— Тяжелый.
— Ты вовсе не выглядишь счастливым.
Массе дю Рео позволил себе улыбнуться.
— Мне это знакомо. — Бомж сказал что-то еще, но его слова потонули в шуме внезапно возникшего потока машин.
— Что вы сказали?
— Это твои парни доставляют тебе такое беспокойство, генерал?
— Скорее, те, что сверху.
— Ты слишком хорошо работаешь, вот что.
— Откуда у вас такие сведения?
— Когда начальники берутся за своих подчиненных, девять шансов из десяти: это потому, что подчиненные у них хорошие. — Своими гнилыми зубами клошар оторвал кусок резинового хлеба и протолкнул внутрь глотком вина. — Знаю, самого из-за этого уволили.
— Сочувствую. — Подполковник помолчал. — Моя история чуть более комическая.
— Верю. — Клошар порылся в одном из своих мешков. — Есть хочешь?
— Нет, спасибо.
Вокруг сквера несся бесконечный поток машин — час пик.
— Во народу-то! Все возвращаются домой. У меня был дружок, так он называл это «большим караваном». — Он снова впился зубами в хлеб. — Раньше я тоже возвращался домой на тачке, как эти козлы. — Бездомный продолжал свой монолог, не обращая внимания на Массе дю Рео. Он поносил всех этих долбаков без гордости и чести, которые обманули, сделали его, а прежде вышвырнули вон, как кусок дерьма, стоило ему открыть пасть, чтобы защитить правду.
— Где вы работали?
— В синдикате.
— В каком?
— Не суйся не в свое дело, генерал. У нас с тобой компании разные, и в моей еще есть нормальные парни.
— А я, значит, не отношусь к «нормальным парням», — начал Массе дю Рео притворно обиженным тоном.
— Откуда мне знать, я с тобой не знаком. Проблема-то не в синдикате, проблема во мне и моей чертовой глотке.
— Правда?
— Увы…
— Мне это знакомо.
Мужчины понимающе переглянулись.
— Тяжеленько копаться в себе, а, генерал?
— В общем, да. — Прислонившись спиной к ограде, Массе дю Рео присел возле клошара.
— Ты во всем разуверился?
— Возможно.
— У тебя и правда слегка потерянный вид. Черт подери! Солдат, который теряется. Мать твою, нам нельзя.
— Жандарм.
— Чего?
— Я жандарм, а не солдат. Но вы правы, нам тоже не давали приказа теряться.
— Никак не пойму, как я до этого дошел.
— Не важно, я тоже.
— Как я уже сказал, нам нельзя.
Массе дю Рео снова поднялся на ноги.
— Я пойду, — ему было неловко так резко обрывать разговор, — быть может, до скорого.
Он еще не сделал и нескольких шагов, когда клошар снова окликнул его:
— Эй, генерал, — он указывал на «большой караван», — если ты разуверился, этими-то кто займется?
Воткнув иглу в ляжку, мотоциклист скривился от боли.
Стефани Пети́ прекратила уборку и смотрела, как он делает себе укол.
— Занимайтесь своим делом, — бросил ей мотоциклист, не поднимая головы.
Она стояла возле раковины, он сидел за столом. Между ними пять метров и по-прежнему тот же пистолет, только руку протянуть.
— Дали бы мне сделать вам перевязку.
— Завтра я ухожу.
— Так бы… — Стефани вовремя спохватилась. Она чуть было не произнесла «быстро», как взволнованная неожиданностью девочка. А Омар ничего не сделал. Муж с места не сдвинулся. Даже ради Зоэ. Понять. Она обязана понять, почему этот тип уезжает с такой поспешностью. Чтобы выиграть время. Чтобы убедить Омара. Иначе они умрут все втроем. Зоэ умрет. Это беглый убийца, а они видели его лицо. Как же ему их не убить? — Вы чем-то обеспокоены?
— Заканчивайте свое дело.
— Это из-за тех типов?
Мотоциклист отложил шприц, которым только что сделал себе укол окситетрациклина, и продезинфицировал ногу.
— Пошевеливайтесь.
— Что у них произошло? Кто это?
— Никто. Я отведу вас вниз, а потом закончу. — Мотоциклист встал, чтобы одеться.
— Никуда не пойду, пока вы мне не объясните. Сначала являетесь сюда, устраиваете весь этот бардак, а потом вот так запросто сваливаете, — Стефани щелкнула пальцами, — когда все пошло наперекосяк. Нам плевать на ваши заморочки, мы вас ни о чем не просили!
— Мои заморочки вас коснулись, я тут ничего не могу сделать, и вы тоже.
— Слишком просто! Нечего было приходить сюда.
— Это тоже слишком просто, — вполголоса бросил мотоциклист. Он взял свой «глок» и подошел к молодой женщине. — Ничего не видеть, ничего не слышать, ничего не знать о том, что происходит вокруг вас, гораздо удобнее, но порой не получается, и тогда реальность вцепляется вам в глотку.
Стефани отпрянула, стараясь держаться так, чтобы их по-прежнему разделял стол.
— Вы ничего не знаете о том, как мы живем последние два года, так что лучше вам заткнуться!
— Я видел ваши папки.
Молодая женщина замерла, одновременно изумленная и разъяренная тем, что этот незваный гость позволил себе рыться в их личной жизни.
— И вы находите, что мы еще недостаточно погрязли в дерьме?
— Эта ферма, эта жизнь много значат для вас, верно?
— Разумеется, за нее мы и боремся! Это все, что у нас есть. Но разве вы можете понять?
Мотоциклист приблизился к Стефани Пети́, между ними оставался едва ли один шаг.
— Там, снаружи, целый мир, а вы и понятия не имеете о том, что там происходит.
— Что? Что там происходит, в этом вашем мире? Парни вроде вас вламываются к людям, чтобы нагнать на них страху? Пугают детей и угрожают убить их? Ваш мир здесь, в моем доме!
— До этого не должно было дойти.
— Кто были эти люди? Полиция? — Едва задав вопрос, Стефани спохватилась. — Нет, они не из полиции, если бы они были сыщики, вы не вышли бы к ним. Тогда кто же?
— Не знаю, — мотоциклист оперся на кухонный прилавок, — но ищут они меня. — Он слишком натрудил больную ногу, стараясь угнаться за пленницей, и теперь рана снова беспокоила его. — Для вас будет лучше, если они не найдут меня здесь. — Он направил пистолет на Стефани Пети́. — Спускаемся.
Молодая женщина медлила, не совсем уверенная в том, хорошо ли поняла, что значило это «для вас», не уверенная, что может уже позволить себе надеяться.
— Спускаемся.
Омар различил звук их шагов на лестнице. Оба молчали. Он догадался, что жена присела возле него, и услышал металлическое позвякивание труб, когда его запястья вновь были закреплены у него над головой, различил потрескивание клейкой ленты, которую мотоциклист разматывал, чтобы закрутить вокруг его лодыжек. Участившееся дыхание жены, когда кляп снова оказался у нее во рту. Ее слезы. Она всхлипнула. Его жена тихонько плакала, она страдала. Страх, возможно, боль, Зоэ. А если он сделал им больно? Зоэ. Вот уже два дня он ничего о ней не знает. Вдруг она напугана? А он не может прижать ее к себе и успокоить. Конечно, она напугана. Он сам напуган. Он не решается ничего сделать, так он напуган. «Спаси свою дочь». Об этом его просила Стефани. Она умоляла его. «Спаси свою дочь». Он ничего не сделал. Напуган. Парализован страхом. Вот уже два дня. Вот уже много часов. Да еще этот нож, раздирающий ему спину.
«Будь мужчиной».
Мотоциклист слышал, как Омар что-то бормотал у него за спиной, пока он последний раз проверял, хорошо ли связана Стефани Пети́. Он обернулся, чтобы взглянуть. Тот пытался что-то сказать. Он вырвал у него изо рта тряпку. Пи́сать. Мотоциклист устало вздохнул. Женщина зашевелилась. Муж настаивал: скорей. Мотоциклист уступил. Женщина задергалась еще сильнее. Держа мужчину под прицелом, он развязал его и толкнул вперед.
Стефани изо всех сил что-то рычала сквозь тряпку.
Шаги удалялись.
Она подумала о Зоэ.
«Спаси свою дочь».
Она подумала, что, сказав «для вас», мотоциклист, вероятно, оставил бы их в живых.
Они поднимались по ступенькам.
Она вспомнила про нож.
«Будь мужчиной».
Дверь кухни закрылась.
Сорок восемь часов спустя
Как только хозяин появился в кухне, Ксай снаружи прижался носом к застекленной двери и залаял. Не теряя времени, мотоциклист отправил Омара в коридор первого этажа, где располагался туалет.
Крестьянин заперся там.
Нож проскользнул ему под джинсы, вонзился в кожу. Дотянуться до него было невозможно, поскольку запястья по-прежнему спереди стягивал скотч. Он расстегнул ремень и неловко справился с пуговицами, стараясь придерживать штаны из страха, что нож выпадет. Помещение было узким, а он — высоким и крупным. Омар изогнулся, чтобы попробовать перетащить нож вперед и ухватиться за него, но потерял равновесие и, чтобы удержаться, вынужден был выпустить все из рук. Нож выпал, ударился о фаянсовый унитаз, отскочил в стену и наконец стукнулся об пол. Многовато шума. Подозрительно.
— Какого черта вы там делаете?
Омар в панике распрямился:
— Сру. — Никакой реакции. — Или вы думаете, легко опорожниться, если вы связаны.
