— Хорошие ребята у тебя в звене, — промолвила девушка, когда они медленно кружились под музыку. — И девчонкам нравятся.
— А что здесь Ирка делает? Что-то она совсем не похожа на убитую горем.
— Она с Мишкой повздорила и теперь решила всё делать ему назло.
— Ты сегодня очень красивая. — Иванов нежно коснулся губами Наташиных губ.
— Стараюсь тебе нравиться, — с улыбкой ответила она. — Жаль, что скоро нужно уходить.
— А ты останься, — предложил Иванов безумную идею.
— Не дури мне голову, майор, а то останусь! — ответила Наталья решительно.
— Останься. Я буду охранять тебя и только для тебя буду всю ночь петь под гитару.
— Ты играешь на гитаре? — не поверила Наташа. — Мне очень нравится, когда поют под гитару. Спой сейчас. Пожалуйста.
— Любое Ваше желание будет исполнено, принцесса! — Иванов с улыбкой поцеловал девушке руку.
— Мужчины, — обратился он к присутствующим, убавляя звук магнитофона, — дамы просят спеть под гитару. Споём?
— Давай, командир, спой девчатам! — поддержали его сразу несколько голосов. — Романсы, командир, или наше что-нибудь!
Один из лётчиков побежал к соседям за гитарой и вскоре принёс инструмент. Магнитофон выключили. Взяв старенькую гитару, Иванов сел на стул, посередине комнаты. В проходе и на кроватях расселись зрители. Перед началом пришлось извиниться:
— Прошу не судить строго: перед вами — самоучка.
— Знаем, Саня, начинай!
Вначале опробовав гитару, Иванов быстро подстроил струны. Потом, бросив взгляд на Наташу, — она смотрела на него с нескрываемым интересом, — он заиграл. Пел Иванов то, что приходило в голову: «Напрасные слова», «Не уходи», «Без тебя». Во время исполнения он смотрел на Наташу, потому что пел только для неё. Когда прозвучали последние аккорды очередного романса, Ващенка попросил:
— Николаевич, спой ту песню — про погоны.
— Какую? — не понял Иванов сразу.
— Ну, ту, что ты из блатной переделал.
— Понял, понял, — закивал головой Иванов. — Расскажу для тех, кто ещё не знает: она переделана мной из одной из песен мало еще известного автора-исполнителя из Твери — Михаила Круга. Когда недавно я услышал её, она мне понравилась. Я изменил только слова, а названия ещё не придумал. Итак, песня без названия!
И он запел:
Растревожились мысли: как быть?
С детства стать я хотел офицером,
Чтобы честно России служить,
Я военную выбрал карьеру.
Никогда ни о чём не жалел,
Хоть судьба помотала неслабо.
Я в России погоны надел
И в Российскую землю лягу.
Кто лежит, кто летает ещё —
Разбросало по карте России.
Круто нас на Кавказ занесло.
Вновь «верхи» воевать порешили.
Их детишкам в России не жить,
Вот и грабят Россию «крутые»,
Я ж Присягу давал на всю жизнь —
Для меня есть понятья святые.
Надоела мне доля моя:
Постоянно тревожные сборы.
Без надежд, без жилья, без «копья» —
То Афган, то Кавказские горы.
Никогда ни о чём не жалел,
Никогда не нарушу Присягу.
Я в России погоны надел
И в Российскую землю лягу.
Не успел затихнуть последний аккорд, как за спиной Иванова прозвучал голос:
— Неправильные песни поёшь, майор!
Иванов обернулся. В дверях комнаты стоял заместитель командира полка по воспитательной работе, или, как лётчики ещё называли по-старому, — «замполит», — Косачаный.
«Принесла нелёгкая!», — тяжело вздохнув, подумал Иванов. Вечер был испорчен.
— Правильная песня, товарищ подполковник! — загудели пилоты. Очень даже правильная — про нас! А всяких гадов продажных надо к стенке ставить! — Никто из сидящих у стола не поднялся навстречу замполиту. — Губят Россию…
— Это хорошо, что вы за командира — горой! — Косачаный прошёл, без приглашения, в комнату. — Плохо, когда командир подчинённых не тому учит.
— Что, у них своих мозгов, что ли, нет? — спокойно возразил Иванов, не глядя в сторону замполита.
Косачаный сел на предложенный Мельничуком стул и оглядел всех присутствующих наигранно-весёлым взглядом.
— Ну, что ж, давайте поспорим, — примирительно предложил он, пытаясь наладить контакт с аудиторией. — Но сначала налейте рюмочку начальству, — я хочу выпить вместе с вами за присутствующих здесь красивых девушек.
Иванов заметил, что Косачаный улыбнулся Наташе, как старой знакомой. Она также улыбнулась в ответ. Иванов крепче сжал в руке гитарный гриф.
Все поддержали тост за девушек.
— Так кого вы хотите поставить к стенке? — поставив опорожнённый стакан, спросил Косачаный.
Иванов, зная свой характер, решил не ввязываться в спор с начальником и поэтому молчал.
— Сами знаете, кого, — ответил кто-то.
— Что ж вы? Смелее! Давайте поговорим начистоту! — распалял себя Косачаный. — Так вы говорите — к стенке! Кого? Правительство? Думу? Не слишком ли большой список получится? А, Иванов?..
— Нормальный… — буркнул тот, чувствуя огромное желание высказать всё, что наболело, но разводить демагогию не хотелось.
— Что?.. Что ты сказал? — поперхнулся закуской Косачаный.
— Всё нормально, говорю!.. В России мир и благодать, — излишне громко ответил Иванов. — Демократия!
— Какой мир?! — возразил кто-то из пилотов. — Бардак в России. Беспредел криминальный! Кому нужна такая демократия?
— Может, вы по Сталину соскучились? По лагерям? По расстрелам? А? — почти выкрикнул замполит.
— При нём хоть порядок был, — снова сказал кто-то.
— Вы при Сталине не жили, и дай вам Бог, никогда не жить при культе личности! — сел на своего любимого «конька» замполит. — Скажите «спасибо», что сейчас не те времена!
— Конечно, — раздался другой голос, — лучше жить при культе ничтожества, изображающего из себя личность. И Россию разворовывать! А времена всегда одинаковые…
— Это ты, Костин? — насторожился Косачаный.
— Я, товарищ подполковник, — спокойно ответил крепыш — борттехник из экипажа Фархеева.
Рядом с ним сидела Ирина, и Иванов стал догадываться, с кем она изменила Ковалёву. Что ж, капитан Костин — мужчина интересный и неглупый — всегда нравился женщинам.
— И кого же ты имеешь в виду? — осторожно поинтересовался Косачаный.
— Кого имел, того имею, — хамил Костин, но замполит на это не отреагировал. — Вы ведь тоже при Сталине ещё не родились, товарищ подполковник, а рассуждаете так, будто лично были с ним знакомы.
— Ну а ты-то что можешь об этом знать, чтобы так однозначно защищать Сталина? Все его дела — на крови народа! Все! — Косачаный явно нервничал.
— Я знаю, что такого беспредела, как здесь сейчас, с русским наром при Сталине не было и быть не могло. При нём никто не делал разницы, кавказец ты или москвич, когда нужно было воевать или отстраивать страну. Да, жертвы были немалые. Но и цели достигались немалые. А всю Чечню Сталин очистил за сорок восемь часов. Вы слышите? — Костин, повысив голос, говорил с замполитом как с глухим. — В феврале сорок четвёртого года, когда страна истекала кровью на фронтах страшной войны, за сорок восемь часов все чеченцы были погружены в сорок тысяч вагонов и вывезены в Казахстан и Забайкалье. Все до одного! Кто их вернул? Тоже деятель — демократ, что отрёкся от Сталина и подарил хохлам часть России и Крым, а китайцам Порт-Артур. Что-то этот «демократ» тогда у народа разрешения на это не спрашивал. А Сталин был в сто раз мудрее всех последующих правителей вместе взятых! Он болел за страну. Расширял её границы. Его уважали самые известные главы государств. А кто теперь нас уважает? Мы сами-то себя не уважаем.
— Прости, Костин, не могу с тобой согласиться. Сколькими жертвами заплатил народ за все Сталинские преобразования? Сколько умных голов полегло во время репрессий? — Косачаный говорил уверенно, с выражением, прямо глядя в глаза собеседнику: видимо, по части демагогии замполит был силён. И Иванов не выдержал:
— Перегибы были всегда, при любой власти. Разве не так? Что, в Москве в Белый Дом из танков не палили в 93-м? А с приватизацией что сотворили? А вспомните Афганистан. Или Чечню… И всегда страдает народ. Но у Сталина была цель — сделать сильной страну! А что мы видим сейчас?
— Это тот случай, когда цель не оправдывает средства. При Сталине жертв было слишком много! — упорствовал замполит.
— И назовите нам, пожалуйста, Игорь Дмитриевич, официальную цифру: сколько погибло людей от репрессий Сталина? — обратился Иванов к замполиту. — Вы же в академии учились, там об этом должны были говорить.
— Говорили! — замполит свысока взглянул на Иванова. — За время правления Сталина были репрессированы более шестидесяти четырёх миллионов человек. Нам об этом читал лекции профессор Волкогонов.
