— Не может быть! — вскричал Генри чуть не плача. — Я на эту чертову мастерскую в суд подам. Преступная халатность! Вы только посмотрите! Ведь они ее уничтожили! — На него было страшно смотреть. — Придется брать ее на буксир. Господи, какой кошмар! Есть у кого-нибудь мелочь на автомат?
Я достал несколько монет, и он помчался звонить.
— Мне так его жаль, — сказала Мелани.
— Мужчины очень привязываются к машинам, — глубокомысленно заметила Софи.
Мы о чем-то болтали, когда наконец вернулся запыхавшийся Генри.
— Слава Богу, дозвонился до автоклуба. Обещали прислать кого-нибудь через час, все аварийные грузовики заняты — на Чизвик-роуд целая куча машин, штук десять.
Я воспользовался моментом:
— Чем ждать целый час, я лучше отвезу Софи домой, ей с самого утра на занятия.
Не успел Генри возразить, как я поймал такси. Мне стоило большого труда дать водителю адрес Софи, вместо того чтобы пригласить ее к себе пропустить рюмочку.
— Не зайдете? — спросила она, когда мы приехали.
— Я бы не отказался от чашечки кофе, но не смею вас задерживать, ведь вам рано вставать.
— А вам?
— По утрам я никуда не спешу, потому что обычно пишу по ночам.
В ее полуподвальной квартире с двумя окошками было полутемно, и приходилось весь день жечь свет. На крашеных стенах висели афиши Джеймса Дина и «Стоуна», повсюду валялись подушечки, кипы журналов с заумными статьями типа «Умеете ли вы вести разговор глазами», которые так нравятся девушкам.
— Ну что, не похоже на магазин «Все для дома и сада»? Мебель куплена у старьевщиков. В общем, получилось нечто доморощенно-эклектичное, вы не находите?
— Отлично сказано. Мне нравится.
Позже я узнал, что в тот год «эклектично» было ее излюбленным словечком.
— Какой кофе вы любите?
— Черный, без сахара.
— Это хорошо, потому что молока у нас нет.
— Можно я пройду в ванную?
— Вперед!
Я поднырнул под веревку с постиранными вещичками, натянутую поперек ванной.
— Здорово сегодня было, — крикнула она.
— Рад, что вы остались довольны.
К ванным комнатам у меня особый интерес. У девушек они обычно похожи на филиал аптеки. Здесь тоже выставка была грандиозная — никогда не видел столько всяких склянок с шампунями, косметикой, одеколонами и дезодорантами. Я решил освежиться одеколоном, но ошибся бутылочкой. В ней оказалась жидкость с едким тошнотворным запахом. Стал мыть руки и вдруг обнаружил в раковине одинокую золотую рыбку.
— А у вас там золотая рыбка, — сказал я, вернувшись в комнату.
— О Господи! Сегодня очередь Мелани менять ему воду.
Она вынесла из кухни стеклянную чашу с веточкой коралла.
— Бедный старый Фред, ты, наверно, совсем исстрадался.
— Эту рыбку зовут Фред?
— Да. Оригинально, правда? Мы его выиграли на благотворительной ярмарке.
Софи поставила чашу на хилую книжную полочку и насыпала в нее рыбьего корма. Фред быстро всплыл к поверхности и стал заглатывать крошечные хлопья. Софи резко повернулась ко мне.
— Чем это от вас пахнет?
— Я имел смелость воспользоваться вашим одеколоном.
— А, это я получила на халяву, когда делала рекламу. Кто такой купит? Вот они его и раздают! — Софи ничуть не обиделась. — Посуда разная, вы уж простите, мы недавно столько разбили. Кстати, это чай, — продолжала она тараторить. — Не хотите — не пейте, кофе тоже нет. Хозяйство — это тоска, правда?
Она плюхнулась в кресло, отодвинув старого мишку, который, судя по всему, уже пережил пересадку конечностей. Пока мы разговаривали, она качала его на руках.
— Вы действительно подарите мне свой роман?
— Конечно.
— Обещаю его прочитать.
— О большем не смею мечтать, — сказал я.
Она вытянулась в кресле — ноги вперед, ступни развернуты, как у балерины. Я поставил себя на предохранитель и сменил положение ног, чтобы скрыть образовавшуюся между ними выпуклость. Я хотел ее и в то же время боялся.
— Вы что-нибудь репетируете на занятиях? Я в этом ничего не смыслю.
— На занятиях не репетируют, лишь разогреваются и делают упражнения для пробных просмотров. Я сейчас только пробуюсь.
— Почему? Уверен, вы отлично танцуете.
— Со мной-то все о’кей, но танцоров сейчас ни в грош не ставят. Приличной работы нет. Многие девушки уезжают за границу, в основном на Ближний Восток, но мне совсем не улыбается плясать с голым верхом в ночном клубе где-нибудь в Бейруте. Может, на следующей неделе мне что-нибудь подкинут — хотя бы рекламу шампуня.
«Голый верх» снова напомнил о злосчастной фотографии.
— Ваши родители работают в театре?
— Они умерли. Но они не были деловыми. Папа служил в банке.
— А братья или сестры есть?
— Не-а.
Говорить о пустяках, не касаясь главного, становилось все труднее. Я не знал, какие в этом доме порядки — есть ли у них с Мелани договоренность на такие непредвиденные случаи. Зная Генри, я подозревал, что страсти по любимой «Эм-Джи» могут выбить у него из головы все мысли о развлечениях. Не исключено, что, как только отбуксируют эту чертову штуку, он привезет Мелани домой в такси, и дело с концом. Я и так добился многого и не хотел все испортить одним опрометчивым шагом: даже если я не буду отвергнут, дело вряд ли дойдет до желаемого конца.
Еще минут пятнадцать я расспрашивал ее о деталях, которые могли мне пригодиться во время будущих свиданий: какую еду она предпочитает, по каким дням у нее занятия, какая поп-музыка ей нравится и все такое. Без колебаний выставив себе высокую оценку за образцовое поведение, я был уверен, что теперь-то уж оно будет щедро вознаграждено. Вокруг Софи наверняка ошивается целый легион развратников, так пусть я буду в ее глазах интригующим исключением.
— Послушайте, из-за меня вы не ложитесь спать, — сказал я. — Рядом с собой вы укладываете этого мишку?
— Да.
— И почему это девушки так любят медведей? Ведь они не очень-то ласковые!
— Не знаю, — сказала Софи. — А вы как думаете?
— Ничего я не думаю. Просто я завидую вашему мишке.
Это был единственный намек, который я себе позволил. Я не поцеловал ее, даже не сделал попытки. Не хотел рисковать. Хотя с трудом сдерживал бушевавшую во мне страсть.
Уже совсем поздно мне позвонил Генри.
— Я тебя разбудил?
— Да. — Я не спал, но хотел, чтобы ему стало неловко.
— О, прости, пожалуйста. Ты один?
— Один. Чем дело кончилось?
— Думаю, с ней все будет в порядке. Есть, конечно, сомнения, но все показатели хорошие.
— Ты говоришь о Мелани или о своей вшивой машине?
— О машине, конечно. Они считают, что ничего серьезного.
— Потрясающе. А что Мелани, ее ты не отбуксировал к себе?
— До чего остроумно!
— Как она тебе?
— Девушка в полном порядке.
— Что это значит?
— В порядке, и все.
— И все? Ты собираешься с ней еще встречаться?
— Возможно.
— Не слышу в твоем голосе энтузиазма. По-моему, она очень привлекательная и очень неглупая девушка.
— Угу.
— Ну так что?
— Как ты думаешь, она не еврейка?
— Нет. А хоть бы и да, что с того?
— С еврейками всегда масса проблем. Это все знают.
— Да ну? И какие же?
— Они хотят замуж.
— Что, конечно, такому хорошему христианскому мальчику, как ты, совершенно ни к чему.
— Ты же понимаешь, что я имею в виду. Пока им не пообещаешь жениться, они ног не раздвинут.
— Кто тебе сказал эту чушь?
— У меня много друзей евреев, и все они так говорят.
— Просто они хотят сохранить своих девушек для себя.
— Ладно, там видно будет, — промямлил Генри.
— А как насчет Софи, что ты теперь о ней думаешь?
— Ты видел ее блузку? Через нее соски просвечивают.
— Ну и что?
— Значит, я прав. Я имею в виду ту фотографию.
— Ну-ка, постой. Допустим, Мелани окажется кристально чистой христианкой первого сорта, а ноги раздвинет достаточно широко, чтоб туда пролезла твоя хваленая елда, и при этом разденется. Ты что — убежишь от нее?
— Ты это к чему?
— А к тому, что нет никакой разницы между голой пташкой у тебя в постели и этой чертовой фотографией в журнале. Разве не так?
— Есть разница, и огромная, — возразил Генри. — Фотография выставлена на общее обозрение. Как я могу показаться с девушкой, зная, что вся округа на нее дрочится?
— Ты просто мешок дерьма, вот ты кто!
— Ладно! Каждый остается при своем мнении, — сказал Генри. — Будешь в хорошем настроении, тогда поговорим.
— Я уснул в отличном настроении, а ты разбудил меня и заставил слушать твои расистские сексуальные бредни. Надеюсь, твоя машина выдержит операцию. Ее положили в отдельную палату?
— Спокойной ночи, — сказал Генри.
Лишь через два месяца я впервые переспал с Софи — два месяца мучительной неопределенности, когда я забросил работу и каждый раз, просыпаясь, чувствовал себя словно перед решающей битвой, не зная, выиграю ее или проиграю. Софи оказалась девственницей. Теория Генри была уничтожена, хотя он в это так и не поверил.
