Вот эти несколько сотен Аркадий Семенович и перекладывал из одного кармана в другой. Непонятно только, зачем ему это было нужно? Снял бы Катьке жилье попроще, а эту квартиру сдавал бы кому другому, ведь, насколько я могла заметить за долгие годы работы в нашем агентстве, шеф приступами необоснованной щедрости никогда не страдал. Но, возможно, здесь учитывались личные взаимоотношения, или Аркадий Семенович не хотел сдавать квартиру постороннему человеку. А может, у жены Аркадия Семеновича был свой резон? Помнится, я несколько раз видела их вместе, не удивлюсь, если узнаю, что Катька докладывала ей о каждом шаге шефа, получая таким образом скидку за шикарную квартиру.
Облом подрулил к нужному нам подъезду и, заглушив мотор, спросил:
— Пошли? Какая квартира?
— Восьмая. Это должен быть третий этаж.
Мы поднялись по широкой лестнице и остановились перед восьмой квартирой. Я на секунду в нерешительности остановилась. Облом поторопил меня:
— Смелее. Звони.
Через секунду в квартире послышался противный Катькин смех, у меня больно сжалось сердце, она кому-то ответила: «Подожди, я скоро», — и через дверь спросила:
— Кто?
Я растерялась и, не зная, что сказать, повернулась к Облому. Он подошел к двери и громко отрапортовал:
— Сверка счетчиков, откройте.
— В субботу? Сверка счетчиков?
— А когда вас еще можно застать?
Катька щелкнула замком и распахнула перед нами дверь.
— Ира, ты? — Лицо ее мгновенно вытянулось, а подбородок уперся в ямку между ключицами. У Кати была короткая шея, поэтому ей этот трюк удался легко.
— Да, тебя что-то смущает? — спросила я и, отстранив хозяйку, перешагнула через порог, следом за мной втиснулся Облом.
— Да нет. Я даже рада, проходите. Я, правда, не одна, — залепетала Катька. Лицо ее покраснело, а шея и грудь, обнаженная в глубоком декольте, от волнения покрылись красными пятнами.
Я же, напротив, увидев, как враг трепещет, перестала стесняться и размеренным шагом, гордо вскинув голову, направилась в комнату, чтобы во всем разобраться. А вдруг…
Аркадий Семенович после смерти тещи в квартире менять ничего не стал. Из мебели в комнате стояли польская стенка, произведенная где-то в середине семидесятых годов, местами вытертый велюровый мягкий уголок и телевизор. Он был относительно новый, цветной и с дистанционным пультом. Перед диваном стоял журнальный столик с белой скатерочкой, на которой стояли начатая бутылка коньяка, блюдце с тонко нарезанным лимоном, коробка конфет и ваза с фруктами.
Несмотря на середину дня, рядом с диваном горел торшер, окна были плотно зашторены тяжелыми портьерами, полагаю, висевшими здесь еще при жизни тещи Аркадия Семеновича. Катя в силу своих возможностей постаралась создать в комнате атмосферу интима и в дополнение к торшеру зажгла на столе свечу. Нам оставалось узнать: для кого же она так старалась?
На диване, развалившись в вольготной позе, сидел мужчина. В полумраке мне виделись лишь очертания его фигуры. После яркого дневного света я буквально ослепла, поэтому самовольно клацнула выключателем, дабы лучше рассмотреть Катькиного гостя.
На потолке вспыхнула люстра того же исторического периода, что и вся остальная обстановка. Мужчина от неожиданности прищурился и поднес ладонь к лицу, закрывая глаза. Он был невысокого роста и такой же худосочной конституции, как и сама Катька. Редкие русые волосенки были разделены на прямой пробор и приклеены гелем к лысеющей голове. На красавца Карлоса он не походил даже в десятом приближении.
— Катя, кто это? — на чистейшем русском языке подал голос мужчина с дивана.
Нашего прихода он испугался, заморгал белесыми ресницами и почему-то схватил диванную подушку, как бы прикрываясь ею от незваных гостей.
— Кто это? — в свою очередь, спросила я.
— Это — Вася, то есть, конечно, Василий Кузьмич, — прошелестела Катя, совершенно не понимая, что вокруг нее происходит. Почему я врываюсь к ней домой с электриком, сверяющим счетчик, и требую ответа, кто сидит на ее диване? И главное, почему я так нагло себя веду и сую свой нос, куда не следует?
— Ира, это Вася, — из-за моей спины повторил Облом и взял меня под локоть, пытаясь утащить в коридор.
— Сама вижу, что это Вася, а не…
Я хотела сказать, что это Вася, а не Карлос, но в последний момент прикусила язык. Еще не хватало, чтобы Катька-язва узнала, что португальца увели у меня из-под носа. Могу себе представить, в каком свете она преподнесет это широкой общественности. Поэтому я изменила удивленное выражение лица на выражение, которое соответствовало бы радости от нечаянной встречи, и миролюбиво произнесла:
— Вася так Вася. Приятно было познакомиться, мы тут проходили мимо и теперь, пожалуй, пойдем дальше. — Я резко развернулась на сто восемьдесят градусов и уткнулась в широкую грудь Облома. — Пошли, нам пора, — сказала я, подталкивая его к выходу.
— Может, чайку с нами попьете? — вконец растерявшись, спросила Катя.
— Что? Чая? Нет, что ты, нам некогда. Мы на одну минуту.
— А зачем приходила? — Катя стояла с выпученными глазами, широко раскрыв рот. Кстати, совершенно нелепая привычка — отваливать челюсть. С таким выражением лица Катерина мне всегда напоминала дебилку.
— А… да… — мычала я, не в силах сообразить, какую причину выдать Катьке. Вдруг меня осенило. — Ах, ну да! Скажешь Аркадию Семеновичу, что я еще одну неделю беру за свой счет. А Вася вообще-то кто? — полюбопытствовала я, стоя на пороге.
— Вася — мой жизненный выбор, а вообще-то он работает в государственной сфере, — обтекаемо ответила Катя.
— Понятно. Почти что на правительство, — совершенно некстати вспомнила я Джеймса Бонда. — Ну, мы тогда пойдем.
— Пока, — сказала Катя и еще долго стояла столбом на лестничной площадке, смотрела нам вслед и ничегошеньки не понимала.
Мы выскочили из подъезда и в голос рассмеялись.
— Вася… Ты видела его выражение лица? — хихикал Облом. — Когда ты влетела в комнату и включила свет, он весь передернулся. Ты им своим визитом все романтическое свидание обломала. А какое лицо у твоей сотрудницы было… — Облом зацокал языком. — Картина Репина «Не ждали». Даже хуже. Кино! Уверен, после нашего нашествия у парня ничего не получится. Тебе не стыдно?
— Стыдно, но кто же знал? Насколько я помню, это единственный Катькин роман за последних три года. Искренне желаю ей счастья, да хоть бы и с этим Васей, может, тогда она подобреет. Если бы ты видел, какими глазищами она смотрит на Люсю, когда та своим бельгийцем хвастается. А на меня? Волчицей бросалась! Это очень хорошо, что у нее Вася появился. Рада за нее.
— Ладно, с вашей Катей все ясно, ей сейчас не до португальца.
— Да, в аэропорт она не ездила, — согласилась я.
— Теперь куда?
— Домой. А вдруг меня там ждут новости на пороге в виде Карлоса.
— Надеюсь, этого не случится, — от чистого сердца пожелал мне Облом и с жутким ревом газанул с места.
«Нервничает, — отметила я, — как в лице изменился…»
За те полдня, что меня не было, в нашем доме определенно что-то произошло. Во дворе кучками толпились соседские кумушки и о чем-то оживленно беседовали. Из-за толпы Облом не смог подвезти меня прямо к подъезду и остановился на стоянке в глубине двора. По мере того как я приближалась к родному дому, толпа смолкала и как-то странно на нас пялилась. Я даже стала замечать, что некоторые крестятся и отходят от меня в сторону, как от прокаженной.
Перед входом в подъезд вполоборота ко мне стояла Мария Семеновна, моя соседка по площадке. Рядом с ней пристроились Анна Кузьминична из соседнего подъезда и дворничиха тетя Клава. Обе соседки слушали тетю Клаву и попеременно вытирали носовыми платочками наворачивающиеся на глаза слезы.
«Никак кто-то умер», — подумала я и притормозила, чтобы немного подслушать разговор и быть в курсе происходящего.
Тетя Клава живописно рассказывала о трагедии, разыгравшейся у нее на глазах:
— Ой, как жалко, как жалко! Такая молодая, такая молодая. До сих пор в глазах стоит. Уж какая красивая была. Редко такую красоту встретишь.
— Ты рассказывай, рассказывай, — поторопила Клаву Анна Кузьминична.
— Значит, выходит она из подъезда в новом костюме, летом только его купила, еще сносить не успела. Идет на улицу, и тут — он. Ой! — Дворничиха обхватила руками голову. — Огромный, черный!
— Клава, он это кто? — Марию Семеновну, в прошлом учительницу русского языка, всегда бесила Клавина привычка называть людей одними местоимениями. Но оказалось речь шла о другом.
— Джип бандитский, кто же еще? Откуда он взялся? Не знаю. Люди говорили, он в сторонке стоял. А как она вышла, с места рванул и со всего ходу в нее врезался. Она завертелась как волчок и тут же рухнула. Замертво. Лицом на асфальт. Нос всмятку, кожи, считай, что нет — всю содрала. Кровищи-то было! Сколько кровищи! Вызвали поливалку, мыли, мыли дорогу, еле отмыли.
