не хочешь тортик?
— Тортик хочу, — возразил Кружкин, дав понять, что пока еще пал духом не слишком глубоко. Не на дно сырой могилки. — Но даже самый вкусный тортик меня не спасет. Я в отчаянии. Не знаю, что делать. Итальянский покупатель не перечисляет оплату — ждет портрет. Картины нет, а аванс за него я вернуть не могу — все потратил. Худмуза взяла с меня взнос за участие в выставке, а мне нечего представить, считай, зря заплатил. Иринушке я должен уже два портрета, а писать их у меня нет никаких душевных сил, я деморализован, обескуражен, раздавлен. Не смотри так! — Он прикрылся от взгляда Ирки ладошкой. — Иначе я сейчас сорвусь, умчусь прочь…
— Но, но! Распряги коней! — осадила его подруга и отодвинула меня от раковины. — Дай я тоже руки помою. Торт же еще остался?
— Совсем немножко. — Бессовестный Архипов поспешно переложил себе с общего блюда еще кусочек. — И он не очень вкусный.
— То-то ты им запихиваешься, — уличила Ирка и быстро произвела справедливую раздачу последних кусочков: по одному ей, мне и тетушке, крошки коту.
Я благодарно кивнула ей и, ковырнув тортик, призвала:
— Не нужно отчаиваться! Мы выяснили, что Пичугин-Бенуа картину не крал, она ему даже не понравилась.
— Почему это?! — Кружкин резко раздумал умирать.
— Он поклонник творчества Романюка.
— Боже, что у людей со вкусом! — Василий закатил глаза.
— Оставим в стороне Пичугина с его плохим вкусом, — предложила я. — Если виноват не он, то кто?
— Виновата ли я, виновата ли я… — подпирая щеку ладонью, задумчиво напела Ирка.
Дзынь! Дзынь! Дзынь! — троекратно звякнуло у меня в голове.
Таким звуком «однорукие бандиты» в казино сообщают о выигрыше, после чего вываливают везунчику целую гору жетонов. Я ощутила головокружение и чуть не поставила чашку мимо стола.
— О! Мне знакомо это выражение лица! — пуще прежнего обрадовался Архипов. — Никак тебя осенило?
— Я сейчас тебя как осеню! Что за человек, ни грамма сочувствия. — Ирка погрозила ему лопаточкой для торта и перегнулась через стол, чтобы заглянуть мне в лицо. — Эй, ты как?
— Прекрасно. — Я выдохнула и открыла глаза. — Быстро, пока не потеряла мысль, отвечайте. Тетя, вы были в Худмузе?
— Нет еще. Но Вадик сегодня рассказал, как там интересно, и, я думаю, мы с Марфинькой вскоре непременно…
Я жестом остановила поток слов, чтобы задать другой вопрос:
— А что вы делали накануне того дня, когда мы втроем — вы, я и Марфинька — впервые посетили Федоскину?
— Дай вспомнить… А! — Тетушка обиженно поджала губы. — Я целый день сидела дома — готовила обед на большую компанию, — а вы пошли в ресторан. А я сварила уху и компот! Уху позже съели, а компот весь не выпили, и я три литровых баночки закатала… Кстати, кто хочет компота? Он абрикосовый, с целыми фруктами!
— К чему все эти вопросы? — не выдержала Ирка.
— К тому, что тем утром, когда мы отправились с первым визитом к Федоскиной, тетушка то и дело напевала, как ты сегодня: «Распрягайте, хлопцы, коней», хотя это было совершенно не в тему. Но из нее будто прорывалась эта песня, хотя дальше одной строчки дело никак не шло…
— Ну, ты же знаешь, как бывает: западет что-то в память — и ходишь, выводишь, с задушевными народными песнями это вообще обычное дело, — рассудила подруга.
— Да знаю я. Но откуда у этого конкретного коника ноги растут, а? — горячась, я заговорила бессвязно. — Вот ты сегодня фонтанируешь строчками из народных песен, потому что наслушалась их в Худмузе. А тетушка где подхватила тех коней? Она же почти сутки не выходила из дома!
— Телевизор? — предположил Архипов.
— Его у меня нет, — чуть высокомерно напомнила тетя Ида.
— Радио?
— От радиоточки я давно отказалась.
— Во дворе кто-то пел?
— Про коней — в центре Питера, рядом с «Камчаткой» Цоя? — фыркнула я и посмотрела на Кружкина.
Он вскинул руки:
— Я вообще в Худмузе не был и песен тамошних не слышал, портрет у меня прямо из дома забрали, курьер приезжал!
— Не знаю, кто пел, но догадываюсь — где. Есть тут у нас приватная концертная площадка с прекрасной акустикой. — Я встала и направилась к лестнице в светлицу.
— Если будешь вылезать на крышу, забери оттуда банки с компотом, они давно остыли! — покричала мне вслед тетушка, безошибочно угадав, о какой площадке я говорю.
Со второго этажа затейливой квартирки можно выбраться на крышу, с трех сторон огороженную стенами. Это почти приватное пространство, в него выходят всего два окна: тетиной светлицы и кухни Кружкина. Вася, к его великой досаде, не может туда выбираться — слишком высоко, а вот мы частенько пользуемся крышей как террасой. На звезды смотрим, загораем, тетушка туда горячие банки с домашней консервацией выставляет…
Я открыла окно, перелезла через подоконник и выбралась наружу. Свет из комнаты длинным прямоугольником лежал на крыше, накрывая почти всю площадку. В тени скрывались только узкие полосы под боковыми стенами.
Я пошла по периметру террасы. Старое железо под ногами прогибалось и время от времени звучно «стреляло». Мои любопытные товарищи, конечно, не усидели внизу, примчались в светлицу и зависли на подоконнике, закрывая мне свет. Сами они при этом тоже ничего не видели.
— Ну, что там? — не выдержала Ирка.
Я присвистнула.
— Вадька, отодвинься, я вылезу! — Темная масса на подоконнике заворочалась, распалась на части, один кусок вывалился наружу — бухнуло промятое железо.
— Нож возьми! — оглянулась я.
— Кого резать? Кто там? — заволновался Архипов.
А Ирка, мудрая женщина, ничего спрашивать не стала. Она подошла ко мне, присела рядом, потрогала натянутую струной веревку, сказала:
— Да это просто бумажный шпагат, без ножа обойдемся, — и с ловкостью матерого бобра в два счета перегрызла бечевку.
Увесистый объемистый сверток мы с ней тащили вдвоем. Архипов, чтобы тоже быть при деле, шел за нами, нес тонкий хвостик перегрызенной бечевки и вид имел чрезвычайно торжественный — как паж, придерживающий парадный шлейф королевы.
— Что? Неужели? Я боюсь надеяться… — Кружкин вскочил со стула, прижал руки к сердцу и уставился на нашу маленькую, но гордую процессию, как подсудимый в ожидании приговора.
Мудрая тетушка быстро расчистила место на столе, достала из ящика нож и ножницы. В четыре руки мы с подругой распаковали замотанную в три пакета и кучу бумаги картину.
— Не верю… Я спасен! — Кружкин кинулся целовать Ирку — сначала нарисованную, потом настоящую.
Настоящий кот от объятий с поцелуями увернулся.
— Василий, прекрати! — взвизгнула Ирка. — Объясни лучше, почему мой портрет висел на крыше, привязанный к ящику за твоим окном!
— Затейливая конструкция, — оценил Архипов.
— Но вполне надежная, если не знать, что на крышу кто-то может вылезти, — заметила я. — Ирка, не цепляйся к Васе. Он виноват
