— Я прапорщик. Разрешаю обращаться ко мне Кирилл и на вы.
— Хорошо, что мы под вашей защитой, Кирилл. Ведь кругом лес…
Проговорила уже машинально в затылок охраннику, он повернулся к Романе.
— Не отставать.
Около часа, а может и больше, мы топали по грунтовой дороге. Раздражение и молчание Романы разозлило меня, и я ушла от неё, присоединившись к колонне.
После знакомства с Кириллом мне вспомнились слова мрачной женщины. Как ни старалась, я не могла понять, что она хотела сказать. Выкинуть из головы её гнетущий образ не получалось. Почему женщины выглядели как зомби? Ни улыбок, ни предвкушения в глазах. Их отправляли на свободу, а они вели себя так, словно их перевозили в другую колонию. Только тётка, произнесшая предупреждение, смотрела злобно и осмысленно.
Лес по сторонам дороги казался мрачным, прапорщик опасным, женщины подавленными. Хотелось пить, плечи занемели от рюкзака, ноги в кроссовках горели, и чем дальше мы шли, тем сильнее хотелось плакать. Бурное воображение рисовало нерадостные картины неволи, я ощущала себя жертвенной овцой, по доброй воле, идущей на заклание.
Когда мы добрались до ворот лагеря и вошли внутрь через высокие ворота, мне показалось, что мы попали в прошлый век на заброшенную производственную фабрику. Территорию делила железная сетка — забор, тянущийся через просторную площадь. В администрацию, куда нас сразу завели, мы под опись сдали паспорта и ценные вещи. У меня из ценностей были только карта и телефон.
Кирилл провел нас через внушительную калитку в заборе, построил, и вкратце объяснил, что и как.
Персоналу лагеря принадлежали два здания: административный корпус и общежитие для сотрудников, утоптанная площадка с турниками, брусьями и небольшой кучей автомобильных покрышек, гараж на пару машин. На нашей половине стояло здание столовой напротив через площадь медицинская часть попросту медпункт. Вдалеке виднелось трёхэтажное здание, как оказалось общежитие. С ним мы познакомились позже, как и с пустырём для прогулок с беседкой, баней и несколькими одноэтажными нежилыми строениями с облупленной штукатуркой.
Лагерь по периметру огораживала такая же железная сетка и никаких сторожевых вышек. С виду серьёзных охранных мер в колонии не наблюдалось. Подкоп под сетку я бы вполне могла совершить. А куда бежать, если вокруг на много километров непроходимые леса и болота? Хотя дорога, от взлётной полосы (язык не поворачивался назвать это место аэродромом) вела в две стороны — в лагерь и ещё куда-то, значит, в другой стороне находилось поселение, за взлёткой явно кто-то смотрел.
Дурацкие мысли крутились в голове. В принципе, убежать можно, только когда поймают, отправят в колонию с более суровым режимом, где мне придётся отбыть два года от звонка до звонка. Об этом нас предупредили заранее. Подробный инструктаж был переполнен зловещими предупреждениями, но я бы и без этих пугалок никуда не сунулась.
Когда мы заходили в ворота поселения, нас встретил небольшой отряд охранников. Мужчины в чёрной форме и высоких берцах не понравились мне от слова совсем. Они оценивающе и внимательно рассматривали каждую из нас. В затылок ударил шепот.
— Ничё так бабы.
Я похолодела от ужаса.
Среди новой партии заключённых все женщины оказались достаточно молодыми, пожилых и пенсионерок среди нас не было. Ещё на этапе подготовки мы заполнили анкету с вопросами о здоровье. Как нам объяснили, лагерь далеко от населённых пунктов и женщины с проблемами здоровья в колонии не нужны. Также нам пояснили, что лагерной формы не будет, на такой короткий срок она не предусмотрена.
Нас разместили в трёхэтажном корпусе. Предположение, что нас поселят в одной общей комнате, не оправдалось. Каждую узницу охранники довели до индивидуальной комнаты, похожей на одиночную камеру, с кроватью, столом, стулом, зоной с унитазом и раковиной. В углу комнаты расположился глазок видеокамеры, над решетчатой железной дверью красовалась полукруглая красная лампа в металлической оплётке и ещё пара каких-то небольших датчиков.
Странно, что нас расселили вдали друг от друга. Шли вместе строем, и вдруг я оказалась в изоляции, и вокруг выросла пустота: ни одного постороннего звука, ни голоса, ни шагов, ни окрика охранника. Одно за другим рушились мои ожидания, погружая в растерянность и страх перед неизвестностью. В тот момент, как ни храбрилась, я окончательно упала духом. Тоскливая, мрачная обстановка заставила трепетать каждой клеточкой тела.
Шёл четвёртый день пребывания в поселении. Все дни шёл дождь, солнце нас встретило только по прилёту, потом его не было ни разу. Через серые низкие тучи не пробивался ни один луч, не было минуты без хмари и противного мелкого, сыпавшего как сквозь сито, дождя. С наступлением вечера дождь обычно прекращался, и до утра наступало время тумана.
На третий день сильно разболелась голова, что означало скорое наступление месячных. На четвёртый боль скрутила так, что я бросила ненавистные простыни и пододеяльники (мы обязаны были целый день строчить на швейной машинке) и легла на застеленную кровать. У меня не было средства, снимающего спазмы, как не было тёплой ванны и горячего чая, а лишь раковина для умывания и ржавая вода из-под крана.
Словно в первый раз, увидев убогую комнату, я некрасиво всхлипнула. Внутри кипела злость пополам с обидой. Как он мог отправить меня сюда, где нет нормальной еды, удобной кровати, элементарных бытовых условий? Окружающая обстановка усугубляла мои страдания, заставляла бешено желать свободы и обычного человеческого уюта.
Я скулила как щенок, размазывая слёзы, свернувшись на боку калачиком, прижав колени к животу. За что? За что со мной так? Слабая, никчёмная жена, которую муж с лёгкостью отправил в колонию. Я рыдала над своей незавидной судьбой как семилетняя девочка, которая больше не могла держать в себе боль.
Лицо от слёз, наверное, стало похожим на расплывшуюся медузу. Колония нарушила даже не равновесие, его давно не было в моей жизни. Она выбросила меня на обочину, заставив почувствовать весь ужас полу животного существования. В таком настроении я не протяну два месяца, если развалилась всего-то от наступления месячных, боль от которых надо перетерпеть без таблеток.
С истерикой выплеснулось из души что-то скользкое и противное как холодная жаба. Хорошо, что ничего не может длиться вечно. Оказалось, я способна вытерпеть боль, порыдать и успокоиться. Да, я слабая, я плакса, размазня и тряпка, но в моей ситуации биться головой о стену себе же хуже.
Ближе у вечеру, я решила всё-таки пойти в медпункт — небольшой домик через площадь от столовой. Нам позволяли самостоятельно ходить по территории. Дождь закончился, туман быстрым темпом начал захватывать пространство. Эх, надо было выйти раньше. Топая в серой клочковатой мгле, я чувствовала себя словно в другой реальности. Вокруг проявлялся новый мир, который начал проникать в моё сознание пугающими видениями. В колышущейся пелене ощущалось присутствие чего-то жуткого и враждебного.
Мне даже почудилась музыка, мужские выкрики, женский визг, но галлюцинации исчезли так же быстро, как и появились. Туман растворил их. Внезапно я наткнулась на фонарь, который неожиданно вырос из пустоты. Вечером их включали, но тусклого света хватало лишь на то, чтобы не удариться лбом о возникшую опору.
Гадское место. Гадское! Оно пугало меня сырым могильным холодом, пробирало до костей, до дрожащих коленей, до кошмарных образов в голове. Тусклый свет фонаря рисовал в моём воображении чудовищные картины, ледяную тьму и глубокий провал, полный ужаса и смерти. Я с детства была слишком впечатлительным ребёнком, долго не могла уснуть, представляя, что будет, когда я умру, и меня глубоко закопают и сверху насыпят огромный слой земли.
Но ведь я здесь ради семьи!
Кого я обманываю? В этом жутком поселении иллюзии спадали как осенние листья со стылых веток. Сын будет в постоянном стресса с отцом, воспитание которого заключается в криках и раздражении от просьб ребёнка. В нашей семье благополучие было лишь внешней глянцевой картинкой, на самом деле иногда я с трудом заставляла себя идти домой. Зачем я вышла за него замуж, надо было бежать без оглядки, как только случился первый секс. Первый отвратительный секс в моей жизни. Последующие были не лучше.
