Порывшись в сумке, Алка торжественно предъявила сердитой гражданке свое старое удостоверение штатного сотрудника наркодиспансера. Это мгновенно расположило женщину в нашу пользу.
— Забирать будете паразитов?! — обрадовалась она. — И правильно, давно пора изолировать их от нормальных людей! Хоть в наркодиспансер, хоть в тюрьму, хоть на тот свет — куда ни убери этих Сальниковых, всё хорошо будет!
— Они мешают вам жить? — сочувственно спросила я, кстати вспомнив хлесткий плакатный заголовок советских времен.
Из ответа гражданки выяснилось, что братья Сальниковы, обитающие на Белорусской, дом 2, изрядно мешают жить всему кварталу. Младший Вовик — наркоман и тунеядец. Старший Жорик — алкоголик и тоже тунеядец. На какие средства братишки весело живут — непонятно, но в их хибаре на углу, почитай, каждый день дым коромыслом. На гулянки собираются маргинальные личности со всей округи, и на углу Белорусской и Украинской имеет место круглосуточный сабантуй.
Я вспомнила зловещую тишину вблизи скифского кургана и усомнилась в достоверности полученной информации.
— Не подумайте, что мы вам не верим, — мягко сказала я свидетельнице. — Но как раз сейчас на углу Белорусской и Украинской очень тихо.
— Редко можно встретить более тихое место, не обнесенное кладбищенской оградкой! — поежившись, пробормотала Трошкина.
— Ну, сейчас, может, и тихо, — неохотно согласилась тетка. — Правда, уже с неделю мы к Сальниковым милицию не вызывали. А только что с того? Не сегодня, так завтра опять там шабаш начнется!
— А в последние дни тихо было, да? С какого именно числа, не припомните? — У меня были свои причины настаивать на точности показаний.
— Да двадцать девятого к ним участковый наш, Василий Кузьмич, последний раз захаживал! — послышалось из-за сиреневого куста.
Я заглянула за него и увидела хлипкую лавочку из положенной на кирпичики доски, а на ней — сухонькую желтолицую старушку в плюшевом жакете и пацаненка лет пяти. Бабка вязала чулок (судя по его длине, он предназначался для Клаудии Шиффер), а малец болтал в воздухе своими еще короткими ножками.
— Обожаю старушек! — пробормотала Трошкина. — Любопытство — как хороший коньяк: с возрастом только крепнет!
— Вот баба Тася все знает, ее спрашивайте! — Женщина с ведром охотно переключила нас на новую свидетельницу.
Мы с Алкой поднырнули под сиреневые грозди, чтобы встать перед бабушкой как лист перед травой. То есть наоборот: как два больших сочных лопуха перед скукоженным березовым листочком.
— Здравствуйте, баба Тася! — проорала Трошкина, глубоко убежденная, что слух в отличие от хорошего коньяка и любознательности с годами крепче не становится.
— Здравствуйте, деточки! — гаркнула в ответ бабуля.
— Что вы говорили про Сальниковых? Давно ли у них тихо? — спросила я.
— Да с начала месяца — как бабка пошептала! — охотно ответила старушка, мелким шевелением губ и пальцев показав, как именно пошептала бабка.
Выглядела она при этом весьма зловеще — как настоящая колдунья — и в таком образе отлично смотрелась бы на скифском кургане рядом с вещим Олегом, тяпнувшей его гадюкой и черепом древнерусского коня. Мы с Алкой почтительно притихли.
— Чудо случилось! — хихикнула бабка, явно довольная произведенным впечатлением. — А весь-то секрет в чем?
— В чем? — Трошкина, всегда готовая узнать какой-нибудь секрет (ибо она в свои тридцать лет гораздо более любознательна, чем иные в триста), вытянула гусиную шею над моим плечом.
— Да просто Жорка с Вовкой с начала месяца жильца в свою хату пустили! Приличного, видно, человека, — объяснила бабуля. — Не босяка какого-нибудь! У него даже машина есть.
— Цёлный бумел! — подсказал пацаненок.
«Черный бумер», — без запинки перевел с младенческого мой внутренний голос.
— А куда сами Сальниковы перебрались, я не знаю, — сказала бабка.
— Да и не хотим мы этого знать! — крикнула от колодца непримиримая тетка с ведром.
— Понятно. Спасибо вам, бабушка! — поблагодарила я добрую колдунью, пятясь под сиреневый куст в почтительном полупоклоне.
— Что дальше? — спросила Трошкина, семеня следом.
Этот вопрос мне уже изрядно надоел. Я ответила уклончиво, но многообещающе:
— Дальше — больше.
— Больше чего? — не отлипала приставучая Алка.
— Всего. Тихо!
Я остановилась у ворот дома номер два и приложила палец к губам, призывая подружку к молчанию. За забором царила тишь.
— Как узнать, есть кто-нибудь в доме или нет? — шепотом запросила я помощь друга, точнее подруги.
Трошкина вместо ответа сделала глубокий-преглубокий вздох — точь-в-точь маленький поросенок Пятачок, собирающийся надуть большой воздушный шарик. Но, поскольку никаких резиновых изделий у Алки вроде не было, я догадалась, что она запасает воздух для оглушительного вопля: «Хозяева-а-а! Есть кто живой?!», и поспешно закрыла ей рот ладошкой. Трошкина сдулась:
— Пф-ф-фу-у-у! Что, нельзя шуметь?
— Шуметь? — переспросила я, тщательно обдумала ответ и решила: — Шуметь можно! Только не тебе.
— Почему это именно мне нельзя шуметь? — обиженно забубнила Алка. — Чем я хуже других? Думаешь, я шуметь не умею? Еще как умею!
— Да-да, я помню, как ты шумела, когда Петька Старцев в пятом классе подарил тебе на день рождения пару крыс, но сейчас совсем другой случай, — сказала я, направляясь к машине Эндрю и его папы. — Сейчас перед нами не стоит задача бесконтактного уничтожения мелких грызунов акустическим ударом. Нам нужно, во-первых, узнать, есть кто-то живой в доме номер два или нет.
— Предположим, там есть кто живой. Что тогда? — Трошкина вникала в условия задачки добросовестно, как в свое время на уроках математики в средней школе.
— Тогда надо будет сделать так, чтобы никого там не было.
— Но не путем бесконтактного уничтожения, я надеюсь? — обеспокоенно спросила Алка и непроизвольно потерла горло, явно разминая голосовые связки на случай моего отрицательного ответа.
— Эндрю, у тебя музыка в машине есть? — спросила я, потянув дверцу «Тойоты».
Это могло показаться удивительным, но музыка в машине была. Андрюха понял наши с Алкой слова про гусли буквально и в самом деле развлек собачек фольклорными напевами.
— Во поле березонька стояла! Во поле кудрявая стояла! — жалобно ныл он, гипнотизируя слезливым взором Денискиного бассета.
Барклай замер, наморщив лоб, и свесил уши одно ниже другого — заслушался. А Фунтик запрокинул морду вверх и тихонько подвывал, организуя солирующему Эндрю подходящий по тональности минорный бэк-вокал.
— Андрюха! — рявкнула я, грубо оборвав слюнявые «люли-люли».
— Ну, в чем дело? — неохотно откликнулся певец, с трудом отрывая взор от просветленной морды бассета. — Чего ты орешь? Весь ля минор нам испортила.
— Ничего, сейчас будет второе отделение концертной программы, — пообещала я, бесцеремонно открывая бардачок и перебирая диски. — Так, что тут у тебя есть по части акустического оружия массового поражения? О! Группа «Продиджи» и Том Морелло! То что надо! Алка, выведи из эпицентра мирных собак! Эндрю, включай на полную!
— Ты уверена? — засомневался он. — Когда я слушаю это дома, мои соседи с третьего этажа стучат железом по батарее!
— И прекрасно. — Я собственноручно затолкала диск в автомагнитолу.
— Соседи с третьего этажа так не считают, — упорствовал Эндрю. — И, кстати, я живу на шестом!
— Значит, я не ошиблась с выбором, — сказала я и нажала на кнопочку. — А теперь задрай все люки, выведи звук на максимум и держи оборону!
Последнее предложение пришлось уже орать. Андрюха сдался на уговоры, врубил музон, и в машине завибрировали стекла.
— Пошли! — пригибаясь, как под обстрелом, махнула я Трошкиной, которая с трудом удерживала рвущихся с поводков собак.
Определенно, лирическая русская народная нравилась им гораздо больше.
— Тум, дум! Ду, ду, ду! Дум, дум! — громыхала «Тойота».
Земля под нашими ногами дрожала, как в преддверии мощного сейсмического сдвига.
Когда мы вчетвером — я, Алка и наши (точнее, совсем не наши) собачки — залегли в бурьяне на кургане, в буханье могучих молотов вплелся голос какого-то гуманоида.
— О чем поют? — узнав одно-единственное слово «дог», интереса ради поинтересовалась я у подружки-англоманки.
Песня про собачку, несомненно, была к месту.
— Лучше не спрашивай, — покраснела Алка. — Это совершенно неприлично!
— Значит, точно — то что надо! — удовлетворенно повторила я.
Реакция жителей близлежащих домов на непристойное музицирование казалась вполне предсказуемой, и ближайшее будущее показало, что я не ошиблась в своих расчетах. Не прошло и минуты, как со стороны нужного нам дома донесся возмущенный крик, не сумевший заглушить песенные вопли «Продиджи». Можно было ожидать, что возмущенный крикун рискнет приблизиться к эпицентру музыкальной катастрофы, поэтому я очень внимательно следила за сплошной линией забора. Распахнувшаяся калитка образовала в ней разлом, и на улицу, на ходу застегивая штаны, выскочил мужчина.
