Алану Джеймс Роллинг. – Запомни одно, чем меньше прилагательных будет в твоем тексте, тем лучше. Нельзя написать рассказ о неподвижном каменном памятнике или о заброшенном молотке, который лежит под столом. Суть в том, что чем менее подвижен твой герой, тем больше прилагательных ты вынужден использовать. Учти, что если вдруг эти чертовы прилагательные поперли из тебя, как пена из бутылки шампанского, значит ты где-то ошибся…
Да-да-да!.. Не смотря на то, что Адамс Гирланд предпочитал восхвалять глаголы, а Джеймс Роллинг ругал прилагательные, Алан быстро понял, что они оба говорят об одном и том же.
Через год Алан издал на свои средства первую книгу рассказов. Едва выйдя на рынок, книга бесследно провалилась как иголка в щель пола. А может быть, если говорить точнее, как кусочек сыра в пустую бутылку, в которую опытные домохозяйки ловят мышей. Убытки Алана составили целых пятьсот долларов, но желание издать очередную книгу еще сильнее жгло его сердце. Чтобы справиться с собой Алан ушел в неглубокий и осторожный запой. Спиртное помогло, и через неделю он понял, что издательство, в котором печатают книги начинающих авторов за их деньги, это и есть та бездонная бутылка, а он совсем не опытная домохозяйка, а обыкновенный болван, выбросивший на ветер свои деньги.
Как-то раз утром, еще толком не выйдя из запоя, Алан сел за письменный стол и размашисто написал вверху чистого листа бумаги «Правда жизни Форт-Стоуна». Дальше случило чудо – текст пошел сам собой и, как казалось Алану, он только записывал то, что слышал внутри себя. Алан ничего не придумывал. Он просто вспоминал лица Ховарда Уэсли, Феликса Чалмерса, их бравых ребят и даже жителей Форт-Стоктона. Его герои шли к своей цели – золоту – напролом, а поскольку цель была одна, то в финале возникла грандиозная драка. В ее описании не было места таким прилагательным как «подлый», «низкий» или «гнусный», их места заняли глаголы «быстрый», «стремительный» и «молниеносный». Ведь Алан говорил только правду.
– Как в жизни, – бормотал себе под нос Алан, торопливо записывая вереницу приходящих ниоткуда мыслей. – Как в реальной жизни, черт бы ее побрал.
В его рассказе победил один человек – Джо по прозвищу Белая Крыса. Раненный в живот, он все-таки добрался до своей любовницы – красавицы-вдовы Мегги Уотсон – и упал на пороге ее дома, уронив сумку с золотом. Та, не долго думая, решила отравить надоевшего ей свирепого любовника. Но Джон, страдая от боли, отказывался от воды и пил только свое виски. Сумка с золотом лежала на столе и высыпавшаяся из нее горсть монет горела желтым, дьявольским огнем. Мегги прикинула, что рана Джона не так уж страшна и уже к утру ему, возможно, станет легче. Тогда, делая вид, что она поправляет повязку на животе Джона, Мегги втиснула по бинты, как можно ближе к открытой ране, надорванный пакетик с крысиным ядом.
Найдя последний «ход» вдовы, Алан понял, что он написал замечательный рассказ. Его не смущало, что он никогда не слышал о таком способе убийства, как надорванный пакетик с ядом, но соль рассказа была совсем в другом, – в тишине, которая окружала убийство. Если на первых страницах рассказа и в его середине люди гибли под неумолчный грохот выстрелов, то на последних к человеку, словно сорвав маску, пришла Настоящая Смерть – красивая, спокойная и абсолютно уверенная в своей правоте женщина.
«…Утром, когда Мегги искала возле сарая лопату, ее окликнул с улицы шериф Эндрю Гастингс. Он спросил, почему в ее доме всю ночь горел свет.
Вдова беззаботно улыбнулась:
– Я была занята очень важным делом, Эндрю.
Увидев улыбку на очаровательном женском лице, старик-шериф приободрился. Он вошел во двор и приблизился к хозяйке.
– Ну, и чем же ты занималась, малышка? – маслянисто поблескивая выцветшими глазами, спросил он.
– Я травила крыс, – женщина пожала плечами. Словно пытаясь подчеркнуть не столько безобидность, сколько обыденность такого занятия, как борьба с крысами, она засмеялась.
– А стоит ли заниматься этим делом по ночам? – шериф обнял Мегги за талию и попытался поцеловать ее в щеку.
Мегги чуть отстранилась в сторону, и поцелуй пришелся в ухо.
– Отстань, Эндрю! Днем крысы заняты своим делом и их не бывает дома.
– Странные крысы…
– Почему странные? Они такие же, как и мы, Эндрю.
– А мне показалось, что кто-то кричал, малышка. Я как раз возвращался из салуна и целых три минуты торчал у твоего забора.
Мегги пришлось вытерпеть очередной поцелуй шерифа.
– Тебе только показалось. Кстати, крысы тоже хотят жить, Эндрю.
Женщина отстранилась от шерифа. Какое-то время она рассматривала лицо шерифа глубокими, манящими глазами, а потом, не спеша, направилась в дом. Эндрю Гастингс безропотно пошел следом. Он облизывал пересохшие губы и не видел ничего, кроме женской спины и талии.
«Не то, что моя старуха!», – решил Эндрю.
Сладкая до жути сила сжала его сердце, оно отозвалось пульсирующей болью, но эта боль вдруг тоже показалась Эндрю едва ли не райской.
Мегги тоже думала, но, в отличие от шерифа, спокойно и расчетливо. Ни пуля, ни крысиный яд не годились для будущего убийства, но Мегги пару раз переспала с городским врачом и знала о слабом сердце шерифа.
«Итак, больше виски и любви, – решила она и улыбнулась сама себе. – И кто сказал, что в нашем мире нет красоты, если в нем существует такая чудесная смерть?..»
Закончив рассказ, Алан откинулся на спинку стула. Он закрыл глаза и улыбнулся, невольно подражая своей героине.
«…Если все-таки существует такая чудесная смерть!» – повторил он про себя.
Через неделю рассказ напечатали в небольшом журнале «Литературный американский Иерусалим». Через неделю главный редактор попросил Алана написать еще «что-нибудь такое же». Алан легко согласился и в следующем номере появился его новый рассказ «Правда жизни в Нью-Кардифе».
Алана прорвало. Он писал рассказ за рассказом меняя только названия городов и неизменно сохраняя «Правда жизни в …».
На творчество начинающего писателя наконец-то обратили внимание – его стали ругать высокие литературные критики и «общественно значимые люди». Но в этом хоре голосов слышались неуверенные нотки. «Правды жизни в …» Алана Спенсера торчали из прочей вялой и, так называемой, высоко нравственной литературы как острые, гордые пики скал.
– Или как остатки зубов из десен, – желчно смеялся старик Адамс Гирланд.
– Эти сукины дети забыли, что человек – хищник и ему нужно мясо, – вторил ему Джеймс Роллинг. – Пиши, Алан, пиши. Подложи в кормушки этим литературным баранам немного свежей и кровавой дичи.
Мнение двух стариков-учителей уже мало интересовало Алана,
