— Говорите, я все запишу на магнитофон, если вы не возражаете.
— Меня это вполне устраивает.
В половине двенадцатого я положил на стол Сайза расходный счет.
— Начнем с этого.
Он начал читать, потом поднял голову. На лице его отражалось недоумение.
— Один костюм? Одна электрическая бритва? Одна зубная щетка? Один тюбик пасты «Крест»? Одна пара трусов? Одна синяя рубашка? Сто восемьдесят долларов и сорок пять центов? — к тому времени, как он дошел до центов, голос его поднялся до самой высокой ноты.
— Вы хотите, чтобы я все вам рассказал или будем слушать ваше сопрано?
— Рассказывайте. Сегодня я еще не слышал никаких глупостей.
Слушал он, как обычно, внимательно, лишь изредка помечая вопросы, которые хотел бы задать после того, как я выговорюсь.
Когда я замолчал, Френк Сайз карандашом нацарапал на моем счете О-кей и свои инициалы. Пододвинул его ко мне.
— Не думаю, что я заехал бы к Стэйси. Я бы прямиком отправился в аэропорт… или в полицию.
— Я выпил виски.
Он кивнул.
— Что вы скажете Синкфилду?
— Почти все.
Он вновь кивнул.
— Да. Вы правы. Что потом?
— Позвоню тем людям, что звонили мне в мое отсутствие. Может, у них есть что-нибудь интересное.
— Мы уже набрали материала на несколько колонок. Особенно мне нравится та синхронность, с которой Конни Майзель и ее сводный брат набросились на сенатора и его дочь. Это просто конфетка.
— Я думаю, материала вам хватит на целую неделю.
— Недостает самой малости, — заметил Сайз.
Я кивнул.
— Нет связующего звена.
— Нет, — согласился он.
— После публикации одной или двух колонок оно появится.
— Да, но найду его не я.
— Не все же должно достаться вам.
— Я хочу все.
Мне осталось лишь вздохнуть.
— Я об этом догадывался.
— Будете по-прежнему работать в одиночку или вам нужна помощь?
— От кого?
— От меня.
— Давайте посмотрим, что покажут ближайшие день-два. Я чувствую, что где-то что-то да прорвется.
Сайз кивнул.
— Я тоже. Поэтому и хочу поучаствовать.
— Вы — босс.
— Но то, что я хочу, не всегда самое разумное решение.
— Потому-то вы и босс, что понимаете это.
— Да, может, в этом все дело.
Я отдал счет Мэйбл Синджер и уговорил ее позвонить в «Герцог Зиберт» и заказать столик, который подальше от двери на кухню. Хотелось также, чтобы стоял он в некотором отдалении от других, ибо в противном случае нам с Синкфилдом пришлось бы не разговаривать, а обмениваться записками: в «Герцог Зиберт» хватало репортерской братии.
Но упоминание фамилии Сайз вновь сотворило чудо. И когда я пришел на пару минут раньше назначенного срока (как обычно), меня препроводили к столику, стоящему в футе от соседнего. В «Зиберте» это означало полную изоляцию.
Синкфилд задержался не более чем на минуту. Плюхнулся на стул с тяжелым вздохом.
— Трудное утро? — спросил я.
— Они все трудные. Давайте выпьем.
Подошел официант. Мы заказали выпивку и ленч. Синкфилд отдал предпочтение бифштексу, я — форели. Когда официант поставил перед нами полные бокалы, Синкфилд отпил из своего, прежде чем заговорить.
— Ну и глупость вы вчера сотворили. А может, нашли единственный выход. Пока не знаю.
— Вы о чем?
— Я насчет того, как вы выпрыгнули из машины.
— Почему глупость? Я же жив.
— Это просто чудо.
— Лос-Анджелесские копы ее знают?
Он кивнул.
— Они думают, что на вас «наехала» Паршивка Беа.
— Кто такая Паршивка Беа?
— Мисс Беатрис Энн Уит. Они не знают, убила ли она кого-либо, но она отсидела два года за то, что отделала одного парня пивной бутылкой. Тот едва не умер. Мои друзья в Лос-Анджелесе говорят, что вроде бы она помогает выбивать деньги из тех, кто забывает платить долги. Их удивило, что она наставила на вас револьвер. Они интересуются, не хотите ли вы слетать к ним и написать жалобу. Я сказал, что едва ли они увидят вас в скором времени.
— Вы правы.
— Они думают, а не замешана ли она в трех или четырех нераскрытых убийствах. Вы говорите, у нее был револьвер тридцать восьмого калибра?
— Мне показалось, что тридцать восьмого.
— Именно так я им и сказал. Они думают, что смогут провести баллистическую экспертизу, если схватят ее с оружием. Я им сказал, что окажут мне услугу, если, арестовав ее, выяснят, на кого она работала.
— Хотелось бы это знать, — кивнул я.
— У вас есть какие-то версии?
Я покачал головой.
— Перестаньте, Лукас.
— Хорошо. Версия у меня есть. Кто-то хочет убить меня или испугать. Тот самый таинственный незнакомец, что сжег Каролин Эймс и застрелил Игнатия Олтигби. Тот, кто достаточно хорошо знает Лос-Анджелес, чтобы поднять трубку и позвонить такой вот Паршивке Беа.
— Нанять таких, как она, не составляет труда. Почему они хотят вас убить? Вы что-то узнали, о чем мне не рассказываете?
— Полной уверенности у меня нет. В Лос-Анджелесе я узнал только одно: у Конни Майзель была мать.
— Гвендолин Руг Симмс, — кивнул Синкфилд, — Известная так же, как Гвен Майзель, поскольку сожительствовала с Франсисом эн-в-и Майзелем. Она умерла двадцать первого октября.
— Вы, значит, проверяли?
— Это моя работа.
— У нее был и второй ребенок. Я про Гвен Майзель.
— Неужели?
— Да. Звали его Игнатий Олтигби.
Синкфилд опустил на тарелку кусок бифштекса, который уж поднес ко рту. Достал сигарету, закурил. Взгляд его устремился в далекое далеко. После второй затяжки он вдавил сигарету в пепельницу, взялся за вилку, положил в рот отрезанный кусок бифштекса. Прожевал.
— Вроде бы должно сходится, но не сходится.
— Я понимаю, что вы хотите сказать.
— Они появились в одно время, не так ли? Эта Майзель и ее темнокожий сводный брат.
— Перед смертью их мать что-то им послала. Владелец бара, в котором она работала, отправил письмо в Лондон для Олтигби и посылку, размером с коробку из-под сигар, в Вашингтон для Конни.
Синкфилд кивнул и отрезал кусок бифштекса. Положил в рот и, еще не прожевав, спросил:
— Чего вы летали в Лос-Анджелес?
— Хотел найти какую-либо связь между сенатором Эймсом и Конни Майзель.
— И что вы искали? Непристойную фотографию, на которой изображены она, сенатор и еще какая-нибудь телка?
— Возможно. Она кое в чем солгала мне. К примеру, сказала, что родители ее принадлежали к среднему классу. На самом деле это не так, но многие стараются приукрасить свое прошлое.
— Она училась в колледже, получив стипендию, — заметил Синкфилд. — Я это проверял.
— В основном ее слова действительно соответствуют истине. Она училась в Голливуд-Хай и закончила ее с достаточно хорошими отметками, чтобы получить стипендию в Миллз. После этого работала в нескольких местах, пока не оказалась в вашингтонской лоббистской фирме. Не говорила она лишь о том, что росла в Лос-Анджелесе сама по себе и жила с музыкантом, который, возможно, был ее отцом. Он научил ее играть на пианино и кое-чему еще, когда ей исполнилось двенадцать или тринадцать лет.
— Такая, значит, получается картина?
— Если исходить из того, что мне удалось выяснить, то да. Похоже, счастливого детства у нее не было.
— Вы нашли, что связало ее с сенатором?
— Конни?
— Да.
— Ничего не нашел.
— А с матерью?
— Мать, похоже, трахалась со всеми подряд. Может, среди них был сенатор, и, как вы и сказали, его сфотографировали.
— А фотографии она оставила своим детям?
— Вот-вот. Есть только одна заковырка. Если бы фотографии представляли какую-то материальную ценность, мать воспользовалась бы ими сама. Если фотографии и были, в чем я очень сомневаюсь.
— Как обычно поступают с такими фотографиями?
— Платят за них. Другого выхода нет.
— Да, пожалуй, вы правы.
— Как видите, моя версия не выводит на преступника.
— Похоже, что так.
— Хотите что-нибудь на десерт?
— Нет, обойдусь без десерта.
— Тогда кофе?
— Кофе тоже не хочу.
— А чего же вы хотите?
— Поговорить с Конни Майзель.
— Так что вас останавливает?
— Ничего. Поехали.
До «Уотергейта» мы добрались на машине Синкфилда. Обычном черном «форде»-седане, безо всяких знаков отличия, сошедшем с конвейера пару лет назад и требующем замены амортизаторов. Синкфилд умело вел машину, умудряясь проскакивать большинство светофоров на зеленый свет.
— Вроде бы вы хотели мне что-то сказать, — напомнил я.
— Я думал, это мощная зацепка. Вы же знаете, мы, детективы, обожаем зацепки.
— Так о чем, собственно, речь?
— Я навел справки об Олтигби. Он служил в восемьдесят второй воздушно-десантной дивизии. И знаете, чему его учили в Форт-Беннинг?
