— Хочешь дальше?
— Хочу.
И чтение возобновилось. Убедившись, что он не обнаружен, Афонька крадучись выбрался из кустов. Натка осталась подглядывать дальше.
Трофим вернулся на два дня позже, чем ждали. Рыбы их артель привезла много, и он дома ни на кого без дела не злился. Марья была обычная: по дому все делала, козу доила, за скотиной ходила. Все сама, помощи от детей не требовала.
За столом Трофим объявил:
— Завтра мы опять туда же. Далеко это, конечно, но ничего не поделаешь: нигде нет столько рыбы, как там.
— Что ж, раз надо… — вздохнула Марья.
«А ты и рада, — зло подумал Афонька. — Уже завтра потащишь нас к Никите». Как же он ненавидел эти их хождения. Столько верст переться — и ради чего?! Землянку рыть? Натка затеяла, а мать сказала, чтоб все вместе копали.
После обеда отец пошел в сарай. Афонька за ним.
— Бать, скажи матери, чтоб не ходила больше к Никите.
— Какому Никите?..
— Марья, я тебе должен что-то сказать.
Марья покраснела и села по-другому: поджала ноги, опустила глаза. Сидели, как обычно, у родника, оставив детей на поляне, только Никита в этот раз был без книги.
— Я читал не для тебя. Я читал, чтоб меня не жгло… Ты не знаешь, как меня жгло, когда я смотрел на тебя…
— Знаю.
Никита вгляделся в Марью. Она покраснела еще больше.
— Знала — и сидела рядом, слушала?
— Да я не слушала. Просто сидела.
— Зачем?
— Да как сказать… Не знаю, как сказать. Нравилось мне.
Марья поднялась с земли, постояла немного, потом зашла Никите за спину и села вплотную к нему, спина к спине. Их головы, одновременно качнувшись назад, тоже коснулись друг друга.
— Марья, — заговорил Никита, — есть черта…
Она перебила:
— Я знаю.
— Даже если бы ты была не замужем, мы бы не смогли зайти за нее.
— Знаю, — повторила она тихо.
— Я свою жизнь менять не буду.
— Ничего не говори. Я все знаю.
— Не все. Я хуже, чем ты думаешь. Я ходил к одной гулящей, чтобы…
— Не черни себя! — перебила она его ослабевшим голосом.
— Не черни?! Ты думаешь, во мне нет черного? Что бывают светлые мужики? Светлых мужиков не бывает. Есть светлые старики.
Марья завела назад руки и охватила Никиту.
— Я к тебе больше не приду, — сказала она еле слышно. Скитник взял Марьины руки в свои и вытянул шею, слушая звуки.
— Кто-то идет, — сказал он.
А в это время на поляне ссорились дети.
— Ты куда бегал? — наскочила Натка на Афоньку, когда тот спрыгнул в землянку. Мальчик вдруг пропал, когда мать с Никитой ушли в овраг.
— Куда надо, — буркнул тот, ни на кого не глядя.
— Срань! Только бы не работать!.. — не унималась сестра.
— Тихо! — шикнул на младших Гриша и сморщился, вслушиваясь. Со стороны оврага раздавались голоса.
— Отец с мужиками! — шепотом произнесла Натка и переглянулась с братьями.
— Никого там нет! — громко сказал Афонька. Гриша замахал на него рукой, а Натка пригрозила кулаком.
Тут из оврага раздался женский вопль.
— Мама! — вскрикнула Натка и стала карабкаться из землянки, за ней — Гриша и Афонька. Все трое побежали к оврагу, откуда теперь явственно слышался голос отца. Он бранил мать на чем свет стоит.
Мальчики направились к тропе, а Натка стала пробираться к оврагу напрямую, через заросли. Добравшись до его края, она посмотрела вниз и завопила не своим голосом. Отец оборвал ругань на полуслове и обернулся на крик дочери. Натка бросилась через заросли кустарника к ручью. Там в крови лежали мать и Никита, оба неподвижные. Внизу ее перехватил отец и силой потащил к тропе.
— Пусти к мамке! — орала Натка, вырываясь от него.
На тропе появились братья. Гриша бежал впереди, лицо темное, перекошенное, за ним — скулящий Афонька.
— Мамку убили! — закричала им Натка. Ребята остановились как вкопанные. Отец набросился с кулаками на дочь и бил ее на глазах у сыновей, пока она не упала.
— Вон отсюда! — взревел он и, оставив детей, пошел к своим товарищам. Те сидели кучкой рядом с убитыми и не обращали внимания ни на них, ни на ребят.
Дети вернулись в свою деревню поодиночке. Страшный долгий день кончился. Солнце уже упало в Латуру. Натка, сидевшая на берегу, услышала за спиной шаги, но головы не повернула: ей было все равно, кто приближался к ней. Это оказался Гриша. Он присел на песок рядом с сестрой и тоже, как она, стал смотреть на розовую реку.
— Афоньку не видела? — оборвал наконец молчание Гриша.
— Нет.
— Куда он делся?!
— Здесь ходит.
— Ты его видела?
— Видела.
— А говоришь — нет.
— Забыла.
— Ты чего?
Не дождавшись ответа, Гриша продолжал:
— Он боится, что бить будем. Это ведь он навел отца. Сам мне сказал. Ты не бей его, ладно? Он теперь как бешеный.
— Наплевать мне на него.
— Домой бы шла. Отца дома сейчас нет.
— Нет у меня дома. Нет у меня отца, — ответила Натка бесчувственно. Она сидела как деревянная — не двигалась, глядела прямо перед собой.
— Ты прям как мамка… — пробормотал Гриша и тоже замкнулся.
Молчание прервала сестра:
— Пойдешь со мной обратно в скит мать с Никитой хоронить?
— Когда?
— Сейчас.
— К чему сейчас-то идти? Ночь уже. Пойдем завтра.
— До завтра их звери изгрызут.
— Не изгрызут, — буркнул Гриша и съежился.
— Я пойду сейчас, — сказала Натка и встала как сомнамбула, не отрывая глаз от темнеющей воды.
— Одна?! — поразился Гриша.
Не обращая внимания на брата, Натка пошла прочь от реки.
«И сжалась душа, ужаснувшись ночи.
Кто там маячит, крадется, ползет?
Эти призраки, отроче, родит тоска по пестроте.
Это рычание — от вожделения напевов».
От метро Измайловская, что находится на окраине Москвы, мы направились в лесопарк, примыкающий к станции. Утро было пасмурным, и по дороге нам попадались только бегуны и собачники. Когда и они перестали встречаться, Сова спросила:
— Что скажете о книге?
— Интересная рукопись.
Она недоуменно повернулась ко мне — наверное, не ожидала такой сдержанности.
— Как вас, кстати, зовут? — спросил я.
— Надя. Вы свое обещание сдержали?
— Конечно. — подтвердил я и спросил прямо: — Почему рукопись у вас?
Она усмехнулась:
— Вы думаете, конечно, что я ее украла.
— Я думаю, что вы ее нашли и не захотели вернуть в АКИП. Об этом узнали. Был скандал. Вас уволили. Правда, мне не ясны две вещи: почему она все еще у вас и что вы хотите от меня?
— Рукопись у меня потому, что теперь она — моя, — заявила Надя с вызовом. — Две вещи вы угадали: я ее нашла, и был скандал. Только одно с другим не связано. Скандал произошел не из-за того, что у меня обнаружилось «Откровение огня». То, что оно у меня, никто не знает — кроме вас.
Досадное признание: если это так, то у меня вряд ли были шансы убедить бывшую библиотекаршу вернуть рукопись в АКИП.
— Вы меня вызвали сюда, чтобы все объяснить. Я слушаю.
— Пообещайте, что это останется между нами.
Я дал честное слово.
— Книга и в самом деле украдена, — начала свой рассказ Надя. — Только украдена она АКИПом. Этот проклятый архив незаконно отобрал ее в 1938 году у одной семьи. Он эту семью погубил. Отец погиб в лагере, дети пропали без вести, спаслась только мать. Не АКИП, а она — законная хозяйка «Откровения огня». Книги не оказалось на месте, когда вы ее заказали, потому что она вернулась к хозяйке.
«Простая женщина, жительница Москвы», — раздалось у меня в голове эхо разговора с Парамахиным.
— Хозяйка «Откровения огня» позавчера умерла, — продолжила Надя. — Я была единственная, кто приходил к ней в больницу, а рукопись была ее единственной ценностью. Так одно соединилось с другим. За день до смерти она сказала мне, где спрятана книга. Теперь «Откровение огня» принадлежит мне — и принадлежит на законном основании, как наследнице. За право владения рукописью я должна была пообещать две вещи… Опять «две вещи»! — Надя рассмеялась. Смех у нее был дребезжащим. — Только что вы говорили о «двух вещах», теперь — я. Вас это не забавляет?
— Забавляет. Какие «две вещи»?
— Что я никогда не передам «Откровение огня» в АКИП и вообще ни в какое другое государственное учреждение. И что я найду способ опубликовать рукопись за границей, поскольку у нас здесь это исключено.
Новое обстоятельство обрадовать меня не могло. Надя посмотрела на меня с укором.
— Вы, наверное, думаете, что я хочу продать вам «Откровение огня». Нет, я этого не хочу. Да и не могу. Рукопись должна быть издана под мою ответственность — так потребовала Аполлония Максимовна.
