– Постойте-ка! Я, кажется, понял: Вы по поручению из банка? – спросил я, чтобы он, наконец, обозначил цель своего визита.
– Нет. Я… – было видно, что внутри у него идет борьба. – Дело в том, что… я… я… тоже в некотором смысле… сын графа Леонида Прокофьевича! – выпалил он наконец и потупил взор – внебрачный…
Стало так тихо, что мы услышали, как подполом попискивает мышь.
Выражение, которое было написано у меня на лице, поставило Винера в тупик. Вероятно, он ожидал, что я заключу его в объятья, и, признав братом, разделю с ним права на отцовскую часть наследства, либо (что вернее всего) думал, что начну ругаться и прогоню прочь. Но я не сделал ни того, ни другого.
– Что Вы сказали, сударь? – в моем тоне не было ничего, кроме холодной учтивости.
– Я внебрачный сын вашего… нашего батюшки. Давно мечтал о встрече с Вами, часто воображал её себе… но до недавних пор… по понятным причинам…
– Какие доказательства можете представить? – я не верил ни одному слову этого фигляра, и в голове моей уже выстроилась нехитрая комбинация, каким образом можно было вызвать его на дуэль и заставить взять свои слова обратно. Мне было очень обидно за отца, память которого пытался опорочить этот неприятный человек.
– Да, да. Я все понимаю и нисколько не обижен. Покорно прошу удостовериться! – и он протянул мне маленький кожаный тубус, в котором находилось рекомендательное письмо писанное знакомым мне почерком. Письмо было адресовано самому губернатору и содержало нижайшую просьбу найти для молодого, но «весьма смышленого и подающего надежды» Николая Винера вакантное местечко на государевой службе.
– С тех пор (мой гость, кажется, был воодушевлен моим замешательством) – с тех пор минуло почти десять лет, и я, признаться, преуспел за это время: дослужился до надворного советника, имею награды. Словом, я совсем не похож на того робкого юношу коим был раньше. Вы не смогли меня признать, ведь так? – и он впервые за все время выдержал мой тяжелый взгляд.
Я внимательно всматривался в его черты, но они были настолько блеклыми и невыразительными, что это оправдывало мою забывчивость.
– Неужели мы встречались? – в тон ему спросил я.
– Да. Правда, тогда у вас оба глаза были на месте, впоследствии я слышал о ваших баварских приключениях, и признаться, завидовал вам. Мне ведь все это время приходилось копаться в ведомственных бумагах. И все, что я видел, это унылый вид из окна конторы. Впрочем, жаловаться не в моих правилах, к тому же в прошлом году я сменил кабинет.
– Всё это очень интересно – мрачно прервал я его излияния, – но тот факт, что вы видели меня до моей поездки в Баварию, ровным счетом ничего не доказывает, равно как и это письмо!
Винеру пришлось ловить кожаный тубус, брошенный ему чуть не в лицо. Он постоял немного, а потом достал главный козырь – выписку банка, заверенную подписями и печатями, о ежегодных финансовых отчислениях в пользу некоей Эльзы Винер.
– Эльза Винер, как вы понимаете, моя матушка. Ваш отец, пока был жив, платил ей содержание.
– Какая низость! Вы шантажировали моего отца при жизни, а теперь у вас хватило наглости явиться ко мне после его смерти?!
Я почувствовал, как ярость вскипает во мне и ищет выхода. Мне захотелось схватить Винера и выкинуть прочь, я даже застонал от нетерпения, и двинулся на него. Он попятился к двери, но тут как раз появилась Марфа с самоваром, и путь к отступлению был ему отрезан.
– Что Вы такое говорите, милостивый государь! – взвизгнул Винер. – Как вы могли вообразить себе подобное?! – он посмотрел на стоявшую сзади Марфу с самоваром, словно ища поддержки, и вдруг заорал: – Извольте объясниться!
Порыв изувечить странного визитера прошел. Я почувствовал усталость и меланхолию, приступы которой с недавних пор стали одолевать меня все чаще.
– Ладно уж. Садимся пить чай! Пес его знает, может ты и правда мой брат?
Николай, в отличие от меня, был неотходчив, сел напротив и насупился, словно сыч. Пришлось применить крайний способ сгладить углы, я собственноручно достал из буфета штоф и пару рюмок.
Через два часа мы были лучшими друзьями: Николай, или как я его теперь называл, Николя, смеясь, рассказывал, с какой жадностью впитывал он истории о моих путешествиях, как хотел стать участником хотя бы одного похожего приключения, а я смотрел на него и думал о том, что первое впечатление о человеке, вопреки расхожему мнению, бывает обманчиво.
Наконец, раскрасневшись от рябиновой, он резюмировал:
– Непременно, непременно тебе нужно в Фирсановку: познакомишься с моей матерью, она добрая женщина и очень простая. Она, представь себе, всю жизнь учила меня тебя любить, говорила, что может так статься, что судьба сведет нас вместе! А ты заподозрил её в шантаже! Нет, теперь ты просто обязан с нею познакомиться, Алекс!
– Хорошо, а сколько до Фирсановки будет отсюда верст?
– Два дня пути, я полагаю. Полдня до Горячего Ключа, а там, если выехать с самого утра, к ночи доехать можно.
Заверив вновь обретенного брата в том, что в скором времени мы, во что бы то ни стало, посетим его мать, я проводил его до коляски, где его дожидался верный слуга Афраний, больше похожий на разбойника, чем на лакея. Коляска тронулась, и я пошел в дом, не дожидаясь, пока она скроется из вида.
За окном почти стемнело, дни стали короткими. Мне хотелось спать, рука потянулась к колокольчику и, тут я вспомнил про дворецкого. Что с ним? Жив ли Фрол? Впрочем, если бы что-то с ним случилось на дороге – я бы наверняка уже знал об этом. Края наши, хоть по европейским меркам и дикие, но что-что, а дурные вести разносятся быстро. Успокоенный этим своим новым афоризмом, я уснул с тем, что наутро неплохо бы нанести визит лекарю, тому самому, к которому отправился вчера бедный старик.
***
Мне повезло. Незадолго до моего приезда, некто Ануркин распугал своим рыком всех, кто желал попасть на прием к доктору. Остались лишь старушонка с рукой на перевязи да прыщавый юнец. Но когда Ануркин, здоровенный детина, появился на пороге приемной в окровавленной рубашке, и эти двое сочли за благо ретироваться. «Тяжелая рука у него сегодня, как видно» прошамкала старушонка, прежде чем испариться.
А мне того и надо! Я смело шагнул в комнату, откуда только что, держась за правую щеку, вышел Ануркин, и обнаружил там Егора Ивановича, нашего земского лекаря, прикладывающего пятак к успевшему набухнуть веку. Заметив меня, он, прикрывая глаз рукой, виновато улыбнулся:
– Здравствуйте, Алексей Леонидович. Один момент, я сейчас буду готов вас слушать.
Он сел за стол так, чтобы мне не было видно синяка, и, глядя на меня сбоку, как какой-нибудь экзотический попугай, спросил:
– Ну-с. С чем пожаловали?
– Два дня назад у Вас был мой слуга, старик, Фрол. Кухарка утверждает, что он выехал к Вам. Штука в том, что он до сих пор не вернулся.
– Что ж, возможно и был. – Припоминая, протянул доктор – Быть может, он меня не дождался. Позавчера, стало быть? Я был на родах. Потом заехал к вдове Огуреевой – её малолетний обварился кипятком из самовара…
– Доктор! Прошу Вас! – прервал я его, так как боялся, что в любой момент опять могут случиться роды или ещё что, а я так ничего и не добьюсь. – Узнайте точно, это крайне важно для меня.
Доктор понимающе кивнул, и, забыв про глаз, повернулся ко мне фиолетовой стороной.
– Аркадий! – крикнул он. Выждав немного, и не дождавшись ответа, крикнул снова, громче: – Аркадий!!!
В комнате показался этот самый Аркадий: мальчишка лет восьми, но очень серьезного вида.
– Аркадий, – доктор говорил спокойно, даже ласково – не помнишь ли ты, не дожидался ли меня во вторник кто-нибудь, а именно старик?
– До обеда или опосля? – деловито осведомился Аркадий.
Доктор посмотрел на меня.
– Опосля, опосля – опомнился я. – Кухарка уверяет, что он уехал вечером.
Аркадий уверено ответствовал:
– После обеда была только попова дочь, да бригадирша Семеняева с сыном. А старик был утром. Купил яду – сказал, мол, крысы одолели, житья говорит, от них нет совсем.
– Аркадий, – спросил я смышленого паренька. – А опиши-ка мне этого старика.
– Ну, он такой… высокий, сутулый. Волосы седые совсем, белые, брови тоже. Руки такие длинные… и между указательным и средним перстами – бородавка.
