— Ее? Это женщина?
— Это призрак из стародавнего века, с дореволюционных времен. Зловредная старуха, тень.
Комиссар медленно провел рукой по шершавой поверхности камня.
— Да ну? — вдруг задумался он. — Тень?
II
Адамберг варил кофе в новой необъятной кухне, где все еще чувствовал себя не в своей тарелке. Солнечный свет, проникая сквозь окна в мелком переплете, падал на старинные матовые красные плиты — из стародавнего века. Запах влажности, горелого дерева, новой клеенки, что-то, если вдуматься, схожее с ароматом его домика в горах. Он поставил на стол две разномастные чашки, прямо на высвеченный солнцем прямоугольник. Его сосед сидел прямо, единственной рукой сжимая колено. Широченная лапа, способная удушить быка, казалось, удвоилась в объеме, чтобы возместить отсутствие второй руки.
— Не найдется ли у вас чего-нибудь выпить, извините за беспокойство?
Пока Адамберг рылся в поисках спиртного в еще не разобранных после переезда коробках, Лусио окинул сад подозрительным взглядом.
— Дочка не разрешает?
— Не поощряет.
— Вот, например. Что это у нас такое? — спросил Адамберг, вытаскивая из ящика бутылку.
— Сотерн, — прищурившись, постановил старик, словно орнитолог, издалека определяющий породу птицы. — Рановато будет для сотерна.
— У меня больше ничего нет.
— Тогда ладно, — согласился сосед.
Адамберг наполнил его бокал и устроился рядом, подставив спину солнечному прямоугольнику.
— Что, собственно, вам известно? — спросил Лусио.
— Что предыдущая владелица повесилась в верхней комнате, — Адамберг ткнул пальцем в потолок. — Вот почему никто не хотел покупать этот дом. Мне лично все равно.
— Потому что вы навидались висельников на своем веку?
— Навидался. Правда, с мертвыми у меня проблем никогда не возникало. Чего нельзя сказать об их убийцах.
— Мы же не о настоящих мертвецах говорим, hombre, а о тех, что не хотят уходить. Она так и не ушла.
— Та, что повесилась?
— Нет, та, что повесилась, как раз ушла, — объяснил Лусио, сделав глоток словно для того, чтобы отметить это событие. — Знаете, почему она покончила с собой?
— Нет.
— Ее свел с ума этот дом. Всех женщин, которые поселяются здесь, губит тень. Они умирают из-за нее.
— Из-за тени?
— Это привидение из монастыря. Не зря же наш тупик назвали Молом чаек.
— Не понял, — сказал Адамберг, разливая кофе.
— Тут был когда-то женский монастырь. В стародавнем веке. Монашкам запрещалось говорить.
— Обет молчания.
— Вот-вот. Тогда говорили «улица молчания». Потом она превратилась в Мол чаек.
— Это никак не связано с птицами? — разочарованно спросил Адамберг.
— Не, это про монашек. «Молчания» труднее произнести. Молчания, — усердно проговорил Лусио.
— Молчания, — медленно повторил Адамберг.
— Вот видите. Когда-то давно одна молчальница осквернила этот дом. Говорят, без дьявола тут не обошлось. Но доказательств нет.
— Где ж они есть, господин Веласко? — улыбнулся Адамберг.
— Можете звать меня по имени. Доказательства есть. Тогда, в 1771-м, состоялся процесс, монастырь опустел, а дом был очищен от скверны. Молчальница называла себя святой Клариссой. Она обещала женщинам за определенное вознаграждение отправить их в рай. Старухи, правда, не предполагали, что отъезд будет незамедлительным. Они являлись с туго набитыми кошельками, и сестра Кларисса, совершив никому не ведомый обряд, перерезала им горло. На ее счету семь трупов. Семь, hombre. На восьмом она прокололась.
Лусио по-мальчишески захохотал, но тут же спохватился:
— С такими чертовками шутки плохи, — сказал он. — Вот, мой укус опять чешется, что за наказание.
Адамберг, спокойно ожидая продолжения, смотрел, как он шевелит пальцами в пустоте.
— Если почесать, становится легче?
— На какое-то время да, потом опять зудит. Вечером 3 января 1771 года одна старушка пришла к Клариссе за билетом в рай. Но ее сын-дубильщик что-то заподозрил и, будучи страшным скупердяем, потащился за ней. Он-то и прикончил святую. Вот так вот, — Лусио изо всех сил трахнул кулаком по столу. — Буквально расплющил ее своими лапищами. Вы внимательно слушали?
— Да.
— А то я могу начать сначала.
— Нет, Лусио, давайте дальше.
— Только эта сука Кларисса так и не ушла отсюда насовсем. Потому что ей, видите ли, было всего двадцать шесть лет. Зато всех женщин, которые жили тут после нее, выносили вперед ногами. Они умирали страшной смертью. В шестидесятые годы, до повесившейся Мадлен, здесь жила мадам Жене. Она ни с того ни с сего выкинулась из окна второго этажа. А до мадам Жене, во время войны, некая Мари-Луиза сунула голову в печку — так ее и нашли. Мой отец знал их обеих. Хорошего мало.
Мужчины разом покачали головой, Лусио Веласкес — с серьезным видом, Адамберг — не без известного удовольствия. Комиссару не хотелось огорчать старика. И в сущности, его история с призраками им обоим была весьма кстати — они посмаковали ее с видом знатоков, пока она не растаяла как сахар на дне кофейной чашки. Ужастик со святой Клариссой в главной роли взбодрил Лусио и на мгновение отвлек Адамберга от банальных убийств, которыми он занимался. Призрак этой дамочки показался ему куда более поэтичным, нежели два вполне реальных парня, зарезанных на прошлой неделе возле Порт-де-ла-Шапель. Еще немного, и он бы рассказал Лусио об этом деле, потому что у старого испанца, похоже, на все был ответ. Ему нравился этот серьезный однорукий остряк, вот только радио безостановочно бубнило у него в кармане. По знаку Лусио он снова наполнил его бокал.
— Если все убиенные слоняются в пространстве, — заговорил Адамберг, — сколько же тут у меня привидений? Святая Кларисса плюс семь ее жертв? Плюс две женщины, которых знал ваш отец, плюс Мадлен? Одиннадцать? Или больше?
— Только Кларисса, — успокоил его Лусио. — Ее жертвы были слишком уж старенькие, такие не возвращаются. Разве что к себе домой, это не исключено.
— Конечно.
— Что касается трех последних женщин, то тут другая история. Они же не были убиты, в них просто вселился дьявол. А вот сестра Кларисса еще не завершила свой жизненный путь к тому моменту, когда дубильщик расплющил ее кулаком. Теперь вы поняли, почему этот дом не снесли? Потому что тогда бы Кларисса перебралась куда-нибудь по соседству. Ко мне, например. А мы тут все в округе предпочитаем точно знать, где она окопалась.
— У меня.
Лусио только подмигнул ему в ответ:
— И пока сюда никто не суется, все спокойно.
— Она домоседка в известном смысле.
— Даже в сад не выходит. Подстерегает свои жертвы наверху, у вас на чердаке. А теперь у нее снова есть компания.
— Я.
— Вы, — подтвердил Лусио. — Но вы мужчина, она к вам особо приставать не будет. Она женщин с ума сводит. Главное, не перевозите сюда жену, послушайтесь моего совета. Либо продайте дом.
— Нет, Лусио. Мне он нравится.
— Упрям как осел, да? Откуда вы такой?
— Из Пиренеев.
— Высокие горы, — сказал Лусио почтительно. — Пытаться вас уговорить — пустая трата времени.
— Вы там бывали?
— Я родился по другую сторону, hombre. В Хаке.
— А что стало с телами семи старушек? Их хотя бы искали, когда начался процесс?
— Нет. В то время, в стародавнем веке, искали не так, как сейчас. Может, они все еще там лежат, — сказал Лусио, ткнув в сторону сада палкой. — Поэтому там лучше не копать. От греха подальше.
— И то верно.
— Вы как Мария, — улыбнулся старик, — вам все хихоньки. Но я часто ее вижу, hombre. Появляется какая-то дымка, морось, и вдруг я ощущаю ее ледяное дыхание, как зимой на горных пиках. А на той неделе я увидел ее по правде, когда писал ночью под орешником.
Лусио осушил свой бокал и почесал укус.
— Она так постарела, — заметил он почти с отвращением.
— Лет-то сколько прошло, — сказал Адамберг.
— Ну да. У нее лицо сморщилось, стало как грецкий орех.
