— Он живет один.
— Пойдем, возьмешь их, тебе надо спешить. Я их двое суток морила голодом, набросятся на него, как бешеные псы. Надень перчатки.
Вслед за Мане Арно стал подниматься по ветхой лесенке, ведущей на чердак.
— Не сверни себе шею, Мане.
— Не беспокойся. Я тут дважды в день карабкаюсь.
Мане легко взобралась на чердак, откуда доносился пронзительный писк.
— Тихо, малыши, — приказала она. — Посвети мне, Арно, вот на эту слева.
Арно направил свет лампы на просторную клетку, где копошилось штук двадцать крыс.
— Глянь на эту в углу, она скоро сдохнет. Уже завтра у меня будут новые.
— Они точно заражены?
— Заражены до мозга костей. Ты что, мне не веришь? И это в знаменательный вечер?
— Конечно верю. Но лучше положи мне десять вместо пяти. Так будет надежней.
— Могу положить пятнадцать, если хочешь. Чтобы ты не беспокоился.
Старуха подняла с пола тряпичный мешок, валявшийся у клетки.
— Позавчера умерла от чумы, — сказала она, помахивая им у Арно перед носом. — Сейчас соберем у нее блох и в путь. Посвети-ка мне.
Арно наблюдал, как Мане управляется с дохлой крысой.
— Осторожней! Вдруг они тебя укусят?
— Ничего я не боюсь, понятно тебе? — проворчала Мане. — Я с головы до ног в масле. Ты доволен?
Через десять минут она бросила крысу в помойку и протянула Арно большой конверт.
— Двадцать две блохи, — сказала она, — теперь у тебя целый запас.
Он осторожно сунул конверт во внутренний карман куртки.
— Я пошел, Мане.
— Открывай его быстро, одним махом, и суй под дверь. Открывай, не бойся, ты — хозяин.
Старуха на мгновение прижала его к себе.
— Довольно вздора, — сказала она. — Теперь твой выход, храни тебя Господь, и держись подальше от полицейских.
Адамберг появился на работе в девять утра. В субботу здесь было тихо, народу мало, никто не сверлил стены. Данглара не было, он наверняка пожинал плоды вчерашнего омолаживания в «Викинге». А у него от прошедших суток осталось только то особенное ощущение после ночи, проведенной с Камиллой, некая истома в мышцах ног и спины, которую он будет чувствовать часов до двух, словно приглушенное эхо, звучащее в теле, а потом это пройдет.
Все утро он снова обзванивал полицейские участки. Никаких происшествий, ни одной подозрительной смерти в домах, помеченных четверкой. Зато появились три новых жалобы о порче имущества в Первом, Шестнадцатом и Семнадцатом округах. Снова те же четверки и та же надпись «СТ». Напоследок он позвонил Брею в Судебную полицию.
Брей был дружелюбным человеком со сложным характером. Ироничный эстет и талантливый кулинар — качества, которые не позволяли ему судить о людях сгоряча. На набережной Орфевр, где назначение Адамберга главой отдела по расследованию убийств многих удивило, поскольку всем была известна его медлительность, небрежность в одежде и загадочные успехи в раскрытии преступлений, Брей был одним из тех редких людей, которые принимали Адамберга таким, какой он есть, не пытаясь его переделать. Такая терпимость была тем более ценна, что Брей пользовался влиянием в префектуре.
— Если в этих домах что-нибудь случится, — закончил Адамберг, — будь добр, дай мне знать. Я уже давно за ними слежу.
— То есть передать дело тебе?
— Да.
— Ладно, обещаю, — сказал Брей. — Хотя на твоем месте я бы не беспокоился. Такие парни, как твой воскресный художник, обычно простые бездарности.
— И все-таки я беспокоюсь. И слежу за ним.
— У вас уже решетки поставили?
— Два окна осталось.
— Приходи как-нибудь поужинать. Я приготовлю суфле из спаржи с кервелем. Даже ты удивишься.
Адамберг, улыбаясь, повесил трубку и, сунув руки в карманы, пошел обедать. Часа три он бродил под хмурым сентябрьским небом и снова появился в уголовном розыске уже далеко за полдень.
При его появлении незнакомый полицейский встал по стойке «смирно».
— Бригадир Ламарр, — тут же отрапортовал он, застегивая пуговицы на куртке и уставившись глазами в стену. — В тринадцать часов сорок одну минуту вам звонили. Звонивший назвался Эрве Декамбре и хотел, чтобы вы перезвонили ему по указанному номеру, — закончил он, протягивая записку.
Адамберг оглядел Ламарра, стараясь поймать его взгляд. У того оторвалась пуговица и упала на пол, но он продолжал стоять, вытянув руки по швам. Своим высоким ростом, светлыми волосами и голубыми глазами он напоминал хозяина «Викинга».
— Вы нормандец, Ламарр? — спросил Адамберг.
— Так точно, комиссар. Родился в Гранвиле.
— Вас прислали из жандармерии?
— Так точно, комиссар. Я участвовал в конкурсе, чтобы меня перевели в столицу.
— Можете поднять свою пуговицу, бригадир, — сказал Адамберг, — и можете сесть.
Ламарр повиновался.
— И вы можете посмотреть на меня. Постарайтесь смотреть мне в глаза.
На лице бригадира отразилось легкое замешательство, он упорно продолжал смотреть в стену.
— Это в интересах работы, — пояснил Адамберг. — Сделайте над собой усилие.
Бригадир стал медленно поворачивать лицо.
— Достаточно, — остановил Адамберг. — Больше не нужно. Смотрите в глаза. Здесь, бригадир, вы среди полицейских. В отделе расследования убийств требуется такт, человеческое отношение и естественность, как нигде в другом месте. Вам предстоит выслеживать, втираться в доверие, подстерегать, идти по пятам, оставаясь в тени, выспрашивать, верить на слово, а также утирать слезы. Такого, как вы, заметишь за сотню лье, и вы тверды и несгибаемы, точно бык. Вам надо учиться расслабляться, хотя так скоро этому не научишься. Первое правило — смотрите на других людей.
— Хорошо, комиссар.
— И смотрите им в глаза, а не в лоб.
— Да, комиссар.
Адамберг открыл блокнот и тут же записал: «Викинг, пуговица, взгляд в стену — Ламарр».
Декамбре снял трубку после первого же звонка.
— Я счел нужным предупредить вас, комиссар, что наш знакомый перешел черту.
— То есть?
— Лучше я вам прочту сегодняшние «странные» записки, утреннюю и дневную. Вы слушаете?
— Да.
— Первая — продолжение дневника того англичанина.
— Сеписа.
— Пеписа, комиссар. Сегодня, сам того не желая, я увидел два или три дома с красным крестом на дверях и надписью «Сжалься над нами, Боже». Грустное зрелище, и если память не изменяет мне, такое я вижу впервые.
— Дело неладно.
— Это мягко сказано. Красным крестом помечали дома, зараженные чумой, чтобы прохожие обходили их стороной. Значит, Пепис только что увидел первых больных. На самом деле болезнь возникла в предместьях уже давно, но Пепис жил в богатом квартале и ничего об этом не знал.
— А вторая записка? — перебил Адамберг.
— Она еще хуже. Сейчас прочту.
— Только помедленней, — попросил Адамберг.
— Семнадцатое августа, ложные слухи предшествуют беде, многие трепещут, но многие и надеются на помощь знаменитого доктора Ренсана. Тщетные упования — четырнадцатого сентября чума вошла в город. Прежде прочих она поразила квартал Руссо, где один за другим стали появляться покойники. Должен вам сказать, поскольку вы не видите текста, что в нем множество многоточий. Этот тип просто одержимый. Он не может оборвать фразу оригинала, не обозначив этого в тексте. Более того, слова «семнадцатое августа», «четырнадцатое сентября» и «квартал Руссо» напечатаны другим шрифтом. Скорее всего, он изменил даты и название места, которые указаны в тексте, и подчеркивает это, меняя шрифт. Так я думаю.
— А у нас сегодня четырнадцатое сентября, не так ли? — спросил Адамберг, который всегда путал даты на один-два дня.
— Именно так. Следовательно, этот псих заявляет, что сегодня чума вошла в Париж и кого-то убила.
— На улице Жан-Жака Руссо.
— Вы думаете, что там?
— На этой улице есть дом, помеченный четверкой.
— Какой четверкой?
Адамберг решил, что Декамбре уже настолько втянут в эту историю, что ему вполне можно рассказать обо всем, что делает предсказатель чумы. Заодно он отметил, что при всей своей начитанности Декамбре, видимо, ничего не знает о значении четверок, как и эрудит Данглар. Значит, талисман не так уж известен и тот, кто им пользуется, должен быть чертовски подкован в этом вопросе.
— В любом случае, — заключил Адамберг, — вы можете продолжать без меня, эта история может оказаться полезной для ваших консультаций по жизненным вопросам. Прекрасный экземпляр для коллекции — как вашей, так и чтеца. Ну а что до угрозы преступления, о ней, я думаю, можно забыть. Наш знакомый пошел другим путем, он увлекся символами, как сказал бы мой заместитель. Потому что этой ночью на улице Жан-Жака Руссо не произошло ровным счетом ничего, да и в других разрисованных домах тоже. А наш приятель все продолжает рисовать. Пусть себе рисует сколько вздумается.
