— А чего? — хихикнула она. — Зато он красивый, успешный. Считай, приду на все готовенькое. Из женщин-то только две бабки, не на них же мне меняться!
— А тебе зачем священник? — обернулась я к Надежде.
— Я тоже считаю, что лучше уж тело молодого и красивого мужчины, чем тело старухи, жизнь которой уже прожита, — отрезала она. — Да и, признаться, я всегда хотела быть монашкой, есть у меня склонность к уединению и молитве. Священник мне подойдет. Я начну новую жизнь, Магдалина, я проживу ее свято и добродетельно, и, возможно, Господь меня простит. Я все же при жизни была светлой ведьмой, и тоскую я неприкаянная без Него, девочка. Так что мне — священника, именно его.
— Ну, раз вы все решили…, — я пожала плечами и подошла к каменным плитам. Поочередно потрогала запястья у каждого из мужчин и поморщилась:
— Девушки, вы что же за ними не смотрели? Они же полумертвые!
— Нина! — строго повернулась Надежда к девушке.
— А… ой, простите, заболталась я, — смутилась она, выхватила нож и слегка надрезала запястья парней — рядом с уже закрывшимися ранами. Кровь, шипя и пузырясь, закапала на пыльный пол.
— Лягте около них, — велела я покойницам. — Лора, готова?
— Конечно! Что мне делать?
— Стой рядом.
— И это все?
— Конечно. Если что — буду с тебя силу брать.
— Да ты ополоумела? — она аж задохнулась от гнева. — Меня, и просто как донора использовать?
— А на что ты еще годна сейчас? — спокойно спросила я. — В общем, стой и не мешайся. Я работаю.
…Дэн тихо вздохнул и открыл глаза.
— Неужто у меня скоро будет тело, — радостно и недоверчиво сказала Надежда, глядя на Иоанна. — Тридцать лет в мертвых. Тридцать лет…
— Хрен тебе, — сказал Тау и рубанул ей по шее катаной.
Он появился словно из ниоткуда. Только что никого не было, секунда — и уже блестит лунный свет на клинке. Кожа его была сера, как у покойника, он шатался, глаза запали, и он очень ослаб. Перерубить шею одним ударом он не смог, она застряла на полпути.
…Дэн увидел меня и глаза его засияли, он улыбнулся и потянулся ко мне.
Надежда со страшным воем дернулась, отскочила, катана выпала из ослабевших рук Алекса, и так и осталась в ране. Это было жуткое зрелище. Ни кровинки из разрубленной шеи не вытекло, но металл явно причинил покойной боль. Она хрипела, раскрывая рот в мучительном, но безмолвном крике, а Тау, собравшись, молнией метнулся к ней, выхватил катану из раны и полоснул наискось по телу.
Все произошло настолько быстро, что никто просто не успел ничего сообразить.
…Рука Дэна накрыла мою.
Катана рассекла ткань, кожу и мышцы, и из зияющего разреза на пол с мягким стуком шлепнулся комок внутренностей.
— Дурак, — безразлично сказала я. — Она уже мертвая, и ей все это не повредит.
— Чего вылупился?! Поцелуй ее хорошенько! — яростно крикнул мне Тау.
— Точно умом повредился, — пожала я плечами.
На Алекса кинулись сзади и Лора, и Нинка. Дрались они яростно, но неумело, по-женски.
— Помоги! — крикнула мне Святоша. — Ну не сиди же!
— Портить не хочу, — равнодушно сказала я. — Мне тут мысль пришла — вы-то с телами будете, а я ведь тоже мертвая. Так что я себе Алекса возьму, будьте с ним поосторожнее.
Лора зазевалась, катана блеснула и срезала два пальца со здоровой руки.
Она в шоке, еще не чувствуя боли, посмотрела на окровавленные пеньки на месте фаланг, сравнила со второй рукой, и потрясенно спросила:
— Вы что, издеваетесь?!
— Так тебе и надо, — бесстрастно сказала я.
— Целуй же ее! — яростно крикнул Тау.
Лора завыла, забилась от нахлынувшей на нее боли, Надежда слепо шарила по полу и запихивала в себя найденные внутренности.
… А к моим губам припал Дэн.
Я дернулась, от неожиданности и отвращения, что какая-то тварь дрожащая посмела меня коснуться. Словно кролик, предназначенный на забой, повел себя как настоящий козёл.
— Магдалина, ты чего? — недоуменно посмотрел он на меня.
Я молча и яростно хлестнула его по щеке.
Непонимание волной плеснулось в его глазах, а меня охватила такая смертельная ненависть, что мне вмиг стало совершенно безразлично, что это тело предназначено Нинке.
Я страстно захотела его уничтожить. И, подняв руку, я холодно и веско зашептала, глядя ему в глаза:
— Черные вихри, придите, кому в глаза гляжу — разорвите, мучьте, кусайте, огнем жечь не прекращайте…
— Целуй, говорю тебе, идиот! — донесся рык Тау. — Целуй, чтобы ее душа вернулась к ней!
Над ладонью заклубилось темное облачко, Дэн вздохнул, подобрался, одним движением пойман мою талию в кольцо его рук и поцеловал.
Меня выгнуло дугой, я била его наотмашь руками, всаживала в него острые каблуки сапог, все мое существо было подчинено одной мысли — вырваться, вырваться. Слишком жгли меня его губы, непереносимо жгли. Но руки его словно стальные кольца стискивали меня. Не разорвать…
Словно из далекой дали послышался перезвон церковных колоколов, и тихий уверенный голос:
— Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди! Голубица моя в ущелье скалы под кровом утеса! покажи мне лице твое, дай мне услышать голос твой, потому что голос твой сладок и лице твое приятно.
Я затыкала уши, чтобы не слышать этих слов, но они звучали у меня в голове. В ярости я вцепилась в густые волосы парня, целовавшего меня и принялась их выдирать.
— Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе! Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста! пленила ты сердце мое одним взглядом очей твоих, одним ожерельем на шее твоей. О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста! о, как много ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов! Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!
Что-то происходило со мной. Душа тянулась к тихому голосу, что говорил мне эти слова, трепетала под поцелуем, но нечто темное по мне, что было сильнее меня, билось раненным зверем, неистово и беспощадно. Руки мои были в крови этого парня — прочные ногти вспарывали его кожу как бумагу, но он все не выпускал меня.
«Дэн, ты умрешь», — злобно подумала я.
«Я за тебя отдам жизнь», — отдалось эхом в душе, и я еще яростней принялась бороться за свою смерть.
Какие-то искры пробегали по моему почти мертвому телу от этого поцелуя, я сопротивлялась им, отчаянно сопротивлялась, но душа все же встрепенулась, а сердце разок, как-то неуверенно стукнуло и вопросительно затихло.
— Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; и стрелы ее — стрелы огненные…
С немыслимой силой судорога выгнула меня, я закричала от непереносимой боли, чувствуя, как выходит из меня вместе с криком дыхание мертвой ведьмы и потому легкие мои горят, словно в них налили расплавленного свинца.
А потом я вздохнула, открыла глаза и ошалело оглянулась вокруг.
Надежда закончила собирать свои внутренности. Сняв с плеч драную шаль, она перетянула живот, выпрямилась и равнодушно посмотрела на Алекса, который сражался с верткой Нинкой. Странно — но он до сих пор ее не зарубил. Вот тебе и подготовка японских воинов.
Дэн снова коснулся моих губ, но я отстранила его и шепнула:
— Все нормально. Теперь — все нормально. Потом, любовь моя, всему свое время.
— Что мне делать? — требовательно спросил он.
— Лежи и не отсвечивай! Это ведьминская война!
— А мне? — подал голос очнувшийся Ваня с соседней каменной лежанки.
— Молись! И получше! Если пропадем сейчас ни за что — я на том свете с тебя спрошу!
И я обернулась и в упор посмотрела на покойную ведьму. Та, понаблюдав за бесплодной борьбой Алекса и Нинки, покачала головой, вдохнула и…
Я знала, что сейчас произойдет. Знала, как смертельно ее дыхание. Но у меня не было времени на то, чтобы прочитать заговор и перебить ее дело. Не было…
«Колоски», — внезапно сказал тот же голос, что читал мне Песнь Песней минуту назад.
«Колоски?» — недоуменно подумала я, и наконец до меня дошло.
Сжатые и забытые на поле колоски, которые подобрали мы с Пелагеей когда-то давно, в прошлой жизни, сто лет назад… Сами по себе кусочки чистой природной магии, впитавшие лучи солнца, свежесть ветра, силу земли, а под конец познавшие и смерть, и забвение, и слезы дождя, и ледяной поцелуй заморозков…
— Надежда! — громко позвала я.
Она обернулась, а я в это время лихорадочно рылась в карманах куртки.
— Что такое?
Я встала, подошла к ней, ужасаясь ее виду. Голова под своей тяжестью отвисла вбок, и рана почти до середины шеи зияла во всей красе.
— Вот, — я достала колосок и припечатала его ладонью прямо на ее лоб.
