видела, как вы весь вечер меня презирали? – словно заглянула в поток его мыслей Агата. – У таких рудиментов, как вы, женщины делятся на два типа: на мясо для удовлетворения похоти и обслугу, которая за харчи, недорогую кредитную машину и букетик чахлых роз по праздникам все еще готовы терпеть ваш тупизм, дремучесть взглядов и махровый эгоизм.
– Теперь уже на три типа, – продолжал усмехаться Поляков. – У меня есть дочь примерно вашего возраста. А вы, кстати, всегда так странно одеваетесь? – Он намеренно задержал взгляд на ретросумочке, лежавшей у нее на коленях. – Или вы до игры ходили на фотоссесию?
– Бедная женщина! – пропустила она его последний вопрос. – Наверняка вы заставили ее выйти замуж за какого-нибудь подобного вам пресного и толстокожего вояку или силовика.
– Вы что-то обо мне знаете?
Сердце его заколотилось сильнее, и он боялся одного – что чертова Агата услышит этот стук.
– Слава богу, нет. Но от вас за версту разит казармой и крематорием.
– Я православный, – пытаясь говорить обезличенным тоном, пожал плечами Поляков. – Так что планирую лечь в гроб. А насчет дочери вы ошиблись – она, в отличие от вас, наскребшей где-то деньги в иллюзорной надежде выиграть у серьезных игроков, далеко не бедна. Моя дочь начальник отдела в крупной госкорпорации. Ее белой зарплаты хватает на хорошую, и не в кредит, машину, – забалтывал он удары сердца.
Вытащив из сумочки айкос, Агата, даже не спросив разрешения, приоткрыла окно и закурила.
Какое-то время ехали молча.
– Зарабатываю немного, – глядя в окно, наконец прервала паузу девушка. – Так получилось, что я всего-навсего визажист, зато с высшим образованием, – болезненно поморщилась она. – А деньги на игру не наскребла, как вы выразились, а… накопила, с утра до ночи бегая по клиенткам.
Поляков ощутил секундную неловкость.
– Если деньги достаются нелегко, зачем ими рисковать?
– А зачем жить? – тут же поставила его в тупик простым вопросом Агата. – Ведь не только для того, чтобы подтирать детям сопли и копить на кредитную машину! Ну… или с утра до вечера просиживать юбку в офисе с кондиционером, зарабатывать и понимать, что жизнь проходит мимо.
– Кроме игры в карты с чужими циничными мужиками есть еще масса способов получить адреналин.
– Да-да. Теперь, вместо трех некогда знаменитых «ка» немецкой женщины – «Kinder, Kirche, Küche» – образовались три новых, бесполых и актуальных «эс» – спорт, самореализация и секс.
Последнее слово, вновь болезненно усмехнувшись, она подчеркнула особо.
– Именно, – выдавил из себя подобие улыбки Поляков. Вот уже три месяца, как он, из-за постоянных истерик и недомоганий Марты, не покупал себе проституток. – А мужа-то, я так понимаю, у вас нет!
– Почему же? Есть. И даже ребенок, представьте, есть.
Поляков не захотел развивать эту тему – какое ему, в конце концов, дело до личной жизни этой не первой свежести эмансипированной девицы?
В салоне едва слышно пела Пугачева забытую песню о трех счастливых днях.
Покрутив на панели черный кружок, он сменил радиостанцию, подумав о том, что в тот год, когда эта песня стала хитом, этой скандальной девки, возможно, еще не было на свете.
Попав на какой-то джаз, он чуть прибавил громкость.
Жила она в отдаленном от центра районе, в старой, сталинской постройки многоподъездной пятиэтажке с арочными, с лепниной, проходами.
Поляков, чертыхаясь про себя, с трудом припарковался на дорожке, с двух сторон которой жались впритирку друг к дружке брошенные на ночь жильцами дома машины.
Перед тем как проститься, Агата вдруг вся разом как-то вытянулась и подобралась, словно хотела не выйти, а, коснувшись ногами земли, вылететь вон.
– Увидимся у Швыдковского в следующую субботу, – приоткрыв дверцу, с вызовом сказала она.
А затем действительно не вышла – а, подобно пушинке, выпорхнула из его не новой, но не кредитной машины, подаренной дочерью на день рождения четыре года назад.
Он хотел поскорее тронуться, но совершил третью за этот вечер глупость – принялся глядеть в ее удаляющуюся тонкую и хрупкую и вместе с тем казавшуюся очень сильной из-за хорошей осанки спину.
А она, успев сделать несколько невесомых шагов по направлению к подъезду, остановилась и оглянулась.
Поймав сквозь стекло его взгляд, развернулась и полетела обратно.
Он зашарил взглядом по опустевшему сиденью в тщетной надежде отыскать, что же она могла забыть.
Распахнулась дверца, и в салон авто, успевшего пропитаться пудровыми духами, ворвался прохладный, пьянящий запах апреля.
– Если будет на то желание, договорим о жизни в ближайший четверг. Улица Гарибальди, дом N, после семи вечера.
Поляков неопределенно кивнул, спрятал голову в плечи и выжал педаль газа.
На ближайшем светофоре здоровенный парень в черной синтетической куртке и трениках, двигаясь по пешеходному переходу, тащил под локоть упиравшуюся худенькую низкорослую девчушку. Девчушка пыталась укусить парня за плечо, он же, глядя перед собой, уворачивался, а как только они пересекли проезжую часть, остановился и дал ей, наотмашь, затрещину.
«И ничего-то в Средневековье не меняется», – отозвалось в голове Полякова тягучим голосом Марты.
Рука потянулась к черному кружку на панели и начала его машинально, по часовой стрелке, вращать.
– «Бог просто устал нас любить…» [4] – ответил на незаданный вопрос голосом Васильева пустынный, слегка подернутый туманом, раскинувшийся перед ним проспект.
Отдаляясь от дома Агаты, дома, так похожего на тот, где он прожил в С-ре первые несколько лет с женой – с низкими окнами первых этажей, одним своим видом отчего-то напоминавших ему присевших майской ночью в кустиках счастливых пьяненьких девчонок; дома с высокими потолками и слишком узкими коридорами, плотно заставленными мебелью бережливыми людьми и узкими же длинными сортирами; дома с загаженными и прокуренными лестничными пролетами, а еще – с шептавшими о чем-то тополями и липами, немыми свидетелями настоящей, неведомой безупречным инстаграмовым людям, страсти.
Разогнавшись на пустом проспекте, он ощутил сквозняк – покурив, мерзавка не удосужилась закрыть окно.
Трепля за душу, холодный апрельский ветерок выплевывал в засыпающий город иллюзию счастья.
Всю оставшуюся дорогу до дома он ощущал одну только глубочайшую, высасывавшую его до донышка тоску.
– Я получила необходимую информацию и приняла решение. Готова с вами сотрудничать, – после долгих уговоров заняв Жору чтением «Трех толстяков», обнаруженных в одном из чуланов, говорила Самоварова. – Но есть условия.
– Я вас слушаю, – голос Надежды Романовны был спокоен и полон прежней уверенности.
А ведь эта женщина меньше чем месяц назад осиротела. Правда, что-то, помимо ее навязчивого желания выяснить «правду про отца», подсказывало: за панцирем спокойствия бушуют нешуточные страсти.
– Мне нужно осмотреть дом. Помимо этого, неплохо было бы получить, разумеется с вашего
