— Будь у меня более высокая пенсия, я предпочел бы Грецию, — как-то признался он. — Но, в конце концов, здесь тоже море. Не такое синее, как Адриатическое, но все же лучше, чем никакого.
Я ни разу не ездил к нему с тех пор, как он вышел на пенсию, несмотря на многократные приглашения. Мои прозрачные оправдания он принимал без злобы, хотя понимал, что они липовые.
Сейчас же, по некотором размышлении, его дом показался мне самым подходящим местом. Я позвонил ему в тот же вечер.
— Роджер, боюсь показаться чертом из коробочки, но что, если я приеду к вам погостить недельку-другую? Если неудобно — ради Бога, скажите, я все пойму. Годы проходят, и мне очень стыдно, что мы так редко видимся.
Ведя с ним разговор, я ощущал неловкость, тем более что его реакция была моментальной и искренней.
— Какая замечательная новость, дорогой мой! Ну конечно же приезжай — когда и на сколько хочешь.
— Нет, правда? Вы уверены, что говорите это не из вежливости?
— Я вовсе не вежливый, — сказал он, — и никогда им не был. Будь что-то не так, я бы сказал. И не надо никаких церемоний.
Потом с проницательностью, свойственной старикам, он спросил:
— У тебя ничего не случилось?
— Нет, нет!
— Ну и хорошо. Как славно, дорогой мой! Когда тебя ждать?
— Постараюсь попасть на завтрашний поезд.
— Тебе надо выходить в Хелстоне, это ты знаешь. Возьмешь такси. К сожалению, встретить тебя не смогу: у меня был выбор — бросить пить или перестать водить машину, и я, как ты понимаешь, долго не колебался — уж очень люблю древесинку.
Так он ласково называл скотч, который не разбавлял ни водой, ни льдом.
На следующее утро, вооружившись новым портативным компьютером, в который загрузил все тот же текстовой процессор и текущую работу, я отправился на вокзал Ватерлоо.
До национализации «Корнуоллская Ривьера» была одним из самых знаменитых поездов на Большой западной линии. Теперь, когда эта линия стала всего-навсего частью городской железной дороги, неопрятные вагоны даже отдаленно не напоминали старые нарядные бело-коричневые составы. Оказалось, что и вагона-ресторана в поезде нет; мне объяснили, что не хватает персонала — это при трех миллионах безработных! Вместо этого пассажирам предлагалось совершить рискованное путешествие в закусочный бар, где смельчаков ожидало лишь что-то несъедобное в пластиковых пакетах. Пришлось приготовиться к долгому путешествию впроголодь. Но едва мы проехали Рединг, на пороге купе появился приветливый пакистанец с целым ящиком отличных свежих сэндвичей. Он объяснил, что у него «тэтчеровское» частное предприятие и что он всегда распродает весь товар до Эксетера. Это было единственное приятное исключение на общем унылом фоне.
Подкрепившись, я устроился со своим компьютером и все остальное время провел в попытках склеить некоторые фрагменты моего заброшенного романа.
После Девона Корнуолл воспринимается как другая страна. Здесь начинается настоящая Британия, без прикрас: обветренные каменные фасады домов, покореженные враждебными бурями деревья — только эта часть побережья, еще не истоптанная туристами, хранит величие и тайны былых времен контрабандистов. Хелстон, где я сошел с поезда, знаменит «Майскими цветочными танцами», когда парни и девушки, украшенные цветами, танцуют на улицах, забегая в каждый дом. Этот таинственный ритуал, похожий на моррисовские танцы[32], напоминают сцены из шоу «Монти Пайтона».
Приехал я в дождь. Минут двадцать ждал такси, которое отвезло бы меня в Портлевен. Домик Роджера, внешне почти не отличимый от соседских, стоял на полпути к вершине скалы, глядящей на гавань. Сада не было; входная дверь вела прямо в уютную гостиную. В доме были все элементарные удобства, в том числе и центральное отопление. Купив дом, Роджер позаботился об этом в первую очередь. Меня встретил поток теплого воздуха и непременный стаканчик виски.
— Как я рад тебя видеть, дорогой мой! — воскликнул гостеприимный хозяин. — Сколько лет, сколько зим!
— Да, очень много лет. Вся вина — моя!
Даже в годы студенчества он казался мне старым, а сейчас еще больше ссутулился. Морщины на лице, седеющие волосы, которые, как я заметил, он мазал бриллиантином, плохие зубы, открывшиеся в улыбке, рубашка с вытертым воротничком, неряшливо повязанный университетский галстук, свободный шерстяной джемпер, сильно поношенный. Он засуетился и повел меня в мою комнату, по дороге извиняясь за неудобства.
— К сожалению, только одна ванная. Но постель свежая, утром приходила женщина и проветрила ее. Если будет холодно, у меня где-то есть электрическое одеяло, сестра как-то подарила на Рождество, но им не пользуюсь — боюсь.
— Все будет хорошо. Мне здесь очень нравится.
— Ты, наверное, привык жить по-другому. Но вечером тебе придется довольствоваться моей стряпней. Собственно, ничего особенного — холодные омары и салат.
— Это замечательно.
— Я, как правило, сам себе готовлю, но с тобой мы будем ходить куда-нибудь обедать.
Я рассказал ему о своих злоключениях в поезде.
— Слава Богу, сейчас никуда не езжу, — сказал он. — Здесь, конечно, тихая заводь, но по крайней мере нет такой грязи, если не считать курортного сезона. — Он поджал губы, и я вспомнил эту его гримасу времен моего студенчества. В те моменты, когда он считал, что я веду себя неподобающим образом.
— А теперь расскажи, как дела у тебя? Пишешь новый роман?
— И да, и нет.
— Что это значит? — Я снова вспомнил его любимое выражение в колледже: «Излагайте яснее», которое он произносил словно заклинание.
— Я было начал его, но потом дело затормозилось. Сейчас снова пытаюсь склеить отдельные эпизоды. Вот, — я кивнул на компьютер, — вожу с собой на случай внезапного вдохновения.
— A-а, так ты умеешь с ними обращаться?
— Да, я просто без него не могу.
— Дьявольская штука. Я был уверен, что твоя жизнь изменилась. Об этом, собственно, и хочу тебя расспросить.
После отличного — несмотря на многократные извинения — обеда мы заговорили о прошлом, об общих знакомых. И лишь когда приступили к кофе и бренди, я вскользь упомянул о Генри.
— Генри?
— Генри Блэгден, — повторил я. — Он учился в одно время со мной, только, кажется, в другой группе, не в вашей.
— А, да, помню, Милый мальчик, но немного надменный. Он, насколько я знаю, стал членом парламента от тори, или я его путаю с Мелдрумом?
— Нет, именно он.
Его точная характеристика Генри меня слегка удивила.
— Ты поддерживал с ним отношения?
— Некоторым образом. Много лет мы дружили, но потом разошлись.
— Неудивительно. Никогда бы не подумал, что он займется политикой.
— Вы знаете, что он умер?
— Нет.
— Говорят, покончил с собой.
Он уставился на меня.
— Боже мой! Из-за чего? Женщина? Деньги?
— Никто ничего не знает. Какая-то загадочная история, в которую я тоже оказался втянутым.
Он предложил мне еще бренди, но я решил остановиться, чтобы не захмелеть. О возможностях Роджера по части выпивки в колледже ходили легенды.
— Что значит «загадочная»?
Я не собирался в первый же вечер рассказывать ему о случившемся, но, встревоженный последними событиями, совершенно запутался и ухватился за эту возможность, наплевав на то, что Роджер может догадаться об истинной причине моего визита. Как и Алберту, я выложил ему все, начиная со встречи в Венеции.
— В самом деле, странная история! — сказал он, выслушав меня. — Очень похожа на твои романы. Но самое отвратительное — это то, что случилось в Москве. Просто дрожь пробирает!
— Да уж, это точно.
— Вполне понятно, что тебе захотелось уехать из Лондона. Очень похоже на сюжет Букена.[33]
— Букена?
— Да, «Тридцать девять шагов».
— А может быть, на рассказ Честертона «Человек, который слишком много знал», хотя я как раз почти ничего не знаю.
— Просто удивительная история! — бормотал Роджер, глядя на угасающий в камине огонь. — Да, понимаю, задерживаться в Лондоне тебе не хотелось. Ну ладно, мне же лучше, — он снова посмотрел на меня.
— Да нет, это не единственная причина моего приезда сюда, — поспешно возразил я.
— А вот послание на компьютере — тут я в полном недоумении. Как это могло быть?
— Я и сам не понимаю. Наверно, компьютеры можно заражать вирусами, как людей. Я недавно читал, что один устроил целый погром, выведя из строя несколько сотен больших машин. Их называют «хэкерами». Видимо, это несложно. Надо только уметь.
— Что-то вроде механического ВИЧа, — заметил Роджер.
— Да, их и запускают одинаковым способом — грязной иглой издалека.
— Ну, и что ты теперь делаешь?
— А что я могу делать?
— Ты сказал, что так и не удалось связаться с его женой?
