сейчас сидишь в кресле, в котором я умирала? Знаешь, как это страшно?
Альбина резко обернулась на голос, несколько секунд внимательно всматривалась в стоящую на пороге женщину, вдруг узнав, задохнулась от испуга:
– Ты?! Ты… – Альбина обвела взглядом Коваленко, Семакина, как будто ища поддержки. – Что всё это значит? – выдавила она.
Женя видела эту женщину раньше, но сейчас с трудом узнала. Нездоровая худоба, опущенные плечи, ссутулившаяся, старушечья фигура. Лицо землистого цвета с глазами, потерявшими блеск, бескровными губами. Волосы вместо красивой русой косы собраны в тощий узел. Неужели человек может так измениться всего за несколько недель? Сердце Жени сковала острая жалость. В неожиданно появившейся особе едва угадывалась еще недавно пышущая здоровьем… Люба.
Коваленко поднялся, взял Любу под руку и помог дойти до дивана, а потом повернулся к Альбине и бесстрастно констатировал:
– А то и значит, Альбина Петровна, что нет и не будет ни салонов, ни островов.
Разочарование холодной волной окатило Альбину, а мысли заметались, не желая смириться с очевидным.
– Нет, нет… Ну нет же! Этого не может быть! – голос ее набирал силу и уверенность. – Это исключено! Я же обо всём подумала, всё учла. Вы с ума сошли? В какие игры вы играете? С людьми так нельзя…
Она откинулась в кресле и крепко зажмурилась, надеясь, что Люба исчезнет. Убедившись, что Люба настолько же материальна, как и она сама, Альбина вспыхнула, багровые пятна пошли у неё по лицу:
– Я же умная, я очень умная, не смейте так на меня смотреть!
А Коваленко, не давая ей времени прийти в чувство, продолжал:
– Мы только что выяснили мотив совершенного вами, Альбина Петровна, покушения на убийство Голицинской Любови Михайловны. Теперь доказательная база готова полностью и я имею все основания для вашего немедленного задержания.
– Всё! Мне надоело терпеть издевательства! – Альбина попыталась изменить ситуацию. – Мне нужно домой, у меня там ребенок голодный. А всё, что я вам тут наговорила, полная чушь. Вы довели меня до помутнения рассудка. Вы всё равно ничего не докажете.
– Доказывать-то особенно нечего. Как видите, главный свидетель жив и память у нее не пострадала, хотя это можно назвать чудом. Она более двух недель пробыла в коме. Из ее показаний нам известно, что единственный человек, у которого была возможность добавить яд в бокал, это вы. Больше никто из гостей в тот вечер один в комнате не оставался. Евгения Алексеевна, которая здесь присутствует, разговаривала с Любовью Михайловной, не присаживаясь, на пороге комнаты. Разговор душевностью не отличался и к совместному распитию не располагал. Брызгалов пил коньяк, который находился здесь в гостиной в баре. Кроме того, о том, что именно вы пили вино, но почему-то не отравились, свидетельствуют ваши отпечатки пальцев на бокале. Мы нашли осколки. Странно, что вы оставили бокал с отпечатками.
– Надо же, эта идиотка оставила грязную посуду? Я была уверена, что немедленно помоет, он же ей натюрморт портил. Она любит, когда все красиво.
Люба слегка покраснела, ей было неприятно, что Альбина так хорошо знает ее привычки.
– И, наконец, самое главное, чего нам не хватало до сегодняшнего дня – это мотив, – оставил без внимания выпад Альбины следователь.
– Про отцовство Антона, я все придумала. И даже если какой-то яд в каком-то бокале и был, то я не знаю, какие таблетки Люба с вином принимает! Она мне о своих диагнозах не рассказывает.
– Где искать подтверждение мотива, мы теперь знаем и можем обойтись без вашего признания. И, кстати, я не говорил, что в вино добавили таблетки, а вы это знаете. В данный момент в вашей квартире проводится обыск, таблетки, которыми вы отравили Любовь Михайловну, обнаружены. А может быть и не только её? – Он вдруг сам ужаснулся своей догадке. – Откуда у вас эти таблетки? Зачем вы их хранили?
– На память о любимом человеке, – криво усмехнулась Альбина.
– Альбина, скажи, за что ты так со мной? – задала мучивший её вопрос Люба. – Я всегда старалась поддерживать наше родство, у меня ведь никого нет кроме родителей и тебя. А ты отталкивала меня. Мне очень жаль, что Антон так поступил с тобой и Максимом, но ведь я ничего не знала об этом, я даже представить не могла…
– Какое родство? – спросила Альбина и вдруг с чувством выкрикнула, – Да кто ты такая, чтобы лезть ко мне в родственники?! Ты тупая деревенская дурища! Ты же не в состоянии своим умишком оценить, что попало к тебе в руки. Ты мартышка, которой дали в руки очки! Я за день прочитываю столько, сколько ты за всю жизнь книг не видела, а семейная библиотека стоит у тебя в квартире! Пылится! Ты ездила в Грецию, чтобы позагорать. Зачем? Какая тебе разница, где подставлять свои телеса солнцу? А я так мечтала увидеть Афинский Акрополь! Если бы у меня были деньги, я наняла бы прислугу и не лазила с тряпочкой по углам, как ты, не отвлекалась бы на такие мелочи как быт. Я закончила бы университет и посвятила себя науке. А я вынуждена выпрашивать у тебя подачки и ты смеешь мне отказывать!
Белая как полотно Люба даже представить не могла, что человек может испытывать по отношению к ней такую ненависть и презрение. Она испуганно попробовала оправдаться:
– Альбина, я ведь только один раз тебе отказала. Прости, я думала, что если я перестану давать деньги, Гена задумается и начнет искать работу. Ведь ты каждый месяц просишь то на обследования, то на операцию и ничего для Максима не делаешь! У тебя все забирал Геннадий?
– Этот неудачник ничего ни у кого забрать не способен, как крыса вечно копошился по углам, искал мелочь, что я ему подкладывала. А Максим… Лечить его бесполезно. Слышала про естественный отбор? Если он не был нужен отцу, то и мне не нужен. А теперь, благодаря тебе, сдохнет в интернате для неполноценных!
Елизавета Марковна подошла к Любе, решив увести её и оградить от этого потока злобы. Коваленко искренне жалел Любу и в нем боролись профессионализм и человечность. Хотелось остановить обезумевшую Альбину, защитить Любу. Но он так же понимал, что эта сцена неминуемо должна была состоятся. Либо сейчас, либо на очной ставке. Поэтому, когда Люба не позволила Елизавете Марковне себя увести, он предпочел не вмешиваться. Пусть для Любы всё закончится здесь и сейчас.
– Всё что у тебя есть – моё! Ты заняла моё место! – четко разделяя слова, продолжала Альбина. – Я пятнадцатилетней девочкой терпела приставания этого стареющего козла. Я носила его ребенка
