Я дошла до конца Волчьего тупика (Красноперов в мансарде разговаривал сам с собой, у Рябининой завывала Танюха, в доме Марышева с Сургачевой стояла тоскливая похмельная тишина) и исследовала забор, венчаемый спиралями колючей проволоки. Под забором росла крапива, причем довольно густо. Я походила вокруг да около и пришла к выводу, что вряд ли прошедшей ночью через забор переправляли тяжелый предмет. А также тех, кто его нес. Теоретически они могли перелезть (пригнув проволоку), но в таком случае наследили бы под забором. Однако, насколько я видела, ни один стебелек не был примят, следы отсутствовали. Отсюда автоматически вытекало, что двое с ношей вошли в Волчий тупик вовсе не для того, чтобы пройти насквозь.
Намотав это на ус, я опять потащилась на Облепиховую. У трансформаторной будки напротив дачи Постоялова свернула налево, прошла мимо собственных наделов и отправилась в конец улочки.
Там возвышался аналогичный забор. Собственно говоря, это был не аналогичный, а тот же забор, дающий изгиб. Наши дачи располагаются в северной оконечности товарищества и надежно огорожены от мира. Я провела новое исследование — на сей раз более дотошно осмотрев кусты и землю под ними. Вывод напрашивался аналогичный — чисто. С тех пор как построили забор (больше двух лет назад), никто к нему в этом месте не приближался. Ни бомжи, ни грабители. И опять автоматически следовало: незнакомцы не пришли извне. Они вынесли свой нелегкий груз либо от Зойки Макаровой, либо из «Дома с привидениями», либо от Магдалины Ивановны Розенфельд (пусть последнее останется на моей совести).
И тут внезапно я ощутила спиной взгляд… Позвоночник похолодел, по телу пробежала дрожь. Я втянула голову в плечи. Сомнений не было: это ощущение трудно описать словами. Это какое-то… биополе, что ли. Упругая волна неприязни, теряющая с расстояния напор, но сохраняющая конкретность направления… Испытывая жгучий, ничем не обоснованный страх, я оторвала глаза от забора и медленно обернулась.
Никого. Облепиховая пуста. У Зойки на окнах занавески не шевелятся. Участок фрау Розенфельд заслоняет желтая листва рябин с россыпями ягод. «Дом с привидениями» — за Зойкиным пустырем, от места моего стояния виден лишь наполовину разобранный сарай…
Страх не отпускал, напротив, обнаружив отсутствие наблюдателя, я совсем перетрусила. Не могла я нафантазировать этот взгляд, он давил на меня как физическая сила!.. Я стояла минут пять не дыша, бороздя глазами округу. В голове замерцал интересный вопрос: а не влупила ли я в собственные ворота?..
Напряжение отпустило так же внезапно. Тело расслабилось, обмякло, затем медленно двинулось по Облепиховой, совершенно не сверяя свои действия с поступающими из мозга командами.
У родной бледно-зеленой калитки я остановилась. Визитеров не было: тонкая шелковая ниточка между крючком и штакетиной продолжала висеть.
— Так, девушка, ты начинаешь шизовать… — пробормотала я, толкая калитку.
Остаток дня прошел без эксцессов. Я опять заперлась в мансарде. Найденный в траве газовый баллончик занял центральное место на столе. Но успокоение не наступило. Я курила, дула кофе, опять курила… Несколько раз открывала и закрывала форточку. Подолгу стояла у окна, любуясь пейзажами. Дважды ловила пронзительные взгляды мадам Розенфельд, которая очень быстро вычислила мою диспозицию и продолжила свою обычную шпионскую деятельность (заняться человеку нечем). На проседающей, заросшей бурьяном крыше «Дома с привидениями» кучковались вороны. Сидели, нахохлясь, недобро помалкивая, и ничего не делали. Интересно, это к чему?
С территории доктора Грецкого доносились бородатые хиты. Каждый хит — на полтона тише. Последний — заезженный «Трубач» с Моисеевым — звучал еле слышно: видно, процесс предварительных охаживаний успешно завершался — наступал главный хит.
Появился затылок Ромки Красноперова. Он шел по Облепиховой — хохол на голове подпрыгивал — мимо моего дома. Вернее, он его уже прошел и в данный момент поравнялся с «Домом с привидениями». Замедлил ход, внимательно вглядываясь в разлагающееся строение. Потом вдруг резко обернулся и задрал голову. Я успела отпрыгнуть, но штора качнулась — он не мог не заметить. Блин! Опять этот идиотский страх — точно пресс прижал к полу… Кого испугалась-то? Я заставила себя подняться, чертыхаясь и позоря трусливую душонку. Трепетно отогнула шторину. Слава богу, красно-желтая курточка уже исчезала за сооружениями убогой Розенфельд… Куда он намылился? К Зойке? А за каким бесом, спрашивается?
Спустя пятнадцать минут он припилил обратно — сам не свой от задумчивости. А еще по истечении получаса возникла Магдалина Ивановна. Груженная тележкой и капустой в авоське. Слава создателю, хоть эта отваливает. Заперлась на все свои замки, урожай на корню замаскировала, растяжек понаставила… И на меня напоследок порчу навела.
Я немного отодвинулась — противно… Подошла к другому окну и стала ожидать появления ее затылка. Лицезреть уходящую Магдалину Ивановну — это такой елей… Правда, тащилась она сегодня как-то медленно. Показалась в зоне видимости с запозданием, еще остановилась, подергала «молнию» на своей передвижной авоське, побурчала что-то под нос.
Хватит. В четыре часа пополудни с первыми дождевыми каплями я нырнула в кровать. Довольно уж себя терзать. Скоро стану мнительной, как Зойка…
В семь вечера я вскочила, побродила по саду с зонтом — ливень стих, но моросило густо и настойчиво. Начинало темнеть. Над крышей Постоялова вился сизый дымок — Борис Аркадьевич кочегарил печку. Похоже, он собирался оставаться на ночь — это неплохо. Хотя и странно. Если не путаюсь в датах, завтра у нас восьмое число — понедельник. И камин у него маленький.
Капусту на Сергия рубить будет?
Остальные уезжали. Доктор Грецкий заботливо усадил в машину утомленного близостью любовничка, дал кругаля вокруг капота и бодро рванул на Лесную улицу. За ним засобирались малосимпатичные соседи по диагонали. Вернуть мангал они, конечно, посчитали нецелесообразным. Юбилярка истошно орала на своего верблюда, шотландка Несси благоразумно помалкивала, а несчастный верблюд лихорадочно вертел баранку раздолбанной «Нивы», пытаясь выбраться из грязи, которую сам же создал.
Темнело стремительно. В туалет пришлось идти с фонариком. О принятии «термы» и речи не шло. Все, решила я, до рассвета из дома ни ногой. Поставила под дверь ведро, обложилась сигаретами, кофе и с головой ушла в работу, гоня прочь провокации из подсознания.
Но пер непроходимый «картон». Человечными получались только милиционеры — для создания их образа не обязательно любомудрие. Жертвы не выходили. А ведь они живые люди (до определенной страницы) — их мир необъятен и у каждого свой. А я лепила из них каких-то фаталистических придурков, вполне созревших к отбытию на тот свет… Маньяк, вопреки звериной ночи и здравому рассудку, становится добрым и ручным. О таком сюжетном «ходце» мы с редактором не договаривались. По задумке убийца «всех времен и народов» — супермодный, востребованный, обаятельный поп-певец с демократичными замашками. Кровавые убийства совершаются по окончании концертов — восторженных поклонников с билетами в карманах находят в самых изуверских позах. Поп-символ уезжает с тусняков на потрепанном «ауди» — игнорируя охрану. Когда толпа фанатов остается позади, он загоняет развалюху в попутный дворик, меняет прикид, парик, тачку — и начинается охота, доставляющая ему море удовольствия. Ему обязательно нужно убивать — для тонуса. Иначе он не сможет выступать, а значит, лишится обвальной популярности, что для молодого, честолюбивого организма смерть. Милиция прекрасно понимает, что убийства напрямую связаны с концертами, но идет по ложному следу, а отменить выступления не имеет власти: в деле замешана мафия, получающая от бархатистого вокала крепкий барыш. Спасет оставшихся в живых поклонников от притязаний их божка, естественно, женщина (то бишь я) — старший следователь прокуратуры, умеющая думать всеми местами, в отличие от мужчин, которые думают только… Полная абракадабра, одним словом.
Я уничтожала написанное страницами (компьютер тоже краснеет), забивала пробелы новыми, опять уничтожала, курила без меры, пила кофе смертельными дозами… И к полуночи наконец стало вызревать стоящее — так мне казалось. Сюжет смертоубийства обретал ясность, персонажи — характеры. Диалоги будущих жертв вплетались в канву, и даже психологический портрет маньяка не вызывал недоуменных «авторских» ворчаний…
А потом я услышала диалог. Обрывки слов, пробивающиеся сквозь дождь и порывы ветра. Голоса — мужской и женский… Диалог не вписывался в канву, он мешал, он был чужеродным образованием — ненужным и досадным; вроде тромба на ноге жены Постоялова… Я пыталась избавиться от него, стряхнуть, как лапшу с ушей — он был бессмыслен, но не получалось. Кончилось тем, что я съежилась от холода, бросила взгляд на открытую форточку — и очнулась! Голоса родились не в моем воображении…
