– Доброе утречко, граф. Хорошо-ли почивали?
– Доброе утро… честно сказать, приснился кошмар. – Я попытался улыбнуться. – Что-то я не вижу Николя. Он вышел?
– Я пытался отговорить вашего приятеля, но он ничего не хотел слушать. И Вас будить отказался. Я-то старый, почти не сплю, вот и слушал целую ночь, как Ваш друг не находит себе места – ворочается и ворочается горемычный.…Эй! Погоди, я не успел сказать главного…
– Потом, святой отец, потом! – сказал я, на бегу накидывая плащ – коли буду жив, непременно навещу вас в скором времени, обещаю!
Старик покачал головою и благословил меня, размашисто перекрестив. «Меня зовут отец Михаил» – услышал я уже в сенях.
В лесу уже проснулись первые ранние птахи. На востоке небо совсем посветлело, и было украшено золотыми насечками длинных и тонких облаков. Однако мне было не до красот, все мысли мои занимал Николя, я почти бежал, стремясь догнать его. Дорога, по которой мы вчера ехали, сначала раскисла, а сейчас находилась в цепких руках первых заморозков. Мелкие лужи промерзли насквозь. Вот и поворот, миновав который я увижу щегольскую коляску Винера, и, надеюсь, его самого. Про Афрания я и загадывать боялся.
Моему взору открылась странная картина: коляски не было. Навстречу мне быстрым шагом шел Николя.
– Сбежал, сукин сын! – издалека закричал он мне. – Специально разыграл поломку, стервец! – Николя казался раздосадованным, но одновременно, мне показалось, что он рад.
– Признайся, Николя, это ведь не худшее, чего ты ожидал! – сказал я ему, когда он, запыхавшись, подошел.
– Признаться, да. Я думал, что увижу растерзанный труп, всю ночь ворочался – мерещились кишки, раздираемые волками,…чуть с ума не сошел. А коляску жаль, конечно. Дорогая вещь… но я безмерно рад, что разбойник Афраний не будет мне являться в кошмарных снах! Теперь понятно, почему он так радел за хозяйское добро!
Мы посмеялись, и отправились в Фирсановку пешком, почти налегке, если не считать моего саквояжа. В пути решили не останавливаться, чтобы успеть в деревню к вечеру, однако случилась досадная вещь: я сбил в кровь ноги, потому что был не готов шествовать несколько часов кряду и попросту одел не те сапоги. Ночевать в лесу было смерти подобно, не загрызут, так замерзнем. Идти осталось немного, только вот я слишком долго не обращал внимания на боль, и теперь был абсолютно беспомощен – до деревни мне не дойти. Я пытался отправить Николя в деревню за лошадью, но он ни в какую не соглашался – нас почти накрыли сумерки. И вдруг мы переглянулись – вдалеке сильный мужской голос выводил грустную, тягучую, словно дикий мед, песню. Голос все приближался к нам, и вскоре с нами поравнялась телега, запряженная довольно резвой кобылкой. Это было спасение.
Мужика, которого мы не преминули поблагодарить, звали Пафнутий. Это был житель Фирсановки, возвращающийся домой из соседней деревни, Тумаевки, где он гостил у свояка.
– И не страшно тебе, Пафнутий, возвращаться так поздно? – спросил Винер. – Я слышал, волки в этом году лютуют…
– Волки? – Мужик ухмыльнулся в усы. Не более, чем в прошлом годе. Шалят понемногу, а как же. Однако, я вам вот что скажу: – без Божьего соизволения и волосок с головы не упадет.
– Так – то оно так, да только береженого, говорят, Бог бережет! – встрял я в разговор, поскольку спокойствие местного жителя меня удивило и слегка насторожило.
– Не скажите, господа хорошие. Вот, взять к примеру, помещика нашего – Сытина. Ему цыганка нагадала насильственный конец, так он год из дому не выходил. Нужник в доме, баня в доме, часовня и та в доме. Но тут случилось так, что собачка его любимая околела. Приказал её барин похоронить супротив своего окна. И смотрит, стоит, как холоп его Жужу опускает в яму. Да видать неглубоко зарыли, утром барин глядь в окно – а там псы бездомные могилку разрывают. Выскочил барин вне себя, пунцовый весь, палкой свору раскидал, а потом вдруг словно опомнился – гадалку вспомнил. И руки-то опустил. Тут, понятно, свора на него и набросилась – от него только ширинка и осталась!!
– А не волки ли то были? – спросил Николя – неужто деревенские собаки?
Мужик продолжал:
– Слуга, который пришед барину на помощь, сказывал что точно, волки. Но только ему не поверил никто: откуда волки в барском парке? Мол, это он со страху наплел. Однако другой слуга, что на псарне, рассказывал, что гончие барина сбились в кучу и скулили, аккурат, когда он на помощь звал.
– Странно, – сказал я – собаки так себя не ведут. Напротив, зачуяв чужаков, должны были лаять не переставая, рваться наружу, уж я-то знаю! У меня у самого живет дюжина собак, не считая щенков, и не дай бог пришлой дворняге подойти ближе, чем за полсотни шагов… нет, нет… видать псарь перепутал что-нибудь.
Словно в подтверждение моих слов, мы услышали собачий лай, сообщающий о близости человеческого жилья.
– Ну может и попутал, меня там не было. – согласился Пафнутий, и указал кнутом вперед, – вот Фирсановка!
Это было весьма приятное известие, мы промерзли и оголодали изрядно. Нога моя почти ничего не чувствовала, и я, должно быть, сильно хромал, преодолевая последние шаги до крыльца, где проживала матушка Николя – Эльза Мироновна Винер.
Надо признаться, я был слегка разочарован, увидев перед собою высокую, сухощавую старуху в старомодном чепце и с пенсне на носу. Я ожидал увидеть «la femme fatale», способную пойти наперекор общественному мнению, одну из тех, кто с возрастом не теряет своей привлекательности, и, взглянув на которую, любой студент способен определить, что в молодости она была весьма недурна собою.
Эльза Винер имела весьма заурядную внешность, и я ещё больше засомневался в том, что папенькин адюльтер имел место. Увидев мои сбитые в кровь ноги, хозяйка всплеснула руками и призвала на помощь Настю, малолетнюю дочь сбежавшего Афрания. Матери у малютки не было, вот и жила она, хлопоча по хозяйству, у Эльзы Мироновны.
Девочка принесла деревянную кадку с водой, и я погрузил туда околевшие ноги, морщась от боли. В печке потрескивали дрова, в воздухе витал чудесный запах мяса, и ещё что-то такое, чего я не ощущал очень давно, а именно дух семейного празднества, какой бывает в больших семьях в преддверии великих праздников, таких, как Рождество или Пасха.
Ужин был простоват и состоял из одного блюда – это была гречневая каша с мясом, однако мне показалось, что я никогда ничего вкуснее в жизни не ел. Воздав должное еде, я почувствовал себя уставшим и счастливым. После, устроившись на скрипучей кровати за ширмой, рассуждая о том, как мало в сущности, надо мне для счастья, я уснул.
Проснулся я по обыкновению рано, но какое-то время лежал в постели, не зная, чем занять себя, пока все спят. Однако, скоро мне это наскучило, и я решил-таки подниматься. Осторожно, стараясь не шуметь, нащупал свой плащ, и вышел на улицу.
Деревня спала, было тихо и холодно. Я вдохнул полной грудью, и выдохнул, точно древний дракон, облако пара. Ни собаки, ни птицы не было слышно. Ни звука. Я стоял и размышлял, не вернуться ли мне обратно, как вдали услышал монотонный звук. Точно бабка-знахарка бубнит под нос свои наговоры: бу-бу-бу-бу-бу… я навострил уши, огляделся кругом, но ничего не выдавало источник этого странного явления. Тогда я, прихрамывая, пошел к калитке, оставляя на выпавшем за ночь снегу свои следы. Скрипнула дверь, и я обернулся. Кутаясь в шаль, на пороге стояла хозяйка, как я про себя её называл – вдова Винер. Она была без чепца и пенсне и щурила глаза, не – то от близорукости, не – то от снега.
– Алексей Леонидыч, голубчик! Поспали бы ещё, отдохнули бы! – прошептала она.
– Не извольте беспокоиться, Эльза Мироновна. Мне-то немного надо, обычно сплю и того меньше. – Также, громко шепча, ответил я.
– Хорошо, я тогда сейчас схожу за молоком, к Авдотье, завтракать будем!
Вернувшись от молочницы, первым делом мадам Винер растолкала сонную Настю, и, велев ей собирать на стол, отправилась в глухую комнату, навести утренний туалет. Вернулась быстро, и села к окошку, за рукоделие.
– А Настю отчего бы не посылать за молоком? – кивнув на девочку, хлопотавшую у стола, спросил я.
Эльза Юрьевна прекрасно расслышала мой вопрос, я в этом уверен, но сделала вид, что ничего не слышит, и продолжила сосредоточенно втыкать иголку в вышивку.
Завтрак был также незатейлив, как и ужин: деревенский творог, молоко, половина вчерашней ковриги, которая, не смотря на то, что на ночь её укрыли рушником, успела зачерстветь. Выпив пару свежайших куриных яиц, я подмигнул Николя, который только успел проснуться и приветствовал меня кивком своей сонной головы с копной спутанных волос.
