Но Мышкин уже ничего не воспринимал. Он слышал только непрерывное журчание слов, потерявших смысл. Сознание гасло, сумерки становились гуще.
– Без гроба никак, – в раздумье сказал Литвак. – Нам что главное? Крышкой накрыть, чтоб никто даже случайно не узнал, какой тут у нас безымянный и неопознанный бомж. Ломай, Писаревский, гроб!
– Как? – растерялся Писаревский.
– Аккуратно и с умом! – пояснил Литвак. – Вышибай нижнюю сторону. Да не дно, придурок! Только доску выбей, где ноги! Будут торчать, – сказал он Демидову. – Крышка прикроет.
Ручейки журчали все тише, в отделении стало совсем темно. Однако вестибулярный аппарат еще работал, и Мышкин чувствовал, как его перемещают в пространстве.
Сняли с кресла. Положили на жесткие доски гроба из сырой, сильно пахнущей сосны. Накрыли. Крышка прикоснулась к кончику носа. Потом он поплыл по реке – гроб понесли и затолкали в кузов автомобиля. Автомобиль задрожал, в гроб проник запах сгоревшей солярки.
Сначала ехали долго и не быстро. Движение он продолжал чувствовать. Значит, еще не умер. Смерть наступит только через двое суток.
Машина покатила резвее. Значит, выехали на шоссе. Дыхания почти не было. В голове пустота.
Через час пребывания почти в полной каталепсии он почувствовал, что машина стоит.
Почему он ощутил, что движение прекратилось? По расчетам, уже должны отключиться все рецепторы и вестибулярный аппарат.
Толчок в спину, крышка чуть сдвинулась в сторону – гроб положили на землю.
– Может, все-таки на участок номер три [66] отгоним? Вдруг кто тут найдет? Стройка все же. Начнут фундамент заливать, траншею раскопают.
Голос Бабкина. Да. Это голос Бабкина.
– У тебя, Бабкин, вместо мозгов – дерьмо посконное, кавказское.
Голос… Голос Литвака. Литвак меня убил.
– Еще чего? – Бабкин.
– Если кто его будет искать, начнет именно с кладбища. И всем нам конец. Из-за тебя. И все потому, что ты, оказывается, типичный северокавказский дурак и предусматривать возможный ход событий не способен. Все вы только воровать и убивать умеете. – Литвак.
– Так уж все!.. – Бабкин.
– Может, не все. Но все тебе подобные. – Литвак.
– А ты, значит, умеешь предусматривать? – Бабкин.
– Я – да! Я умею. Стройка тут уже два года заморожена. Даже бродячих собак нет. А ежели его тут найдут, то все вопросы к хозяину коттеджа.
– Дай закурить.
– Забыл волшебное слово, обезьяна кавказская?
– Дай, Женя, закурить, пожалуйста.
– Вот так всегда надо. Держи.
Опять Литвак:
– Покурил? Полезай в траншею. Есть куда гроб ставить?
– Да отсюда видно! Есть.
– Я тебе что приказал?
– Ладно, – проворчал Бабкин.
Глухой удар ботинок о землю. Тотчас приподнялась крышка гроба. С левой стороны. Всего на секунду.
– Нормально, – вылез Бабкин.
– Гвозди, молоток? – Литвак.
– Молоток есть, а гвозди…
– Нет гвоздей?
– Нет.
– Плохо. Ну да хрен с ним! Кто его открывать будет? Никто.
– А сам не откроет? – озабоченно спросил Бабкин.
– Он через час сдохнет, – успокоил его Литвак. – Или еще раньше.
Гроб резко качнулся, ноги пошли вверх, голова вниз. Потом удар гроба о землю, голова дернулась, ударилась о крышку. Никаких ощущений. Рецепторы уже не работают.
– Держи, придурок, свою сторону! – заорал Литвак. – Иначе тебя рядом закопаю!
– По счету «три» опускаем и ставим, – скомандовал Литвак. – Раз, два, три!
Гроб мягко стал на землю.
– Засыпай!
Раздалась непрерывная барабанная дробь по дереву: сверху посыпался щебень. Сначала громко, потом все тише и, наконец, наступила полная тишина. Или слух уже пропал.
Нет. Издалека, с другого конца планеты, донеслось:
– Может, песком сверху? Быстрее задохнется, – Бабкин.
– Нельзя песком. Воздух вниз поступать не будет. Ему вкололи такой препарат, что без воздуха не работает. Химию знать надо! – Литвак.
– А, химию… – Бабкин.
– Без воздуха препарат начнет разрушаться со страшной силой. И если Мышкин сам не вылезет, будет кричать и звать на помощь. Тогда я нам с тобой не позавидую, – Литвак.
Завелся мотор, водитель газанул несколько раз, машина взяла с места и затихла вдали.
Черное время ползло, струилось сквозь тело, сквозь мозг. И не оставляло следа.
Но он ощутил еще что-то. В недавней жизни это было похоже на боль. Так болят затекшие мышцы. И боль усиливалась. Значит, нервная связь между телом и мозгом почему-то восстанавливается? Плохо.
Послышался сверху легкий стрекот. То громче, то затихая. Сильный запах мокрого погреба просочился в гроб. Дождь. Наверху дождь. Бабкин и Литвак засыпали гроб щебнем. Песок воду пропускает плохо. Щебень пропускает хорошо. Вода уже струится сквозь щебень. Скоро дойдет до крышки. Сырость усиливается. Вода начнет просачиваться через щель между ящиком и крышкой. Потом через все щели меньшие и совсем мелкие. Дождь может идти долго. После такой жары. Он может идти сутки. Или двое суток. Или неделю. Быть может, с перерывами. Перерывы не играют роли. Он все равно утонет. Просто утонет в гробу. Сначала захлебнется. Но еще раньше может просто задохнуться. Мучительно умереть от удушья. Мучительно. Умереть от отсутствия кислорода. Вода – хороший изолятор. Хороший уплотнительный материал. Она лишит его доступа воздуха. Перекроет кислород.
Значит, надо умереть сейчас. Безусловно, сейчас, до потопа. Как? Как это сделать? Один способ: ввести себя в медитацию. В глубокую медитацию, в глубочайшую медитацию и дать телу команду на прекращение работы. На прекращение всего. На остановку абсолютно всех функций. Прекратить движение того, что называется энергией или жизненной силой.
Он может дать телу такую команду. Но не сможет дать такую команду духу. И подсознанию. Вот чем трудность. Подсознание недосягаемо для простых команд рассудка. Подсознание обладает беспредельной мощью, распоряжается гигантской силой В виде тройной спирали сила эта обвивает поясничную часть позвоночника. Беспредельная энергетическая мощь. Как у Бога. Может быть, Бог и находится там, в подсознании. И в Его власти дать старт силе, свернувшейся тройной спиралью. Но Бог – это жизнь. И он не примет смерть и не станет выполнять команду на самоуничтожение.
Все-таки надо попытаться. Если Бог допустил, чтоб закопали живьем не только Мышкина, но и одновременно его самого, Бога, существующего в Мышкине, то Бог должен исправить свою ошибку и отпустить Мышкина туда, где нет боли и страха, нет горя и нет смерти.
Мышкин почувствовал, как по ногам у него потекло что-то теплое. Освободился мочевой пузырь.
Стоп! Он действительно почувствовал тепло. Почувствовал и отметил течение жидкости по телу. «И что дальше?» – едва успел подумать он, как внезапно с левой стороны лица, рядом с глазом раздался ужасающей силы взрыв.
Сначала ослепительная голубая вспышка. С такой силой и яркостью взрывается сгусток плазмы – шаровая молния.
Вспышка длилась секунду. В гроб тотчас вернулась могильная чернота. И сразу там же, слева около лица, раздался оглушительный гром.
Новый взрыв шаровой молнии опять ослепил Мышкина, осветив на секунду внутренность гроба. И снова тот же циклопический гром. Так гремели иерихонские трубы и мощью звука разрушили целый город. Трубы медным звуком разрушили древний Иерихон.
Новая вспышка. Пауза. В третий раз прогремел гром, и теперь Мышкин понял, что это не гром. Это звонит телефон .
Какой-то телефон. Мобильный телефон. Трубка. Она почему-то лежит у него на груди слева – с той стороны, где перед захоронением на секунду приподнялась крышка. Телефон продолжал звонить, и звонки сопровождались миганием дисплея.
Он хотел немедленно схватить трубку и нажать кнопку связи. Схватить не получилось. Но рука шевельнулась .
Мобильник прозвенел еще раз пятнадцать, пока рука Мышкина медленно, мучительно преодолевая боль, доползла до трубки. Доползла самостоятельно. Независимо. Словно в ней был еще один Мышкин. Оставалось только наблюдать за рукой при вспышках дисплея.
Большой палец сам нажал кнопку. И телефон сказал живым человеческим голосом – прямо в левое ухо Мышкину:
– Хорошо.
И замолчал.
Снова ожил.
– Даже очень хорошо. Раз ты включил связь, значит, оживаешь. Минут через пятьдесят уже сможешь встать. Восстать из гроба, как Лазарь! Ха!
Голос был мужской. Мышкин слышал его не в первый раз.
– Ха-ха, – продолжил голос. – Вот, Дима, видишь, как надо рассчитывать дозу! Можешь что-нибудь сказать? Попытайся. По моим расчетам, уже можешь.
Мышкин сумел чуть шевельнуть головой. Язык оставался в глубокой заморозке. Но уже начинал оттаивать.
– М-м-м, – прошелестел Мышкин.
– Отлично! Слышу тебя! – радостно воскликнул голос. – Отлично! Потерпи еще немного. Мы уже едем к тебе.
Теперь Мышкин вполне определил, кому принадлежит голос.
Литвака голос.
Дождь наверху продолжал стрекотать – то громче, то замирал совсем. Все отчетливее пахло сыростью, и скоро вода добралась до гроба. Сначала отдельные капли застучали по крышке, потом на Мышкина полились ручейки.
