— Думаешь, я ни разу не задавался вопросом, является ли Питер моим отцом? С его то поведением, — Дик сплюнул в форточку. — Но нет. Однажды вздумал уточнить этот вопрос у матери, на что в ответ только сильно получил по лицу.
— Обычно так делают, когда нечего ответить, — нахмурился Чип. Он пошевелил ноутбук, пробуждая его ото сна. — Ты хотел бы узнать правду?
Сердце Дика ухнуло вниз.
— М-м… Я не… Гм, — выдавил он.
У Чипа хватило такта не выуживать из него ответ. Он также не стал уточнять вслух про Питера, Долорес, адрес их дома и прочие подробности, необходимые, чтобы подслушать то, что Дик боялся услышать больше всего.
Тем не менее пальцы уже сосредоточенно тарабанили по клавиатуре. Дик за ними отрешенно наблюдал. Не было на свете ничего хуже, чем неопределенность. И он будет страдать от чего угодно, но только не от нее.
— Конечно, мне ничего не стоит обойти систему аутентификации их маршрутизатора, что стоит у комода для обуви в гостиной, — пробормотал Чип. — Но вдруг тебе известен пароль…
— Дата рождения Леона, — мертвым голосом отозвался Дик.
— Знаменательное событие, должно быть, — предположил толстяк. — Так-так… Питер, я так вижу, носит на запястье умные часы, да?
Дик кивнул.
— Еще и Леону их купил. Тот одно время безостановочно ими хвастал. Само собой, для меня их не нашлось. Взрослый, как мне сказали, можешь и сам себе купить.
— Взрослый — это вообще панацея от всех проблем, — ухмыльнулся толстяк. — Особенно от финансовых. Если ты взрослый, говорят, деньги должен уметь доставать из задницы. А если не получается, то просто напрягись… Ты же взрослый, у тебя это просто обязано выйти…
— В глазах родителей я повзрослел сразу после рождения, — фыркнул Дик. — Правда, в большинстве вопросов до сих пор не доверяют мне элементарного, будто я годовалый какой…
— Умные часы круглосуточно мониторят его пульс, — перебил Чип. — Фиксируют аритмию и прочие патологии. Автоматически отсылают суточную статистику семейному врачу. Но в этот раз статистику они отошлют нам.
— Зачем?
— Чтобы мы выявили по сердцебиению и частоте дыхательных движений периоды времени, когда он разговаривал с твоей матерью или твоим братом на темы, к которым он… эм… неровно дышит.
— Понял.
— Ты же не хочешь прослушивать несколько дней кряду, что происходит у них дома? Поминутно? — толстяк развернул на экране до тошнотворного детализированные графики. — Синхронизируем это с показателями суточного скрининга тостером звуковых всплесков в квартире. Точки, где пики его кардиограммы и голосового шума совпадут по времени, мы прослушаем в первую очередь.
— А если это будет шум телевизора? — предположил Дик. — А по нему он будет смотреть фильм ужасов, что скажется на пульсе?
— Питер, как я смотрю, тесно связан с судмедэкспертизой, — Чип открыл досье на главу семейства Дейлов. С фото водительского удостоверения на них взирал мужчина с резкими, слегка обезьяньими чертами лица. Может быть, он бы и мог показаться интеллигентным на первый взгляд, но если какое-то время вглядываться, начинало казаться, что за этими пристальными черными глазками таилась по-настоящему животная агрессия. А может, это могло показаться одному лишь Дику, которому неоднократно доводилось сталкиваться с этой стороной личности мужчины на фото. — Он ежедневно изучает трупов и причины их умерщвления. Думаю, фильмы ужасов не способны повлиять на пульс этого человека.
Дик невольно вспомнил свой личный фильм ужасов, который ему устроил Питер за то, что тот убедил пятилетнего Леона составить ему для храбрости компанию в просмотре кино про вампиров. С того раза Дик больше не боялся фильмов, поняв, что реальная жизнь бывает пострашнее.
Толстяк ткнул пальцем в экран.
— Вот здесь он походу раскричался. Сейчас я воспроизведу участок фонограммы, где его голос стал превышать значение в девяносто пять децибел…
— А что писало фонограмму?
— Холодильник. Позавчера. Итак, участок начинается с 21:17:52…
— Почти сразу, как я покинул больницу, — вспомнил Дик. Его ладони вспотели, и он спрятал их под мышками. Упоминание про холодильник вызвало в нем тошноту.
— Ты готов?
— Да.
Чип врубил звук.
— …пришел, чтобы возбудить меня. Не может спокойно разговаривать, лает чуть что, как пес. Матери плохо, сердце бьется с трудом, а он опять со своими обидами приходит и надоедает.
— А надо запретить ему приходить, — произнес крайне недовольный мужской голос. — Видимо, придется договариваться с медсестрой постовой, чтобы не пускала к тебе, как дурачка чтоб выпроваживали…
— Ну хватит, Питер.
— А что у него там за обиды-то? Ноет, поди, что денег ему не высылаем?
— Еще чего, взрослый уже давно дядя, пусть только попробует заикнуться о них! Это нам он уже должен помогать!
— Поможет он, как же, — презрительно усмехнулся мужчина. — Бомжатник, себе бы уже давно помог… Так чего он там истерику устроил?
— Ты ему не позвонил, — с театральной серьезностью возвестила мать. — Не сказал, что я в больнице.
— Ишь какой… Секретарь я ему что ли? Много чести для себя хочет.
— Ой, Питер, вообще мог бы и позвонить ему, в самом деле, — повысила голос Долорес. — Оба как маленькие дети, почему я вас вечно должна примирять?
— А не надо нас примирять, — вышел из себя Питер. — Что я ему, друг что ли какой? Буду я еще с ним нянчиться…
— Ты ему не друг. Ты ему отец, — сказала Долорес, надавив на последнее слово.
— Да не нужен ему никакой отец, — громыхнул мужчина. — Он показал свое отношение ко мне и к тебе, ко всем нам. Я не буду больше в это играть.
— Питер…
— Он дерьмо неблагодарное, должен был сам тебе звонить каждый день, интересоваться самочувствием…
— Хватит уже, хватит, — крикнула мать. — У меня опять давление подскочило. Все из-за вас.
— Давай тогда больше не будем его обсуждать. Пусть валит уже хоть в другую страну, мне противно о нем говорить. Семья не для него. Он рак-отшельник…
— Нет, Дик не такой, — возразила Долорес. — Он не в него пошел… Ему мой характер передался…
— А я же просил тебя больше не напоминать мне об этом ублюдке, — перебил ее
