А Иоанн с Лукерьей тем временем добрались до нас, скинули наземь вязанки веток и бабка тут же схватилась за поясницу:
— Ой, помру, надорвалася!
— Я полечу, — доброжелательно вызвалась Пелагея. — Вот только вытащат нас — и тут же возьмусь за дело!
Бабка зыркнула на нее и отошла в сторонку.
— Любит она посимулянтничать, — шепотом поведала мне Пелагея, — только я раз ее уже вывела на чистую воду, теперь она боится лишний раз прикидываться больной.
— Вот люди, — осуждающе пробормотала я и полезла в люк. Хватит на крыше сидеть, Дэн приедет — а я уже спасена! И никакого ему ужина со стриптизом, вот так-то! Пелагея проскользнула вслед за мной в салон машины, и мы принялись спасаться. Ветки вскоре были сунуты (кари, нет такого слова в русском языке.) под задние колеса, трос от Шевроле тянулся к моему джипу, и вот, наконец, батюшка Иоанн уселся в свою машину и принялся меня дергать. Делал он это усердно, глина только летела из-под колес, джип даже слегка выбрался, но тут оказалось, что Шевроле-то застрял!
Пока его колеса бешено крутились на одном месте, пытаясь поднять наш мерседес — он, так же как и мой джип, закопался по уши!
— Я фигею, Клава, в этом зоопарке, — растерянно говорила я чуть позже, сидя в привычной позе на крыше своей машины. — Ну что за невезуха?
— Все в руце Божией, — безмятежно отозвался с крыши «Шевроле» батюшка Иоанн. — Ничто без его ведома не происходит, так что не нервничай, Магдалина, и отдайся на волю Божьему промыслу.
Я подозрительно на него посмотрела:
— Ты что, в семинарии и дзен изучал?
— Нет конечно, святые отцы ереси не любят, — тут же открестился он.
Я оглянулась. Нагулявшийся по полям Женька сидел на капоте, и улыбка его была точь-в-точь такой же, как у христианского священника.
— Не суетись, — спокойно сказал он. — Все идет своим чередом.
«Вот тебе раз!», — удивилась я единомыслию таких разных конфессий, и тут на дороге показалась темная точка. Она быстро приближалась, и вскоре стало понятно, что это бэтмобиль любимого. Именно так мы называли его навороченный крайслер немыслимого футуристического дизайна.
— Это что у вас тут, митинг? Вечеринка? Пати на крышах? — удивился Дэн, высовываясь из окна.
— Мил человек, вытащи нас отсюда, — с мукой в голосе простонала бабка Лукерья из Шевроле.
— Не вопрос! — кивнул Дэн и вышел из машины, и у меня сердце замерло от его красоты.
А он со скорбным видом осмотрел свой мерседес, по уши заляпанный грязью, смерил меня печальным взглядом и перевел взгляд на Шевроле.
— А это еще кто такой, извините за бестактность? — холодно спросил он, оценивающе глядя на Иоанна, скрестившего ноги по-турецки на крыше.
— Это батюшка Иоанн из Знаменского собора, — с нажимом в голосе представила я, а то знаю я любимого.
Он внимательно посмотрел на меня, перевел взгляд на священника, здорово смахивающего на оживший девичий сон, и заколебался:
— Что-то не похож ты, батюшка, на попа. Это вы так изысканно стебетесь, что ли?
— Да как не похож, рукоположен он! — возмутилась из Шевроле бабка Лукерья.
— Приходи ко мне на исповедь, аль на службу, и сам увидишь, — спокойно сказал Дэну Иоанн.
— Ладно, разберемся, — хмуро сказал любимый. — Вытаскивать придется сначала попа…
— Батюшку Иоанна! — вредным голосом поправила Лукерья — … а потом уж тебя, Магдалина.
— Береза вон там, — бесстрастно указал рукой Иоанн.
Дэн резко обернулся к нему и очень вежливо сообщил:
— У меня хорошее зрение.
— Ну и слава Богу, — торопливо закрестилась Лукерья. — Ты, мил человек, на месте-то не стой, вечереет уж.
— Магдалина? — повернулся Дэн ко мне. — Идем?
— Конечно, — кивнула я, хорошенько оттолкнулась от крыши и прыгнула прямо на него. Он поймал, отряхнул и поставил на землю.
— А мне так говорила, что не может слезть! — возмутилась зловредная бабка.
— Ловить некому было, — очаровательно улыбнулась я, и мы, взявшись за руки, пошли к березе.
— Я бы поймал, — пробормотал Иоанн.
«И потом бы Лукерья нас точно пожанила», — хмыкнула я. Не, Ванька — парень классный, нечего ему жизнь портить.
— Это что еще за крендель? — недовольно спросил Дэн, едва мы удалились от машин.
— Да говорю же — священник! Я к нему на исповедь хожу!
— К этому??? А почему я об этом только сейчас узнаю?!
— Потому что надо больше интересоваться жизнью любимой девушки! — отбрила я.
— И что он тут делает?
— Позвонил по делу, узнал, что я застряла, и кинулся на выручку. У него профессия такая — спасать, понимаешь? Нельзя ему мимо пройти, грех.
— И что, он всех прихожанок спасает? — не поверил Дэн. — Вот так днями и ночами колесит по городу и всех спасает?
— Слушай, ты чего такой ревнивый? — довольно усмехнулась я.
Он помолчал, потом признался:
— Так страшно. А вдруг ты меня бросишь и к нему удерешь?
— Не, — помотала я головой. — Он — это вообще последний вариант. Понимаешь, за него замуж выходить надо, прежде чем в постельку тащить. Так что сам понимаешь…
— А за меня ты выйдешь? — остановился он.
— Конечно, — уверенно ответила я.
— Когда? — улыбнулся он.
— Скоро. А теперь пошли, чудо, ветки надо ломать да убираться отсюда, — поднявшись на цыпочки, я чмокнула его в ямочку на подбородке и потянула за руку к березе. — Ты в курсе, что тут кладбище нехорошее рядом?
— И что?
— Ночевать тут нельзя! Убираться надо поскорее!
— Ну ты же у меня ведьма, — ехидно усмехнулся он. — Тучи руками разведешь, всех покойничков прибьешь. Я с тобой не боюсь!
— Твой любимый швейцарский нож при тебе? — перебила я его, — режь ветки, душа моя. Покойников я и сама не боюсь, меня больше бабка Лукерья беспокоит. Если ночевать останемся — она к рассвету все нервы вытреплет и всю кровь выпьет.
— А по мне, так милая старушка, — удивился он.
— Все они, старушки, милые, пока спят зубами к стенке, — мрачно процедила я.
— Магдалина, у тебя старушкофобия какая-то, — укорил меня любимый. — Вон, на Лору-Святошу вечно жаловалась, а она, между прочим, тут звонила мне, о тебе спрашивала.
— Это когда она звонила? — я аж ветки ломать перестала от изумления. Мир сошел с ума, коль Лора обо мне справляется у Дэна! В жизни б не поверила, но крестик, что висел на шее Дэна, уверял в обратном.
— Сегодня и звонила, — пожал он плечами. — Видишь, какая старушка заботливая? Все выспросила: не кашляешь ли ты, не чихаешь, обещалась в гости зайти, проведать.
— С ума сойти, — растерянно протянула я. Поведение Святоши просто обескураживало.
Дэн развязал мой пояс на куртке и обвил им здоровенную кучу добытых веток.
— Пошли, — сказал он, взваливая вязанку себе на плечи.
— Здрасьте! А мне что, с пустыми руками возвращаться?
— Конечно. Тебе вечером стриптиз танцевать, так что не утруждайся, а то знаю я тебя! Задерешь ноги в потолок и скажешь, что зверски устала и у тебя болит голова.
Глаза его смеялись, и я помимо воли улыбнулась вслед за ним.
— Пошляк! — лицемерно заявила я ему, но он, не слушая меня, уже шел к машинам.
— Что-то долго вы ходили, — недовольно посмотрела на меня Лукерья по возвращении.
— Целовались, — любезно объяснила я, предвкушая как она сейчас заведется.
— Да мне без разницы, что вы там делали, — неожиданно зло сказала она. — Застряли тут по твоей милости, вечер на носу, а тебе все хаханьки да хихоньки.
— Дамы, не ругайтесь, — обворожительно улыбнулся Дэн. — Полчаса — и мы разъедемся по домам. Магдалина, что у нас на ужин?
— Пицца, — хмуро ответила я, расстроенная выпадом Лукерьи. — По дороге закажу, пока доедем — как раз и доставят.
— А ты на ней еще жаниться хотел, ишь, готовить-то она и не умеет, косорукая, — зашептала бабка Иоанну.
Тот неопределенно хмыкнул, а я воровато перекрестилась — Дэн укладывал ветки под колеса Иоанновой машины и ничего не слышал. Пока он ходил за тросом к своей машине, я наклонилась к шевроле и тихонько сказала:
— Баб Лукерья, ты что, хочешь, чтобы батюшка Иоанн с фингалом в церковь вернулся?
— С чего бы это? — насторожилась она.
— Ну так и молчи при моем Дэне про ваше сватовство, ясно? — рявкнула я. — Он у меня парень простой, его долго придется уговаривать, что Иоанн на самом деле в меня не влюблен, а просто жертва поклепа!
— Какого такого поклепа? — взвилась она.
— Если они подерутся — я сама Серафиму все расскажу, ясно? — веско сказала я. — И про все твои делишки расскажу, вот так-то!
Я блефовала. Грешков ее я не знала, только что бросающаяся в глаза вредность, но покажите мне человека старше тридцати, у которого нет на совести ни одного постыдного проступка, который он жаждет сокрыть от окружающих?
