заботливо повел ее по коридору, — мы стараемся обеспечить нашим пациентам максимально возможный комфорт…
— Как в комфортабельной тюремной камере, — смягчилась Лола и скосила глаза на своего спутника.
«Пожалуй, он симпатичный, — подумала она. — Даже очень симпатичный… впрочем, если я проторчу в этой дорогой богадельне еще несколько дней, мне и физкультурный врач покажется красавцем…»
Из столовой пахло борщом и котлетами с чесноком. У Лолы потекли слюнки, однако обоняние снова ее обмануло. Вместо борща и котлет на обед подали морковный суп-пюре и вываренную куриную грудку с гарниром из брюссельской капусты, все без масла и соли.
Уныло накалывая на вилку скользкие кочешки, Лола подумывала попросить Леню привезти хотя бы пачку соли. А лучше чего-нибудь посущественнее.
Они договорились, что будут звонить нечасто, однако Лола должна отчитаться о проделанной работе. А говорить-то нечего, ей даже не удалось завязать с Арбузовым пустяковый разговор, Леня будет недоволен. Но что она может сделать, если этот тип доступен только на балконе?
Тут ее размышления были прерваны появлением мужчины в гипсовом ошейнике, поверх которого вились буйные черные кудри.
— Разрешите представиться, — он сделал попытку церемонно поклониться, но ничего не вышло, — Каргопольский. Я — режиссер.
Из седьмого номера, вспомнила Лола.
Лола поймала себя на том, что рада и такому собеседнику, и пригласила его присесть. Они попивали зеленый чай и беседовали о театральных премьерах, о сценическом мастерстве и вообще об искусстве. Каргопольский оказался ярым приверженцем авангарда, особенно в театре, и утверждал на полном серьезе, что все классические пьесы нужно выбросить из репертуара, а режиссеров, которые их ставят, — казнить. Он очень горячился при разговоре, пытался жестикулировать, но получалось у него плохо — ошейник сковывал движения. Лола из вежливости поинтересовалась, что же с ним случилось. Оказалось, у режиссера производственная травма — сверху на сцену свалился софит, когда он показывал актрисе, что нужно делать, чтобы изобразить на сцене ломаную пишущую машинку. Старая вешалка Нинель Аркадьевна поглядывала из угла на Лолу с самой настоящей ненавистью, когда же ее взгляд перемещался на режиссера, то в нем проступала женская обида. Очевидно раньше за неимением других собеседников Каргопольский проводил время с ней, и теперь она безумно ревновала.
Лола посмеивалась про себя до тех пор, пока старуха в волнении не зажала в кулаке вилку. После этого пришлось с Каргопольским распрощаться поскорее.
Перед ужином Лола заглянула в библиотеку. Она с грустью отложила в сторону любезные сердцу дамские журналы и сосредоточилась на классике, ибо вспомнила, что у ее соседа в шезлонге валялся том Достоевского.
Стало быть, любитель классики. Это нужно использовать. Возможно, если Лола предстанет перед этим несносным Арбузовым не глупенькой пустышкой, а серьезной, вдумчивой молодой женщиной, любительницей классической литературы, это поможет делу? Вряд ли, сказала себе Лола, но попробовать стоит.
Из классики в шкафу были в наличии: «Анна Каренина», «Преступление и наказание», а также сборник морских рассказов писателя Станюковича, бог знает как там оказавшийся.
От Станюковича Лола отказалась — с детства сидел в памяти рассказ про негритенка, которого русские моряки нашли в море и назвали Максимкой. Как-то это несерьезно, не произведет нужного эффекта. Пришлось взять «Преступление и наказание» — раз уж сосед такой любитель.
Лола поморщилась и вздохнула: в свое время в театральном институте все преподаватели сходились на том, что она очень хороша будет героиней Достоевского — те все женщины яркие, страстные… Но только не Сонечка Мармеладова — эту мямлю Лола ненавидела всей душой, ее темперамент никак не уместился бы в рамки жертвенности и всепрощения.
В этот вечер, после утомительных процедур, Лола заснула моментально, лишь только погасила свет и коснулась головой подушки. Ей начал сниться увлекательный сон: будто бы она выступает на сцене огромного театра где-то в Италии или во Франции. На ней прекрасное платье из расшитой золотом парчи и очаровательный напудренный паричок в стиле восемнадцатого века. Зрительный зал замер в ожидании, тысячи зрителей не сводили с Лолы восхищенных взглядов…
И тут, в самый решающий момент, она с ужасом осознала, что не только не помнит своей роли, но даже не знает, какой спектакль идет на этой сцене, больше того — вообще не знает ни итальянского, ни французского языка!
На глазах у нее выступили слезы, Лола бросилась прочь со сцены, где-то у нее за спиной послышались возмущенные возгласы разочарованных зрителей и крик помощника режиссера: «Занавес! Занавес!» — И тут она проснулась.
В комнате царила глубокая тьма и мертвая тишина.
Впрочем, так ей показалось только в первый момент.
В действительности, ночную тишину нарушало сонное сопение Пу И, уютно устроившегося у Лолы под боком, и еще какие-то неясные звуки. Да и темнота была не такой уж глубокой — в окно сочился разбавленный лунный свет, и в этом свете по занавеске двигались смутные тени. Казалось, что по балкону кто-то крадется.
Лола вспомнила, что накануне уже выясняла происхождение этих подозрительных теней — их отбрасывали на окно ветви растущей поблизости сосны.
«Ветки сосны, — еще раз напомнила она себе, — самые обычные ветки, ничего страшного!»
Но, как ни пыталась она себя успокоить, тень за окном вызывала у нее все большее беспокойство. Слишком уж она напоминала силуэт затаившегося человека. Кроме того, ее беспокоили доносившиеся с балкона странные звуки — видимо, именно эти звуки ее и разбудили.
Лола поняла, что не заснет, пока не убедится в безосновательности своих страхов. Она спустила ноги с кровати, нашарила тапочки и крадучись двинулась к окну.
За ее спиной сонно заскулил Пу И — он сквозь сон почувствовал, что хозяйка покинула кровать, но сам не смог проснуться.
Лола приблизилась к окну, выглянула в просвет между занавесками…
И тут же шарахнулась назад.
На балконе действительно находился человек. Он стоял к ней спиной, к чему-то прислушиваясь, поэтому Лола не видела его лица. Впрочем, в темноте она его все равно вряд ли узнала бы. Но пригнувшуюся, напряженную фигуру она видела совершенно отчетливо.
Сначала она испугалась, что он увидит ее, но в следующую секунду поняла, что разглядеть ее с улицы в темной комнате невозможно. Тем более что она была полускрыта занавесками.
Разглядеть — невозможно, но проникнуть к Лоле и расправиться с ней в ночной тишине ничего не стоит!
Неужели он пришел за ней, неужели сейчас он разобьет оконное стекло и ворвется в ее комнату?
Но нет, он двинулся вправо, легко перескочил через низкую металлическую решетку, отделяющую ее балкон от соседского, и пропал из Лолиного поля зрения.
Значит, он пришел к Арбузову!
