– Я хотел бы выйти на улицу, – сказал он.
Женщина удовлетворенно кивнула. Подойдя к металлическому креслу, Дэниел услышал неожиданный звук. Это было что-то похожее на… фырканье. После чего кто-то негромко чихнул. Не врач и уж точно не верзила в халате. За учащенным дыханием последовал крик. Да, раздирающий слух крик маленького ребенка.
На лице у верзилы в халате появилось такое выражение, будто он получил пулю в живот.
– Займитесь ею, – холодно приказала врач.
Казалось, здоровяк предпочел бы умереть на месте.
– Там младенец? – спросил Дэниел.
– Нет, живой слон, – проворчал верзила. – А ты давай ложись.
Сняв с Дэниела наручники, он закатал насколько мог длинные рукава.
Забравшись в кресло, Дэниел раскинул руки и ноги. Сидеть здесь было очень неуютно. Толстые кожаные ремни затянулись на щиколотках, бедрах, запястьях, локтях и груди. Верзила в халате будто умышленно не спешил, застегивая пряжки. Ребенок в кроватке, стоявшей в дальнем углу лаборатории, продолжал кричать, громко и пронзительно.
– Займитесь ею, – повторила врач.
Снова посмотрев в ту сторону, Дэниел увидел, как над кроваткой поднялась маленькая головка. У девочки были густые черные волосы и большие круглые глаза, в настоящий момент зажмуренные от боли или гнева.
– Покормите ее и переоденьте, – распорядилась врач.
Она подкатилась на табурете к Дэниелу. В руках у нее были шприц с длинной иглой и пробирки для крови. Юноша вздохнул. У его брата Зеке была одна-единственная слабость. Он просто до смерти боялся шприцев, подолгу скандалил всякий раз, когда нужно было сделать какой-либо укол, за что его, вероятно, помнили в медицинских частях всех американских военных баз, где довелось служить отцу. Дэниел же принимал уколы безропотно, потому что после спектаклей Зеке на него все равно никто не обратил бы внимания.
Ну а здесь определенно до этого вообще никому не было дела.
Через все это он уже проходил. Его руки были привязаны к подлокотникам, поэтому парень ничего не мог поделать. Дэниел отвернулся, не желая видеть, как врач ищет подходящую вену.
– Сожми руку в кулак, – сказала она.
Тем временем малышка уже встала в кроватке. Отговорки у охранника иссякли, и он отправился выполнять распоряжение врача. При его приближении малышка закричала еще громче. На ней была распашонка в ярких цветах.
«Держись, девочка!» – подумал Дэниел.
***
25 февраля 2006 года, 14.46
Афины, Греция
Похититель шел быстро, подталкивая Джейме перед собой. Ростом он оказался значительно выше ее. Она это чувствовала по тому, как ее затылок то и дело ударялся о нижнюю часть его шлема. Они быстро свернули в соседний переулок. Пока Джейме обдумывала следующий шаг, со скрипом отворилась массивная дверь, и похититель грубо толкнул ее вперед. Ей в нос ударило зловоние помойки. Затем дверь закрылась, и воздух стал просто заплесневелым. Джейме предположила, что ее провели через черный вход.
Похититель железной хваткой стиснул ей левую руку. Послышался металлический скрежет.
«Грузовой лифт», – рассудила Ричардс.
Догадка оказалась верной, в чем она тотчас же и убедилась. Ее запихнули в кабину, и дверь с лязгом захлопнулась.
Кабина, судорожно дергаясь, натужно поднялась на четвертый этаж. Джейме ждала, что будет дальше. Веревки туго впивались ей в запястья. Наконец ее вывели из лифта, и кабина со скрежетом поползла вниз.
Джейме провели по коридору, выложенному плиткой, и затолкнули в комнату. У нее за спиной закрылась массивная дверь. К своему удивлению, женщина поняла, что окна открыты, поскольку с улицы доносились голоса играющих детей.
Похититель грубо усадил ее на простой деревянный стул и, не теряя времени, начал задавать вопросы на английском языке:
– Кто вы такая?
– Джейме Линн Ричардс.
– Откуда вы прибыли?
– Я только что прилетела из Германии.
– Куда вы направляетесь?
– Я вернусь обратно в Германию.
– Вы служите в американской армии. Какое у вас звание?
– Капеллан.
– Я спросил не это.
– Майор.
– Вы числились пропавшей без вести почти три года. Где вы находились все это время?
Прежде чем ответить на последний вопрос, Джейме освободилась от веревок, одним молниеносным движением сорвала с глаз повязку, встала и замахнулась стулом как оружием. Перед ней стоял парень шести футов роста, со взъерошенными черными волосами и дьявольской усмешкой на лице.
– Ты мог хотя бы раз позволить мне подняться на пассажирском лифте? – спросила Джейме.
***
25 февраля 2006 года, 14.56
Остров Патмос
В 40 километрах от побережья Турции
Витгард Виллелла достоверно знал, что наука спасет мир. Разумеется, в том случае, если человечество перестанет действовать иррационально и воспользуется преимуществами информации, имеющейся в его распоряжении.
Невысокого роста, лысеющий, полный жизненных сил, Виллелла был законченным мизантропом и гордился этим. Сидя за столом, он смотрел на экран компьютера, на который было выведено сообщение, только что пришедшее по электронной почте: «Замечательная новость! С нетерпением жду презентации во вторник».
Во вторник. Это известие оказалось одновременно и хорошим и плохим.
Хорошая часть заключалась в том, что прорыв уже близко. Совсем рядом.
Плохо было то, что прорыв, о котором жаждал услышать Нестор Алленде, на самом деле еще не произошел. Без продолжения финансирования работы пришлось бы приостановить. Ради получения от Алленде очередной суммы Виллелле пришлось заявить, что результат уже есть. Нет, он не совсем солгал. Немного подкорректировал временны́е рамки. В науке исследования никогда не проходят гладко, однако Витгард всегда добивался успеха, причем совершенно фантастического. Вскоре это опять произойдет.
Во вторник. На то, чтобы изменить историю науки и всего мира, осталось лишь три дня.
Виллелла получит огромное удовольствие, присутствуя при том, как наука в который уже раз снова меняет мир.
Витгард Виллелла вырос в католической Испании в семье, боготворившей науку. Его мать-немка и отец-испанец были учеными, сестра с блеском окончила университет. Но никто не знал, что делать с Витгардом, который ровным счетом ничего не понимал в науке и периодическую таблицу Менделеева воспринимал как полную галиматью.
Он плохо учился, и еще хуже у него обстояли дела со спортом. Однажды учительница в начальной школе из лучших побуждений заговорила с ребятами о том, что каждый человек преуспевает в какой-либо области – кто в искусстве, кто в науке, кто в спорте. Витгарду не подходило ничего. Кто-то из одноклассников даже пошутил: «Только не Витгард – он ни на что не годен!» Сквозь дружный смех класса мальчишка услышал голос учительницы: «Ну, быть может, он умеет общаться с людьми. Предположим, он хороший друг».
Съежившись за партой, маленький Витгард размышлял о том, что общаться с людьми он тоже не умеет. Большинство из них были безнадежно глупы для того, чтобы он испытывал к ним какие-либо теплые чувства, не говоря уж о том, чтобы строить дружбу. Только через пару лет, проведенных в страданиях, Витгард наконец выяснил, что же именно у него получается хорошо: манипулировать людьми. Он мог вникать в любую ситуацию и заставлять все стороны выслушивать его мнение, обладал способностью прекращать ссоры и заставлять людей работать вместе – ради достижения цели, выгодной ему самому. В старших классах школы Витгард организовал службу выполнения домашних заданий, которая давала работу почти трети класса, а другая треть выплачивала им за это неплохие деньги. Но Виллелла не остановился на достигнутом. Он прославился тем, что постоянно выдвигал какие-то деловые предложения и обязательно доводил их до конца.
И хотя Витгард ничего не смыслил собственно в научных исследованиях, он умел ценить новые идеи, которые обсуждали за ужином остальные члены семьи. В то время как родные считали его непроходимым тупицей, он постепенно приходил к выводу, что настоящими глупцами являются именно ученые. Они работают за гроши, выбивают гранты, вкалывают в тесных лабораториях без окон и в конце концов передают корпорациям все права на плоды своих титанических усилий. Также Витгард пришел к выводу, что ученые являются ханжами, лишенными морали. Они постоянно похваляются своими успехами, сравнивают, кто опубликовал больше работ, не чураются воровать свежие идеи у своих студентов и друг у друга.
Витгард также обратил внимание на то, что прорывы происходят во всех областях науки, но даже самых талантливых ученых больше всего выматывает мучительно долгий и запутанный процесс выколачивания денег на исследования.
Больше всего Витгард презирал тех, кто возглавлял «мозговые центры»[2], которые мнили себя законодателями общественной нравственности и не жалели сил, вдалбливая широкой публике мысль о том, что определенные направления исследований являются аморальными. В наше время общество должно было бы сознавать, что происходит, когда люди разрешают навязывать себе моральные принципы. Ведьм сжигали на кострах, а еретиков побивали камнями. Абсурд.
