действительно развеселило его, но он также отступил на шаг, опершись на хромую ногу.
– Я не бандит, Дортмундер, – успокоил он.
– Ты знаешь мое имя.
– Хорошо, – сказал мужчина, – у нас один и тот же работодатель.
– Я не понимаю.
– Арнольд Чонси.
Дортмундер понял его.
– Ты тот другой парень, которого нашел для него адвокат. Киллер.
Убийца сделал странный скромный жест левой рукой, так как правая оставалась в его кармане.
– Не совсем, – ответил он. – Убийство – это иногда часть того, что я делаю, но это не моя настоящая работа. Мне нравиться думать, что моя работа – это исполнение желаний других людей.
– Неужели.
– Например, – произнес киллер, – в твоем случае, мне заплатят двадцать тысяч долларов, но не за твое убийство. Я получу расчет в любом случае, будешь ты жить или умрешь. Если ты вернешь мне картину, тогда все отлично, ты будешь дальше жить, и я ее заберу. Если нет, если же ты будешь создавать проблемы, тогда не отлично, ты умрешь, а я все равно заберу ее, – он пожал плечами. – Нет никакой разницы.
– Я не хочу видеть тебя висящим надо мной ближайшие шесть месяцев, – ответил Дортмундер.
– Ах, не волнуйся, – успокоил его убийца. – Ты не увидишь меня больше никогда, потому что достаточно будет опустить большой палец вниз и пристрелить тебя на расстоянии, – ухмыляясь, он вынул правую руку со своего кармана, пустую. Он изобразил пальцами выстрел, направив их прямо в лицо Дортмундера, прищурил один глаз, оскалился, посмотрел на вытянутую руку и сказал:
– Бах. Я в этом профессионал.
Так или иначе, но Дортмундер поверил ему. Он уже знал, что сам он был определенным типом жулика, которого попросил найти Чонси и теперь он верил, что тот парень был определенным типом надежного убийцы, которого тоже выбрал Чонси.
– Хочу сказать, – начал он, – что не собираюсь ничего делать с той картиной, кроме как держать ее у себя, затем отдать ее Чонси. Импровизации – это не мой метод.
– Хорошо, – ответил убийца с доброжелательной улыбкой. – Мне нравиться получать деньги и ничего не делать. Пока, – и, отойдя немного, он резко повернулся. – Не упоминай об этом Чонси.
– Не должен?
– Он не хотел, чтобы я встречался с тобой, но я подумал, что мы все же должны побеседовать разок, – ухмылка мелькнула на его лице. – Я люблю видеть моих людей, – сказал он Дортмундеру.
Его глаза сверкали, затем он отвернулся снова и ушел прочь. Дортмундер смотрел ему вслед. Высокий и худощавый, черный, тело немного искривлялось, когда он ступал на свою хромую ногу и обе его руки находились теперь в карманах. Дортмундер почувствовал, как слабый холодок пробежался по его спине. Теперь он понял, что Чонси имел в виду, когда назвал его не опасным. Это потому, что он имеет того парня для сравнения. «Хорошо, что я честный человек», – пробормотал он про себя и пошел домой, где застал Келпа и Марча, и Чефуика, и Балчера, и Мэй, которые ждали его в гостиной.
– Дортмундер!
– Джон!
– Ты сделал это! Я знал, ты сможешь!
Они поздравляли его и похлопывали по спине, а он отдал им бурбон Чонси, затем все вместе присели с бокалами полными потрясающего напитка, почти стоящего тех неприятностей, которые он доставил ему.
– Как ты сделал это? Как ты выбрался? – спросил Келп.
– Ну, я спустился на самое дно лифтовой шахты, – начал Дортмундер, – а затем… – он остановился, пораженный неясным предчувствием беды. Посмотрел на внимательные лица, которые выглядели более застывшими, чем внимательными. Одежда Балчера и Келпа был в полном беспорядке, у Келпа проступали синяки под глазами. В комнате воцарилась невероятная напряженность.
– В чем дело? – спросил он.
– Джон, расскажи нам как ты вышел из шахты, – попросила Мэй.
Он хмуро взглянул на Мэй, сердито посмотрел на остальных, прислушался к тишине и понял. Глядя на Келпа, он спросил:
– Где она?
– Теперь, Дортмундер… – начал Келп.
– Где она?
– Ах, дорогой, – произнес Чефуик.
– Была потасовка в театре… – начал рассказывать Марч.
– Это была не наша ошибка, – прервал Келп.
Даже Тини Балчер выглядел пристыженным. Он сказал:
– Это была просто одна из тех вещей.
– ГДЕ ОНА?
Напряженная тишина. Дортмундер смотрел на то, как они все опустили глаза в пол и, наконец, Келп ответил ему тонким голосом:
– Мы потерял ее.
– Вы потеряли ее, – повторил Дортмундер.
Затем все начали говорить одновременно, объяснять, оправдываться, рассказывать одну и ту же историю с разных точек зрения, а Дортмундер просто сидел там, не двигаясь, флегматичный, позволяющий потоку слов литься вокруг него, пока, наконец, они все не замолчали. Во вновь наступившей тишине, Дортмундер вздохнул, но так и ничего не произнес. Мэй спросила:
– Джон, могу я освежить твой дринк?
Дортмундер покачал отрицательно головой. В нем уже не было прежнего жару.
