— Я уснул в отличном настроении, а ты разбудил меня и заставил слушать твои расистские сексуальные бредни. Надеюсь, твоя машина выдержит операцию. Ее положили в отдельную палату?
— Спокойной ночи, — сказал Генри.
Лишь через два месяца я впервые переспал с Софи — два месяца мучительной неопределенности, когда я забросил работу и каждый раз, просыпаясь, чувствовал себя словно перед решающей битвой, не зная, выиграю ее или проиграю. Софи оказалась девственницей. Теория Генри была уничтожена, хотя он в это так и не поверил.
В самом начале любви обычно испытываешь непреодолимое желание узнать о своем предмете как можно больше. И только со временем становишься более скрытным, прижимистым, а то, что успел узнать, стараешься обернуть себе на пользу.
У нас с Софи было именно так. Когда наши отношения зашли достаточно далеко, мы сочли необходимым обременить друг друга историями своей жизни. Она заставила меня раскопать детские фотографии — жуткую память о каникулах, проведенных на море. Маленький мальчик с тюремной стрижкой и худеньким личиком, с ведерком и саблей в руках храбро встречает суровые волны Английского канала. Потом — юноша в костюме для крикета, уже с более выразительными чертами лица, но по-прежнему с ужасной стрижкой. Софи внимательно их изучила и выбрала несколько самых тошнотворных, чтобы носить в своем портмоне. Я, со своей стороны, с пристрастием допросил ее, где она воспитывалась, в какую школу ходила. Выяснилось, что она воспитывалась и училась в монастыре, и после этого она стала для меня еще более загадочной. В мои школьные годы существовал миф — я в него тогда непоколебимо верил, хоть и не проверял, — что в ежовых рукавицах монахинь монастырские девочки постоянно находятся в состоянии сексуального возбуждения.
— Покажи и ты мне свои старые фотографии, — попросил я, — а то так нечестно.
— Они отвратительные, ты меня сразу разлюбишь.
— Сейчас проверим.
— Я носила гадкую форму, а на зубах у меня был проволочный каркас. — Она долго упиралась, но потом все же вытащила фотографии на свет Божий. Мне они показались очаровательными.
— Сколько тебе здесь лет?
— Четырнадцать.
— Прекрасное развитие для такого возраста.
— Да, ничего. Они у меня всегда были большими, а в монастыре насчет этого строго. Меня заставляли их забинтовывать.
— Какое варварство! Родители у тебя католики?
— Нет. После их смерти меня отдали одному бездетному родственнику. Они с женой никак не могли со мной справиться и потому отдали в монастырь.
— А сейчас? Ты ходишь к мессе?
— Нет, никогда.
— Я тоже. Ты вошла в дом Великого безбожника.
К тому времени она уже перевезла ко мне все свои пожитки: несколько чемоданов с одеждой, проигрыватель и коробку поп-синглов, конечно — медведя, пару афиш, небольшой комод и весь безумный запас косметики. Моя крошечная ванная моментально преобразилась, как, впрочем, и вся моя жизнь.
Я поинтересовался, может ли Мелани одна платить за квартиру.
— О, с ней все в порядке, она найдет кого-нибудь вместо меня. — Как и многие влюбленные девушки, Софи была чуть-чуть бессердечна к подруге.
Я знал, что Мелани и Генри иногда встречаются, но перестраивать свою жизнь Генри не захотел и очень удивился, узнав, что мы с Софи живем вместе.
— Ненормальный! А когда тебе все это надоест, как ты будешь выпутываться?
— Не приставай, она ведь только что переехала.
— Ты дал ей ключ?
— Да.
— Это еще только начало, дружище. Впрочем, всегда можно сменить замки. Она хоть аккуратная?
— Какое это имеет значение?
— Она устроит все по-своему, ты не сможешь работать. Не сможешь — и все тут! Целый день будешь вправлять себе мозги.
— Так сказал Заратустра.
— Вот видишь. Вспомнишь тогда, кто тебя первым предупредил.
Поначалу он явно ошибался. Утром, как только Софи убегала на свои занятия танцами, я, куда только девалась лень, садился писать. А вот аккуратной Софи невозможно было назвать: иногда спальня превращалась в настоящий бедлам. Ослепленный любовью, я смотрел на это сквозь пальцы. Лучшая подружка писателя — это корзина для бумаг, и мое рабочее место особо не отличалось от спальни. Жить с Софи было легко и весело. Просыпаясь утром, я испытывал настоящее блаженство, когда ее теплое податливое тело прижималось к моей трепещущей плоти.
Классический балет, несмотря на неудовлетворенное честолюбие, оставался по-прежнему ее страстью. На спектаклях в «Ковент-Гардене», куда она меня водила, мне приходилось изображать интерес. Я способен ценить прекрасное, однако балет никогда не производил на меня особого впечатления. Софи я в этом не признавался — уж очень трогательной была ее радость, смешанная с грустью.
Я никогда не говорил ей о той фотографии из журнала — возможно, боялся, что Софи истолкует это превратно и решит, что у меня с самого начала были низкие побуждения. Журнал я спрятал подальше в письменный стол, но иногда доставал и рассматривал. Когда ее не было дома. Как ни забавно, в каком-то смысле тело ее на фотографии казалось мне реальнее, чем по ночам в постели.
Как-то я повел ее в кинотеатр «На Зеленой» смотреть новую версию «Жизнь и смерть полковника Блимпа». Возвращаясь домой, мы напевали журчащий полонез из «Миньон».[28] Печальные романтические истории вообще доводят меня до слез, и этот поход в кино с Софи — такой желанной, такой чувственной и одновременно непорочной — крепко засел в моей памяти. В ту ночь мы любили друг друга неистово, словно перед разлукой. Если правда, что звуки не исчезают, а вечно плавают где-то в стратосфере, подобно обломкам старых спутников, то я знаю, отчего до сих пор то и дело просыпаюсь по ночам: меня будят страстные крики Софи в моменты кульминации.
Иногда после репетиции она приводила кого-либо из друзей. Девушки из какого-то чуждого мне мира, подтянутые, жилистые, с мускулистыми икрами, в толстых бесформенных шерстяных свитерах и длинных теплых чулках, казались почти бесполыми и мало чем отличались от сопровождавших их молодых людей. Они щебетали, как птички на заре, судачили о своих преподавательницах, о бездарных танцовщицах, сумевших каким-то образом отхватить работу в Вест-Энде. Не знаю, что они обо мне думали. На их языке я был «штатским», приятелем Софи, подававшим кофе и бисквиты, перестарком, не всегда понимавшим жаргон, на котором они изъяснялись. Я тихо сидел в сторонке, не претендуя на внимание, с удовольствием их наблюдая (писатель всегда собирает материал), гордясь тем, что самая очаровательная из них, чью красоту нельзя скрыть под дурацкими одеждами, принадлежала исключительно мне. Они не пили и не принимали наркотиков (у меня, по крайней мере, никогда) — единственной их заботой была избранная ими, но малодоходная профессия, со всеми ее причудами и мелкими интригами.
— Тебе было скучно? — спрашивала Софи после их ухода.
— Нет. По-моему, они все замечательные. Особенно Фредди.
— А он не слишком занудный? Иногда несет такую дичь! Хотя танцует отлично.
— Он рассказывал о какой-то Матушке Ллойд. Это кто, ваша преподавательница? Он, кажется, ее недолюбливает.
— Не она, а он. Матушка Ллойд — это мужчина. Говорят, он как-то приставал к Фредди и получил по рукам. Фредди он не подходит.
— А кто Фредди подходит?
— Кто-нибудь погрубее. Если они тебя достанут, скажи. Ладно?
— Скажу.
— Может, все эти дурацкие разговоры тебя раздражают, тогда я не буду их приводить.
— Здесь твой дом, а они твои друзья. Можешь приводить кого хочешь.
— А вот ты почему-то не встречаешься со своими друзьями?
— Встречаюсь, конечно, например, с Генри. Мы виделись на этой неделе.
— А, Генри, — бросила она. — Генри не в счет, вы совсем разные. Я имела в виду других твоих друзей — писателей. Наверняка ты с кем-то общался до встречи со мной.
— Писатели никогда не ходят стаями, вообще редко встречаются, они слишком ревнивы друг к другу. Что значит — разные?
— Ну, так. Генри интересуется только деньгами.
— Он несимпатичен тебе?
— С ним все в порядке. Но ты не должен ему доверять.
— Генри? Он же мой старый друг, и такой безобидный. Немного честолюбивый — вот и все.
— Мелани мне кое-что рассказала.
— Например?
— Он считает, что я тебе не пара. Что испорчу тебе жизнь.
— Что он в этом смыслит? Она с ним спит?
— Редко. Он называет всех актрис шлюхами, а ее упрекает в излишней скромности. Мелани говорит, что она сыта им по горло.
Я не имел представления о том, какие сложности порой возникают у девушек, потому что до Софи ни с одной из них постоянно не жил. Однажды днем, вернувшись из магазина, я нашел ее лежащей на полу с упирающимися в край дивана ногами.
