— Что ж, тем лучше, — после некоторого молчания проговорил Декамбре. — Позвольте сказать, что я был рад познакомиться с вами поближе, и простите, что заставил вас потратить время зря.
— Вовсе нет. Я умею ценить всякое потраченное время.
Адамберг повесил трубку и решил, что с работой в эту субботу покончено. В папке текущих дел не было ничего такого, что не могло подождать до понедельника. Прежде чем покинуть кабинет, он сверился с записной книжкой, чтобы вспомнить имя жандарма из Гранвиля и попрощаться с ним.
Сквозь поредевшие облака снова проглядывало солнце, вернув городу несколько томный летний вид. Адамберг снял куртку, закинул ее на плечо и не спеша направился к реке. Ему казалось, что парижане забыли о том, что у них есть река. Какой бы грязной она ни была, Сена всегда оставалась его убежищем, с ее тягучими волнами, запахом стираного белья и криками птиц.
Спокойно шагая по маленьким улочкам, он подумал, хорошо, что Данглар остался переваривать кальвадос у себя дома. Ему хотелось похоронить историю с четверками без свидетелей. Данглар был прав. Непризнанный художник или маньяк-символист, псих, рисующий четверки, жил сам по себе, в мире, который их совершенно не касался. Адамберг проиграл, ему было на это наплевать, и слава богу! Он никогда не гордился победами в спорах с Дангларом, но поражения предпочитал переживать в одиночестве. В понедельник он признает свою ошибку, и четверки станут таким же анекдотом, как история с гигантскими божьими коровками в Нантее. Кто ему про это рассказывал? Кажется, фотограф с веснушками. А как его зовут? Уже забыл.
В понедельник Адамберг объявил Данглару, что дело о четверках закрыто. Как хорошо воспитанный человек, Данглар не позволил себе никаких замечаний, а только кивнул.
Во вторник позвонили из комиссариата Первого округа и сообщили, что в доме номер 117 по улице Жан-Жака Руссо обнаружен труп.
Адамберг очень медленно положил трубку, как делают ночью, не желая никого будить. Но сейчас был белый день. И он не собирался щадить чей-то сон, а наоборот, сам хотел уснуть, незаметно впасть в забытье. Иногда он боялся самого себя и даже мечтал порой очутиться в тихом уголке, где можно было бы тупо и вяло свернуться клубочком и пролежать так всю жизнь. Его удручало, когда оказывался прав вопреки всякому здравому смыслу. Собственная прозорливость казалась ему в такие минуты гибельным даром феи Карабосс, склонившейся некогда над его колыбелью со словами: «Раз вы не пригласили меня на крестины — в чем нет ничего удивительного, ведь родители бедны, как Иов, и празднуют рождение младенца одни в пиренейской глуши, завернув его в лучшее покрывало, — раз вы забыли обо мне, награждаю этого ребенка даром предчувствовать всякую мерзость задолго до того, как ее заметят другие». А может, она выразилась иначе, более изысканно, ведь фея Карабосс отнюдь не была ни невеждой, ни дурно воспитанной особой.
Как правило, его недовольство длилось не долго. Во-первых, потому что Адамберг вовсе не собирался сворачиваться клубочком, поскольку любил одну половину дня проводить стоя, другую — на ходу, а во-вторых, потому что не верил в то, что у него есть дар. В конце концов, то, что он предчувствовал в начале истории с четверками, было вполне логично, даже если эта логика и не была столь ясной, как у его коллеги Данглара, и даже если он был не в силах объяснить ее невидимый механизм. Ему казалось очевидным, что эти четверки изначально несли в себе угрозу, это было так же ясно, как если бы их автор написал: «Я здесь. Смотрите на меня и берегитесь». Очевидным было и то, что эта угроза возросла и превратилась в настоящую опасность, когда к нему явились Декамбре и Ле Герн, чтобы рассказать о провозвестнике чумы, который свирепствовал с того самого дня. Очевидно, что этот человек наслаждался трагедией, которую собственноручно готовил. Ясно, что он не остановится на полпути, и понятно, что эта смерть, объявленная с такими мелодраматическими подробностями, может закончиться трупом. Все было логично, потому что Декамбре опасался этого не меньше, чем он сам.
Чудовищный спектакль, задуманный автором, его напыщенность и даже запутанность не пугали Адамберга. В этих странностях было нечто давно знакомое и показательное. Перед ними был редкий тип убийцы с непомерной ущемленной гордыней, который возводил себе памятник, достойный его унижения и амбиций. Гораздо сложнее было понять, почему он прятался за старинной маской чумы.
Сообщение комиссара Первого округа было ясным и кратким: по словам полицейских, обнаруживших тело, труп был черным.
— Собирайтесь, Данглар, — сказал Адамберг, проходя мимо кабинета заместителя. — Срочный сбор всей команды, у нас труп. Врач и эксперты уже в пути.
В такие минуты Адамберг умел действовать относительно быстро, и Данглар поспешил собрать людей и последовал за ним, не дожидаясь объяснений.
Комиссар подождал, пока двое лейтенантов и бригадир усядутся на заднем сиденье машины, а сам удержал Данглара за рукав:
— Подождите, Данглар. Не стоит заранее пугать этих ребят.
— Их зовут Жюстен, Вуазене и Керноркян, — сказал Данглар.
— Свершилось. На улице Жан-Жака Руссо обнаружен труп. На дверях дома недавно были нарисованы десять перевернутых четверок.
— Черт, — проговорил Данглар.
— Убитый — мужчина лет тридцати, белый.
— Это важно, что белый?
— Да, потому что тело у него черное. У него почерневшая кожа. И язык.
Данглар наморщил лоб.
— Чума, — сказал он. — «Черная смерть».
— Вот именно. Но я не думаю, что этот человек умер от чумы.
— Почему вы так уверены?
Адамберг пожал плечами:
— Не знаю. Просто это было бы чересчур. Во Франции давным-давно нет чумы.
— Но ею все равно можно заразить.
— Прежде надо достать бациллу.
— Это вполне возможно. В научных институтах полно бацилл Йерсена, даже в Париже есть, и всем известно, где они находятся. Какой-нибудь ловкач вполне сумел бы их раздобыть.
— Что такое бациллы Йерсена?
— Это их название. Имя и фамилия: Yersinia pestis. Характер: чумная бацилла. Профессия: вековой убийца. Число жертв: десятки миллионов. Движущая сила: наказание.
— Наказание, — пробормотал Адамберг. — Вы уверены?
— Тысячи лет никто не сомневался в том, что чума послана на землю самим Господом Богом в наказание за грехи.
— Знаете, что я вам скажу, не хотелось бы мне встретить Бога в темном переулке. Это все правда, Данглар?
— Правда. Она самый настоящий бич Божий. И представьте, что какой-то тип разгуливает с бациллой в кармане, это же все равно что бомба.
— А если все не так, Данглар? Если кто-то хочет заставить нас поверить, что какой-то тип носит у себя в кармане этот бич Божий, тогда это катастрофа. Как только весть об этом разнесется, город будет охвачен паникой. Нам грозит чудовищный массовый психоз.
Из машины Адамберг позвонил в отдел.
— Уголовный розыск, лейтенант Ноэль, — раздался резкий голос.
— Ноэль, возьмите с собой человека, кого-нибудь не очень болтливого, или нет, возьмите ту женщину, брюнетку, немного застенчивую…
— Вы имеете в виду лейтенанта Элен Фруаси?
— Да, ее, и отправляйтесь на перекресток площади Эдгар-Кине и улицы Деламбр. Проверьте издалека, дома ли некий Декамбре, он живет на углу улицы Гэте, и оставайтесь там до вечернего сеанса.
— До чего?
— Поймете, когда увидите. В шесть с чем-то один тип залезет на ящик. Оставайтесь там до нового приказа и глядите в оба. Особенно проследите за публикой вокруг чтеца. Я перезвоню.
Пятеро мужчин поднялись на шестой этаж, где их ждал комиссар Первого округа. На всех этажах четверки уже были стерты, но на дверях без труда можно было разглядеть остатки черной краски.
— Комиссар Девийяр, — шепнул Данглар Адамбергу, прежде чем они добрались до последней площадки.
— Спасибо, — поблагодарил тот.
— Похоже, дело поручено вам, Адамберг? — осведомился Девийяр, пожимая ему руку. — Мне только что звонили из министерства.
— Да, — отвечал Адамберг. — Я начал заниматься им еще до того, как оно возникло.
— Прекрасно. — У Девийяра был утомленный вид. — А то на мне еще крупное ограбление видеопроката и штук тридцать развороченных тачек. Дел на неделю хватит. Так вам известна личность убитого?
— Нет, Девийяр.
Разговаривая с коллегой, Адамберг прикрыл дверь, чтобы осмотреть ее поверхность. Она была чистой, ни малейшего намека на краску.
— Рене Лорьон, холостяк, — сказал Девийяр, просматривая свои записи, — тридцать два года, владелец гаража. Перед законом чист. Тело обнаружила домработница, она приходит раз в неделю, во вторник утром.
— Не повезло, — сказал Адамберг.
— Это точно. У нее была истерика, за ней приезжала дочь.
