Он вовремя остановился. Еще несколько слов такого пафоса и все испортит. Онкологические больные ищут и находят в любых словах медперсонала, от врача до уборщицы, несколько потаенных смыслов сразу. И всегда боятся, независимо от того, что слышат и видят. И никогда не верят словам надежды и утешения: считается, что врачи лгут им из гуманных соображений. Верят только приговору, подписанному Мышкиным. Между тем Мышкин был совершенно искренним: он сам наблюдал десятки случаев, когда безнадежные вдруг просыпались и сами, даже без врачей, побеждали рак.
– Так мне завтра приходить? – спросила Мухина.
– Завтра? – он поразмыслил. – Нет, завтра не надо. Завтра можете быть еще свободны. Приходите послезавтра. Ответ будет в справочной.
– Спасибо.
– Не за что. И хорошенько запомните то, что я вам только что сказал. На всю жизнь! Она у вас только начинается, и не надо ее отравлять страхами и паникой.
– На всю жизнь, – эхом отозвалась Мухина.
Промучившись с полчаса, Мышкин набросал примерный план будущего доклада о влиянии солнечной активности на онкологические патологии. Все, конечно, изменится, когда у него появятся факты. Но примерные ориентиры надо иметь уже сейчас. Еще посидел, скомкал написанное и швырнул под стол, в корзину.
Нет. Продолжит, когда нароет фактов из архивов Антиракового фонда. А вот со статьей для «Вестника патологии» больше тянуть нельзя. Да и работы часа на три, не больше. Весь материал давно собран, приведен в систему, расписан по карточкам, иллюстрации тоже готовы. Он мог давно закончить статью. Но дело стало из-за Литвака. Точнее, из-за литваковского питомца.
Дмитрий Евграфович включил компьютер и открыл файл с начатой статьей. Собственно, не было ничего, кроме названия «Внутричерепная онкогенная аневризма». Перетасовал карточки, выхватывая взглядом ключевые фразы. Пересмотрел иллюстрации – хорошие снимки получились с электронного микроскопа, в цвете, миллион оттенков. Жаль, что «Вестник» по уровню полиграфии остался в середине прошлого века – картинки печатает черно-белые. Впрочем, надо удивляться, что «Вестник» вообще выходит. Никому нет дела до издания, не способного быть рекламоносителем и потому не приносящего прибыли в деньгах. Хотя, строго говоря, прибыль есть, только единица измерения совсем другая – человеческая жизнь. Но, вздохнул Мышкин, пора привыкать, что самая большая человеческая жизнь дешевле самой мелкой долларовой купюры.
Мышкин снова глубоко вздохнул – три раза, закрыл глаза, легко вошел в состояние медитации и стал ждать. Сейчас в голову придет первая фраза. Она будет удачной.
Но вместо фразы, уже напечатанной, внутренним взглядом он увидел другую картину. На него с бешеной скоростью помчался электропоезд. Когда локомотив уже почти ударил его в грудь стальным кенгурятником, Дмитрий Евграфович вздрогнул и открыл глаза.
Плюнул с досады, очистил мозги от всех слов и образов. Взял под контроль дыхание, оно становилось все более редким и поверхностным и, наконец, почти остановилось. Он ждал фразу или образ. Но опять оказался в утренней электричке. И снова, с остановившимся сердцем, полетел из окна вагона прямо на бетонные шпалы и упал не на них, а на землю, только благодаря воздушному потоку, который следовал за поездом, словно за поршнем гигантского насоса.
«А чтоб вас!..» Дмитрий Евграфович решительно встал и зашагал по кругу, считая шаги. Средний шаг – метр двадцать. Через полчаса Мышкин прошел два километра. В голове так ничего и не появилось.
Открылась дверь, в комнату пролезла клюкинская борода.
– Ты знаешь, шеф, у нас событие, – шепотом сообщил он. – Какашка сбежал. Или украл кто – дай Бог вору здоровья и долгих лет жизни!
– Слава тебе, Господи! – с чувством отозвался Мышкин и, подняв глаза вверх, благодарно перекрестился. – Наконец-то услышал мои молитвы!
– Наши с Татьяной тоже услышал, – уточнил Клюкин. – Не всё тебе одному.
– А друг и хозяин гада что?
– В трауре. Но молчит. Потому он и засандалил спиртяги с утра, сразу двести. Ты не цепляйся к нему хоть на время. И сочувствие надо понатуральнее выразить, чтоб на нас не подумал.
Какашкой в ПАО называли небольшого африканского питона. Ленивого пятнистого гада откуда-то притащил Литвак на третий день после своего разжалования в заместители. Заявил, что питона зовут, как у Киплинга, и что его новый друг по имени Ка будет ловить крыс и других хищников, от которых не застраховано ни одно учреждение, где хранятся трупы. Клементьева тогда чуть с ума не сошла. Десять минут орала, как резаная, когда питон, отпущенный Литваком на пол, тут же неслышно подполз к ней – она мирно сидела за столом и заполняла эпикриз. И внезапно, с молниеносной скоростью и необычайной силой, обвился вокруг ее ног.
Клементьева потребовала от Литвака немедленно выбросить удава на улицу, и не просто куда-нибудь, а на трамвайные рельсы. И этим требованием она отныне начинала свой рабочий день. В конце концов, Литвак поддался и уступил, правда, частично. Клементьевой удалось добиться от Литвака лишь обещания, что он прекратит кормить гада живыми мышами и крысами в ее присутствии.
Никого питон, конечно, не ловил и ловить не собирался. Пришлось Литваку покупать ему живую еду в зоомагазине на Петроградской. Трех хомяков, или одной крысы среднего размера, или одной морской свинки ему хватало на неделю.
Мышкин и Клюкин тоже возненавидели питона. Гад хорошо чувствовал их ненависть. И никогда не позволял им нарушать границу запретной зоны. Питон определил ее радиус в два с половиной метра.
Мышкин, конечно, давно нашел бы способ выбросить проклятого змея. И даже вместе с Литваком. Несколько раз совещался с Клюкиным и Большой Бертой, но заканчивалось тем, что все трое решали еще немножко потерпеть. Им было жалко пострадавшего Литвака, который не только не замечал их сочувствия. Он вообще не допускал мысли, что кто-то может кому-то сочувствовать бесплатно.
Однажды Какашка исчез из ПАО. Сам. В тот день Мышкин и Клюкин признались друг другу, что до сих пор не понимали, в чем состоит большое человеческое счастье. Такой же праздник был и на душе у Большой Берты. Но он, как все хорошее, слишком быстро закончился. Через неделю Какашка появился – так же неожиданно, как исчез. Оказывается, он ходил прогуляться по канализации, выбравшись туда через фановую трубу в туалете морга. Вернулся вонючим, ленивым и явно сытым – известно, что в канализационной системе города живут полчища крыс. Вонь от удава сшибала с ног в радиусе десяти метров.
Мышкин заставил Литвака вымыть питона хозяйственным мылом и заявил, что держать змея в закрытом помещении да под замком – просто живодерство. Всем теперь ясно, что на свободе питону веселее. В канализационных трубах, общая длина которых больше пятисот километров, есть где разгуляться. Может, он там и подругу себе нашел. Лучше отправить его в канализацию навсегда. Литвак на это заорал: если с питоном случится какая-нибудь гадость, он точно будет знать, кто ее сотворил.
В отделении возникла атмосфера безысходности. Злоба к пятнистому гаду накапливалась все больше. Тем временем питон обнаглел. От жары он прятался в холодильнике – научился открывать его самостоятельно и выбрасывать содержимое наружу. Мог также часами сидеть в унитазе в засаде, поджидая личных врагов, и, дождавшись, неожиданно, со злобным шипением высовывал из горшка голову с открытой пастью и устрашающим раздвоенным языком.
Однажды Мышкин забыл запереть ящик стола, где хранил заготовки для той самой статьи в «Вестник патологии». Пообедав жирной морской свинкой, удав забрался отдыхать именно туда. И яростно отгонял Мышкина каждый раз, когда тот пытался получить свои материалы. А Литвак только беспомощно разводил руками и утверждал, что Ка после возвращения совсем отбился от рук и вышел из подчинения.
Питон не подпускал Мышкина к статье дней десять. Потом переселился в морг, и все поняли, что отныне здесь его суверенная территория. От внезапных его прыжков из гроба и страшного шипения в обморок падали санитары и родственники покойников.
Мышкин был в ярости, но снова дипломаты Клюкин и Клементьева удержали его. Клюкин вообще заявил, что в идиотскую ситуацию, тем более столь экзотическую, никогда не надо вмешиваться – будет только хуже. Появятся дополнительные и неожиданные враги. Она разрешится сама собой, когда ее развитие достигнет собственного предела. По-другому в жизни не бывает. Перед такой диалектикой Мышкин снова отступил.
Философ Клюкин оказался прав. Скоро о питоне заговорили в клинике – сначала персонал, а потом, что ужаснее всего, – больные. Теперь рассвирепел главврач. Сначала он колебался: а вдруг могущественный Златкис тоже любит питонов? Но, в конце концов, осознал, что над клиникой нависла нешуточная опасность потерять репутацию. Без надежды восстановить. И приказал Литваку сдать змея в зоопарк. Можно и в зоомагазин. Или продать по объявлению. На питонов, утверждал Демидов, сейчас большой спрос у богачей: они, бедняги, уже не знают, как еще себя развлекать. Наверняка и этот сбежал от какого-нибудь миллионера. А может, и от бандита, судя по поведению гада. У бандитов змеи давно в большой цене. Правда, большей частью ядовитые. По слухам, кобры, гадюки, гремучие и особенно очковые змеи – лучшие в мире телохранители, не сравнить с собаками и сотрудниками управления охраны президента. Но Литвак не поддавался, ссылаясь на то, что правила внутреннего распорядка не запрещают держать в клинике питонов.
