– Спасибо, достаточно. Это он… расскажи мне подробнее, малыш, что он купил, а главное, что говорил при этом.
– Аркадий, видимо недовольный, что его назвали малышом, произнес нарочито грубо:
– Я принесу книгу, там все указано, чего купил, сколько и почем. А что касательно разговоров, так я вашей милости все передал: на крыс он жаловался.
Он исчез на мгновение, и появился, держа в руках толстую тетрадь в клееном переплете. Быстро перелистывая страницы, он нашел строчку и ткнул в неё пальцем: «Вот!»
Я пробежал глазами список покупок Фрола: флакон крысиного яду, сонный порошок, белладонна, нюхательная соль и мазь от ревматизма. Сей список меня впечатлил, этим объяснялось и мое недомогание последние два дня. Но зачем? Что я ему сделал? Зачем он умолял меня сохранить его место? Потрепав по вихрам милого мальчика Аркашу, и сунув ему на чай, я сердечно простился с Егором Ивановичем и отправился восвояси.
Домой я вернулся в раздумьях над поступком старого слуги. Я уже не сомневался, что он бежал, но зачем? Ведь мне не составит особого труда найти его, если захочу. А я уже хочу, ибо не люблю, когда люди из ближайшего моего окружения исчезают без всяких объяснений.
***
Увидеть женщину, родившую сына от моего отца мне не больно хотелось. Но поездка могла оказаться полезной: во-первых, я мог, наконец, пролить свет на некоторые факты, которые помогли бы мне разобраться: в самом ли деле у меня есть брат? Если это правда, пожалуй, я был бы только рад, несмотря на пикантные обстоятельства его появления на свет. После смерти матушки я остался один на всем белом свете, если не считать тетку по отцу, доживающую свой век на чужбине (она была замужем за немцем и писала мне редкие письма из Ганновера). Принять Николя и назвать его своим братом я не спешил: что-то останавливало меня – я никак не мог поверить, что батюшка мой был способен на адюльтер – ибо мне он казался идеалом нравственности. А потом, не слишком ли быстро он явился? Получается, что он ждал, пока умрет моя матушка, и когда это случилось, он тотчас же прибыл знакомиться?! Ответы на эти вопросы я и надеялся получить, собираясь в Фирсановку.
Мы встретились с Николя у развилки на К*, там я отпустил Федора, и пересел в роскошную немецкую коляску Винера. И ему, и мне было неловко начинать беседу – потому как расстались мы изрядно подшофе, и теперь каждому было немного стыдно за своё разудалое поведение.
– Ну-с, – начал я, С Богом! – Так Вы говорите, к вечеру будем?
– Мы опять, перешли на «Вы», – с укором сказал Винер. У меня есть с собой превосходный коньяк, не желаете – ли, Ваша милость?
Я хлопнул его по плечу, и улыбнулся:
– Оставь, Николя, свой коньяк до поры – я не какой-нибудь там Навуходоносор, сам люблю по-простому. Запамятовал, с кем не бывает.
– Хорошо! А то я уж испугался, что Вы… что ты, Алексей, откажешься от поездки. Кто я для тебя? Ублюдок… байстрюк. В общем-то, я не обижаюсь, и место свое знаю.
Я состроил большие глаза:
– Николя! Вы с кем это сейчас говорили? – и добавил серьезно, без улыбки – слышать подобное не желаю. И не будем об этом! Кстати, а чье отчество у тебя? У тебя есть отчим? Он жив?
– Да не было никакого отчима. Свадьба была на бумаге только – а что это за ротмистр Винер, не ведаю. Может и топчет где-то землю, а может и не было его никогда.
– Как так? И батюшка принял участие в эдакой афере? – я снова был уязвлен.
– Граф был растроган и очень хотел помочь, хоть как-то устроить нашу жизнь. Матушка ничего брать от него не хотела, ни денег, ни помощи.…Но батюшка, наш, упокой Господи его душу, все одно помогал нам. Тут Николя прослезился, и наложил на себя крест, по тому, как он это сделал, я понял, что он – католик.
Больше ничего интересного я не узнал, коляску сильно трясло на ухабах, не помогали даже особые рессоры, и я, закутавшись в плащ, сам не знаю как, задремал.
Меня обступили юные Наяды, я купался в солнечных теплых лучах, мягкий шелк приятно холодил спину. Внезапно все это великолепие закончилось: я почувствовал боль, Наяды в ужасе разбежались, крича: «Алексей!»
– Алексей! Да очнись же ради всех святых. Цел? – открыв глаза, я увидел обеспокоенное лицо Николая. Он, в свою очередь, очень обрадовался тому, что я пришел в себя, потому неприятную весть сообщил мне с улыбкой:
– Мы застряли, граф. Дорогу размыло, мы крепко увязли. Можно вернуться в версте отсюда я видел огни. Заночуем, а утром мужики вытащат нас.
– К утру от твоей богатой колесницы останутся только следы колес – усмехнулся я.
– Барин, ступайте себе, я заночую в коляске. Если кто вздумает шалить, так пощекочу им ребра. – пробасил Афраний.
– Я оставлю тебе свой карабин. Держи. Если что, пали! – Николя протянул Афранию оружие, и обратился ко мне: – Ну что, идем, или тоже здесь заночуем?
Посмотрев на затянутое сине-серыми тучами небо, я кивнул – мне совсем не хотелось ночевать в лесу.
Мы шли уж полчаса, дождь из моросящего превратился в самый настоящий ледяной шквал, к тому же налетел северный ветер, пробирающий нас до костей. Среди шума деревьев избиваемых градом, я услышал характерный звук: так воет голодный волк. Я поднял вверх палец и спросил Винера, не слышит ли он чего? Но Винер покачал головой, и предположил что это ветер. Я не раз успел пожалеть, что поехал с ним, как вдруг впереди нас вынырнул, словно огромный валун, дом. Сквозь закрытые ставни пробивался слабый свет. Собрав последние силы, мы добежали до ветхого крыльца и постучали в дверь.
Наш стук остался без ответа, и тут раздался вой – теперь так близко, что даже у Винера не осталось сомнений. Я надавил на дверь плечом, и мы ввалились в темные сени, где, судя по запаху, хозяин хранил вяленое мясо. Я понял, что сильно проголодался. Винер, полагаю, тоже. Мы захлопнули дверь на улицу. Дверь в избу тоже оказалась не заперта, и, постучав для порядка, мы вошли и оказались в просторной светелке, где слабо потрескивали дрова в печке, и от неё же исходил слабый свет. У печки лежало несколько поленьев, и я бросил их в огонь. Разгораясь, он дал нам возможность оглядеться. Это была типичная русская изба – хозяин её, скорее всего, человек небогатый, но хозяйственный. Все здесь на местах: а главное – на столе стоит кувшин и блюдо, прикрытое рогожей. Я тотчас представил себе, что может там скрываться: может, краюха деревенского хлеба, а может, кусок козьего сыра. Винера вероятно, интересовал тот же вопрос: что же там, на блюде, и хватит ли на двоих.
– Как мыслишь, Алекс, доброе ли это место или худое? – спросил он с опаской. – И не обидим ли мы хозяина, если обсохнем тут до утра, и отведаем его стряпни? – Винер решился сделать шаг в сторону стола.
– Не спеши, Николя, – остановил я его – пока у меня точно у терьера, стоит холка: чую, здесь кто-то прячется, давай-ка сначала посмотрим?
Словно в подтверждение моих слов, раздался всхлип. Схватив ухват, я направил его в сторону, откуда был слышен звук, а именно в темный угол, отгороженный конструкцией на вроде ширмы.
Отодвинуть ширму было нелегко, и я просто опрокинул её. Нашему взору предстала клеть из железных прутьев, а внутри её кто-то шевелился, не то человек, не то животное. Держась на расстоянии, я вытащил из печи одно из поленьев, и, держа головешку на вытянутой руке, осторожно осветил угол с клеткой.
– Святые угодники! – вырвалось у Винера, и в этот момент я хлопнул себя по лбу: все это время в моем саквояже находились очки, позволяющие видеть в темноте, я привез из Баварии. – и как я мог о них забыть? Даже с одним глазом я имел преимущество перед остальными – изобретение барона С* не раз спасало мне жизнь. Нащупывая очки в саквояже, я спросил:
– Ты кто? – пока я не знал, как обратиться к узнику – и человек ли это вообще.
Существо не ответило, лишь снова раздался всхлип. Надев очки, я подошел ближе. Мне была видна только груда лохмотьев и спутанные волосы.
– Эй! Кто ты? Говорить можешь?
Существо зашевелилось, и мне показалось, что оно принюхивается. Я подошел ещё ближе.
– Не бойся, не обидим – снова заговорил я, придав своему голосу елейность, на которую только был способен. – Расскажи, кто ты, как сюда попал, и быть может, мы выпустим тебя.
Брякнул металл. Я понял, что бедняга прикован.
– Сейчас мы тебя отопрем! – Винер подошел к клетке, и стал шарить по дверце руками, ища замок.
Наконец нашел, но не мог с ним совладать – мне в темноте было хорошо видно, как он строит гримасы, пытаясь его открыть. Тут я посмотрел на узника, и понял, отчего бедняга мечется – на глазах у него была плотная повязка.
