банкета. К тому же было поздно, и вы, уважаемая Марианна Викентьевна, по всей вероятности, просто хотели спать, вот вам и привиделось, то есть прислышалось бог знает что.
Он ласково мне улыбнулся и едва заметно покачал головой.
А я вся просто-таки вспыхнула от злости и стыда. На что это он, гад, намекает? На то, что я вчера пьяная, что ли, была? Так, может быть, я и за борт спьяну упала, а не выбросили меня. Может, он теперь и так скажет?
Ну до чего же неприятный тип этот Климов.
Я сидела и переваривала обвинение и практически ничего не слышала из того, что говорил противный Климов и другие.
А они между тем все время что-то говорили.
«Нет, — думала я, — не могла я ошибиться. Голос Кондракова ни с кем не спутаешь. К тому же он произнес свое любимое словечко «кисуля». Тьфу, гадость какая! Он всех женщин так называет. Пару раз он даже меня так назвал. Но я, невзирая на разницу в возрасте и на то, что он друг отца и сам годится мне в отцы, сразу же его одернула и попросила никогда не называть меня этой отвратительной кличкой. Он, помню, тогда очень удивился. Нет, это точно был Кондраков…
Я очнулась от своих раздумий и, прервав чью-то речь — кажется, это был Климов, — заявила:
— Послушайте, — сказала я, — вы, конечно, можете считать, что вчера я была пьяной, сонной, обкуренной, в общем такой, какой вам больше нравится, — я с вызовом посмотрела на Климова, — но я настаиваю на том, что ночью слышала голос Кондракова. Давайте сейчас же пойдем к нему и спросим, был он вчера на верхней палубе или не был. Короче, я требую очной ставки.
— Марьяша, — повернулся ко мне отец, — успокойся. Ну мало ли что могло тебе померещиться. Чуть позже мы все выясним. К тому же Владимир Сергеевич не рекомендовал пока разговаривать с Василием Ивановичем о Веронике. Говорит, что пока он вроде бы как не в себе — переживает очень.
Ну еще бы ему не переживать. Угрохал из ревности девчонку, а теперь рвет на себе волосы…
И все-таки ночью я слышала его голос. Это точно. Ну не могла я ошибиться.
Я снова стала припоминать все подробности злополучной ночи.
«А может, он заходил к кому-нибудь в гости? — пришла мне в голову очередная умная мысль. — И поэтому я слышала его голос».
Но тут же я сама себя опровергла. Нет, тогда ночью в каюте ругались. А интеллигентные люди в гостях не ругаются. Да и с кем Кондракову здесь ругаться? Не с кем. Разве что только с бывшей своей женой, тетей Марго. Кстати...
— Послушайте! — я в очередной раз прервала речь Климова на полуслове, — а кто помнит, где у нас живет тетя Марго?
Я посмотрела на Ляльку. Расселением гостей мы занимались вместе, но память у нее несопоставимо лучше моей, и она все всегда помнит.
И Лялька тут же подтвердила это на деле. Не задумываясь ни на минуту, она мгновенно выдала полную информацию:
— Каюта Маргариты Николаевны находится на верхней палубе, там же, где каюта тети Наташи и тети Вики, только с другой стороны от лестницы. Ты что сама не помнишь?
Ляльке было непонятно, как это люди могут чего-то не помнить. Она-то ведь всегда все помнит.
Теперь и я вспомнила, что действительно тетю Марго мы поселили неподалеку от маминой каюты. Мы вообще старались сделать все так, чтобы Маргарита Николаевна чувствовала себя по возможности комфортно. Ну настолько, насколько это было возможно в присутствии бывшего мужа и его новой молодой жены.
— Так вот, — заявила я. — Скорее всего Кондраков заходил к своей бывшей жене и ругался именно с ней. И теперь становится понятно, о каком сыне шла речь.
У Маргариты Николаевны и Василия Ивановича Кондраковых имелся общий великовозрастный сынок двадцати девяти годов от роду, нигде не работающий и, кажется, не собирающийся это делать в обозримом будущем. Сам Кондраков-старший со всеми его недостатками и особенностями имел одно значительное достоинство — он был настоящим трудоголиком. И этого у него нельзя было отнять. Он и сам работать умел и других заставить мог. Поэтому фирма его процветала, а сам он богател и богател день ото дня. Маргарита Николаевна, будучи женой богатого бизнесмена, нигде давно не работала и, несмотря на свое университетское образование, карьерой своей не занималась, а занималась исключительно домом, семьей и ребенком. И делала она это с таким рвением и самоотдачей, что умудрилась испортить парня до невозможности. Когда Олежек с горем пополам закончил школу, Маргарита Николаевна, «отмазав» его от армии, пристроила в какой-то модный в то время институт на платное, разумеется, отделение (на бесплатное поступить Олежек все равно бы не смог). Однако его оттуда очень скоро выгнали за пропуски и отсутствие хотя бы каких-то элементарных знаний. Оказывается, даже с платного отделения можно быть выгнанным. После этого Маргарита Николаевна еще дважды определяла сыночка в разные вузы, но результат оказывался прежним. Олежек ни за что не хотел учиться. Правда, и жениться он тоже не хотел. Он вообще ничего не хотел — ни учиться, ни жениться, ни работать. После того, как эпопея с получением высшего образования потерпела крах, Кондраков, старший попробовал взять сына на работу к себе в фирму. Подумал, что если у сынка нет тяги к науке, то, может быть, из него получится неплохой бизнесмен. Кому-то ведь нужно и дело делать. Но нет, никакого дела Олежек делать не хотел. Он хотел только наслаждаться жизнью, и чтобы ему в этом никто по возможности не мешал, особенно родители. Правда, деньги для красивой жизни Олежек просил у этих самых надоедливых родителей регулярно. И если Кондраков, видя, что из сына растет тунеядец, денег ему не давал, то матушка никогда любимому чаду ни в чем не отказывала. Поэтому Кондраковы часто ругались, и Василий Иванович обвинял жену в том, что она испортила сына, а Маргарита Николаевна упрекала мужа в том, что он недостаточно любит Олега. Вот если бы он любил сына, то рассуждал бы совершенно иначе. То есть, когда дело касалось любимого сыночка, тетя Марго из умной рассудительной женщины превращалась в курицу-несушку, квохчущую вокруг своего ненаглядного чада. Ну и результат не заставил себя долго ждать. Теперь Олег превратился в закоренелого эгоиста и тунеядца. Более того, он, кажется,
