насчет меня? Кинусь следом в окровавленном костюме? Мне так страшно, что ты растворишься в темноте, и мы больше никогда не увидимся. Закричишь и позовешь на помощь? Давай!
Вместо этого она падает как подкошенная. Так нелепо садится на попу, как маленький ребенок. Губы почти бескровные, лицо разом лишилось красок, на лбу — крупные капли пота. Так испугалась меня?
— Ты теперь меня убьешь? — спрашивает она и извергает на ковёр содержимое желудка.
Я сажусь рядом и отбрасываю костную пилу в сторону.
— Нет конечно!
— Мне так больно, что лучше бы убил.
Бекки зажимает руками бок. Как я мог проглядеть? Она же жаловалась утром на боли в животе. Из-за моего безумия девочка может погибнуть. Я погубил ее в тот день, когда спустил в унитаз таблетки. Нет. В тот день, когда привел ее в свое логово.
— Где именно болит? — спрашиваю я, холодея от ужаса.
Бекки осторожно ощупывает нижнюю часть живота, и я понимаю, что у нее аппендицит. Времени мало. Надо решаться: спасать ее или свою шкуру. В конце концов, нет ничего плохого в том, что меня, наконец, поймают. Пусть расскажет копам, и всем кончится.
— У тебя аппендицит. Потерпи немного! Я сейчас.
Я, спотыкаясь, бегу к себе. Меня не беспокоит, что на столе лежит полувскрытый труп. Я боюсь, что не успею помочь ей. Я стаскиваю с себя костюм, натягиваю первое, что попадается под руку. Наспех стираю кровь с лица влажными салфетками и мчусь обратно.
Бекки сидит на полу, сжавшись в комочек, и дрожит. Я не знаю, как к ней подступиться. Пытаюсь поднять, взяв под подмышки, но она громко вскрикивает и тут же зажимает рот руками. Тогда я меняю стратегию. Подхватываю ее на руки и с ключами в зубах осторожно несу девочку к выходу.
Несу Бекки как драгоценный сосуд. Внутри ее тела сейчас тикает бомба замедленного действия. Маленький отросток наполняется гноем, и с каждой секундой раздувается все больше. Одно резкое движение и вместилище гноя лопнет. Тогда эта кишащая смертельными бактериями масса хлынет в брюшную полость.
— Митчелл, оставь меня! Уберись там, — шепчет она, обжигая шею дыханием.
— Нам нужно быстро добраться до больницы. Не говори, береги силы.
Дорога от входной двери до машины кажется бесконечной и сложной как полоса препятствий. Усаживаю ее на пассажирское сиденье и пристегиваю. Она вскрикивает, когда полотно ремня касается живота.
Гоню, выжимая из двигателя максимум. Бекки вскрикивает каждый раз, когда мы наезжаем на неровность дороги.
— Давай вернемся, — умоляет она, схватив меня за руку. — Мне уже почти не больно.
— Черт, Бекки, это хреново. Перитонит начался.
Не больно, потому что гной нашел выход. Капсула лопнула, и сейчас ее брюшная полость наполняется гноем. Перитонит убивает быстро. Я продолжаю вдавливать педаль газа в пол, но мы все равно плетемся как в замедленной съемке.
— Митчелл, если я сейчас умру, то точно попаду в ад. — Она выдает слова порциями, между приступами боли.
— Что за глупости! — говорю я спокойно, но голос все равно срывается.
— Отец говорил, что если перед смертью не исповедоваться, попадешь в ад.
— Ты не умрешь, — твердо говорю я, пропустив мимо ушей религиозный бред.
— Мне было так больно. С таким не живут, — говорит Бекки, и я почти чувствую ее боль.
— Ты мне веришь, правда? — спрашиваю я. Хотя как она может мне верить, если я врал о том, кто я есть, скрывал свою звериную натуру?
— Верю, — выдыхает она и судорожно сжимает мои пальцы.
— Хорошо! Ты не умрешь, я обещаю! Я когда-то учился в медицинском и почти его закончил. Я точно знаю, что от такого не умирают, — говорю я, зная, что шансы на выживание у нее пятьдесят на пятьдесят.
* * *
Я мерю коридор шагами. Операция идёт уже второй час. Ожидание сводит с ума. Вот оно возмездие.
Мне неважно, что будет со мной. Лишь бы она жила. Я не поеду домой, чтоб подчистить следы. Я буду здесь с Бекки, пока не буду уверен, что она вне опасности.
— Живи, живи, моя девочка, — шепчу я одними губами.
Мне нужно хоть что-то сделать, чтоб не рехнуться. Нужно купить ей чего-нибудь. Спускаюсь к автоматам. Решаю купить несколько шоколадных батончиков и банок содовой. Мне кажется, что если у меня что-то для нее будет, то мы обязательно увидимся снова.
В приемной почти пусто, только женщина в инвалидном кресле. Она белая как полотно и худая, как узница концлагеря. Глаза у нее, как у старушки, а отсутствие бровей и ресниц придает лицу что-то инопланетное. Нетрудно догадаться, чем она болеет. Еще совсем молодое тело съедает опухоль. Неважно какая. Итог всегда один.
Я сажусь напротив нее.
— Все будет хорошо! — говорит женщина и улыбается. Ее улыбка, как огонек свечи, который вот-вот задует ветер.
— Это вы мне? — Ее слова выводят меня из ступора.
— Вам, — вновь улыбается женщина. — Я вижу, как вам плохо. Наверное, кто-то из близких болеет.
— Да, верно, — киваю.
— Не убивайтесь так! Все наладится. — Произносит она так твердо, словно в будущее заглянула.
Я смотрю на нее — женщину, которой может не стать в ближайшие месяцы — и чувствую благодарность. Она сказала именно то, что мне так нужно было услышать.
Я киваю.
В фойе входит блондин в сером костюме. На пальце поблескивает ободок кольца. Муж.
— Кэтрин, милая, я подогнал машину.
— Спасибо, Фрэнни, — благодарно кивает она.
Он бережно вывозит коляску из здания, а Кэтрин улыбается мне на прощание.
Прежде чем скрыться в темноте, муж Кэтрин оглядывается и говорит:
— Хорошего вечера!
— Всего доброго! — отвечаю я на автомате.
Я ее больше
