боюсь, что если стану доставлять ему неудобства, Митчелл предпочтёт от меня избавиться. — Я просто сказала глупость. Я имела в виду, что есть много женщин, которые пошли бы с тобой в церковь.
— Для этого уже давно не нужна церковь, — шутит он.
— Нет! — Я улыбаюсь через силу, хотя на душе погано. — Спасибо за подарок. Ничего, если я пойду спать? Очень устала.
— Если устала, иди, конечно, — Митчелл озадачен, — Доброй ночи, Бекки.
— Спокойной ночи, Митчелл.
Я иду к себе. Захлопываю дверь и заваливаюсь на кровать не раздеваясь. Прижимаю к себе подушку и крепко закусываю её угол. Слёзы струятся по щекам, и я изо всех сил сдерживаю рыдания, боясь, что он услышит.
Я для Митчелла друг, а он для меня нечто большее. Он был прав про юношескую влюблённость. Ночами я вижу его в постыдных снах, после которых просыпаюсь вся в поту и с бешеной пульсацией внизу живота. Стыдно признаться, что это происходит и ещё постыднее признать, что это так приятно, и что я постоянно думаю о нем перед сном, чтоб снова познать это греховное удовольствие.
Глава 5. The hooker
В раковину падают клочья пены для бритья вперемешку с крупными бордовыми каплями.
— Зараза! — выдыхаю я и стираю с лица остатки пены вместе с кровью.
Полотенцем протираю кусочек запотевшего зеркала и оцениваю глубину пореза, который противно саднит и кровит.
Я открываю аптечный шкаф, достаю бутылочку перекиси и, щедро смочив край полотенца, прикладываю к порезу, отчего кровь сразу начинает пениться.
С силой захлопываю шкаф, но что-то заставляет снова его распахнуть. Я достаю с верхней полки несколько флаконов — "Агомелатин" и "Тразодон". Открываю оба и высыпаю таблетки на ладонь. Давай, Митчелл, отправь их в рот, и всё, возможно, будет хорошо. Ты же не станешь растением, которое будет весь день пускать слюни, если проглотишь этих «малышек».
Не всё так гладко, как хотелось бы. Лекарства выпивают душу, делают тебя онемевшим. Ты оглушён, седирован: в сознании, всё понимаешь и даже способен реагировать на вопросы и простейшие команды, но ничего не чувствуешь. Ничего.
Я высыпаю содержимое баночек в унитаз и жму кнопку слива. Возвращаю их пустые на место. Под пальцами скользят фотографии, но я не решаюсь их достать. Я отчётливо помню, что они лежали в глубине, теперь — почти на краю. Заглядывала сюда, маленькая проныра.
По сути Бекки не сделала ничего плохого, но для меня любое вторжение в личную жизнь сродни пощечине. Устроить ей выволочку? Тогда придётся объяснять, зачем мне все эти таблетки, а я этого не хочу. Промолчать, как сделала она?
Я был слишком самонадеян, когда думал, что приведу её сюда, и мы будем жить как соседи. Бекки непосредственная, обаятельная, и настолько притягательная, что соблюдать дистанцию всё сложнее. Она проникает под кожу, подсаживает на себя, как на наркотик. С ней так просто, что можно забыться и стать собой. Но вряд ли кому-то понравлюсь я настоящий.
На раковине стоит баночка с блеском для губ. Я хватаю её и кручу в пальцах. Вечно все разбрасывает. Иногда это раздражает. А иногда хочется, чтоб она всё засыпала вещами со своим запахом.
Я одеваюсь и иду на кухню. Она сидит прямо на столешнице, болтает ногами и читает женский журнал, посасывая красную карамельку на палочке, которая окрашивает губы в нежно-розовый цвет.
— Я же просил тебе не сидеть на столах, — ворчу, хлопнув её по коленкам.
— Прости. — Бекки спрыгивает на пол.
Я засовываю в блендер куски зелёного яблока и начинаю кромсать сельдерей. Нож соскальзывает, и лезвие входит в палец, рассекая плоть чуть ли не до кости. Я выдёргиваю лезвие из раны, и кровь фонтанчиком выплёскивается на белую столешницу.
— Проклятье! — Я зажимаю рану салфеткой; тягучие капельки часто стучат по полу.
— Дай посмотрю! — Бекки несётся ко мне. Лицо обеспокоенное, руки дрожат.
— Мне не нужна нянька! — кричу я, вырываясь из ее рук. — И не смей рыться в моих вещах! Поняла?
— Поняла, — кивает она, а глаза уже переполняются слезами.
— Иди к себе уже! — рявкаю я.
Бекки смотрит на меня широко распахнутыми глазами, дышит часто и поверхностно, словно задыхается, щёки пылают. Этот взгляд. Я только что ударил её словом.
Резко разворачивается и бежит к себе, шлёпая по полу босыми ногами.
Я достаю из ящика бинт и наспех заматываю кровоточащий палец. Затягиваю потуже и спешу за ней.
Стучу в дверь костяшками пальцев, хоть она и приоткрыта.
— Чего тебе? — спрашивает, задыхаясь от рыданий.
— Можно войти?
— Ага. — голосок такой жалобный, что у меня всё сжимается внутри. Молодец, Митчелл, ты парень что надо!
Вхожу. Она бегает из одной части комнаты в другую с рюкзаком в руках и запихивает туда, что попадется под руку. Из-за слёз даже не видит толком, что пакует.
— Что ты делаешь?
— Ухожу! — выкрикивает Бекки. Теперь уже настала её очередь кричать.
— Бекки, прости меня! Я вёл себе как сволочь.
— Ты же был таким хорошим, — всхлипывает она. — Что на тебя нашло? Если ты хочешь, чтоб я ушла, просто скажи.
Я хватаю её запястье, чтоб, наконец, остановить бешеные метания и забираю из рук рюкзак. Бекки смотрит на меня огромными влажными глазами, верхняя губка покраснела и припухла, а плечи вздрагивают от рыданий. Это все так по-детски. Или так по-женски.
Мне ничего не остаётся, кроме как опуститься перед ней на колени. Не люблю, когда женщины плачут. И уж тем более по моей вине. Она так удивлена моим поступком, что даже прекращает всхлипывать.
Мои руки лежат на её талии, и я чувствую, какая она горячая под
