оперировала трижды. И с тремя разными видами рака. У людей бывает предрасположенность. А кто-то просто рождается под несчастливой звездой.
– Похоже, у этой Лотовой тоже звезда несчастливая. – Медсестра включила вентилятор и направила на себя.
– Да, похоже. Анализы будут через неделю, он мне позвонит, тогда и посмотрим, что там и как. Вера, скажите, а эти крошечные вентиляторы теперь вместо кондиционера? – Елена указала на небольшой моторчик.
– Ремонтник сегодня уже ушёл, – Верочка пожала плечами, – его коллега сказал, что он должен какую-то деталь заказать, придёт через неделю.
– Отлично! Просто прекрасно! – разозлилась доктор. – Значит, неделю мы будем вариться в этой духоте!
Душно, воздуха не хватает, я вижу, что она лежит напротив, но уже не прикованная к кровати. Пытаюсь сфокусироваться одним глазом – второй открыть не могу – ресницы ссохлись в крови, натёкшей из рассечённой брови.
Я шевелю пальцами ног, чувствую, пальцами рук – стон… мой стон. Сиплый и незнакомый. Обе руки болят. Левая сильнее – распухла, и фаланги не шевелятся, скорее всего, сломала запястье, когда падала вместе с кроватью.
Но я без наручников! Впрочем, нет, чувствую один браслет на ноге, но это уже привычно. Моя кровать так и лежит рядом со мной на боку, как и Машина. Значит, он приходил? На её ноге такой же браслет, как у меня, только без мягкой ткани – к ней он более безжалостен.
– Спасибо, сыночек, – шепчу я, отыскивая глазами камеру, – спасибо, милый.
Жажда царапает меня изнутри когтями, в голове звенит медный колокол. Медленно переворачиваюсь на живот, левая лодыжка тоже распухла и болит, стараюсь не обращать внимания. Подтягиваю колени – цепь юрким ужом тянется за мной. Оглядываюсь вокруг – до проёма с ванной и туалетом совсем недалеко, ползу. Колени дрожат, руки дрожат. Медленно, так медленно… устаю, останавливаюсь, чтобы отдышаться. Ползу снова, ощущая себя комом переваливающихся заскорузлых тряпок.
Ещё немного, ещё… белый кафель, кран… открываю. От долгого простоя он урчит и отплёвывается, сливая буроватую жижу. Я не могу ждать и припадаю растрескавшимися губами к этой ржавой воде – пью, пью, пью. Счастья так много, оно такое большое, белое, яркое… Заставляю себя немного отдышаться и снова тянусь к крану. Слёзы текут из глаз:
– Спасибо, родной мой, спасибо тебе.
Я никогда не была более искренна, чем сейчас, и мне никогда не было так вкусно, так непереносимо прекрасно, как сейчас!
Закрываю кран, отваливаюсь назад, облокачиваюсь на унитаз. И через минуту снова открываю. Мне кажется, я никогда не напьюсь.
Напившись, смываю кровь с лица – одной рукой трудно, но это ничего. Снова откидываюсь на унитаз и смыкаю веки – внутри перламутром переливается свет. Мне хорошо. Болит всё или почти всё, но мне – хорошо. В этом миге столько любви и света! Жизнь плещется во мне солнечными искрами, и я улыбаюсь пересохшими губами.
Сейчас я выпью ещё немного воды и помоюсь. Если смогу встать, то встану под душ и буду стоять бесконечно долго. Пока не закончится вода в бойлере.
Какой-то странный скрипучий звук – что это? Стон? Господи, да это Маша! Я удивляюсь тому, что успела напрочь забыть о ней. Шарю глазами – натыкаюсь на пластиковый стакан, в котором стоит одинокая зубная щётка, вытряхиваю и набираю воды. Пытаюсь встать – не с первого раза и не очень уверенно, но это получается, и я несу ей воду, еле-еле удерживаясь на ногах, стараясь не проливать.
Она лежит на боку, свернувшись калачиком. Я опускаюсь рядом на дрожащих ногах, приподнимаю ей голову и даю воду – она тут же жадно начинает пить. Стакан быстро пустеет, и я кладу её голову на пол.
– Ещё, – шепчет она едва слышно, – пожалуйста, ещё.
Приношу ещё. Помогаю ей отползти и опереться о стену.
– Ч-что? Что случилось? Где я? – Она смотрит на меня уже более осмысленно.
Я уже открываю рот, чтобы сказать, но тут оживает динамик:
– Молчи.
Я вздрагиваю от неожиданности и замолкаю.
Теперь мы с ней. Я не одна, она не одна… Помощь или обуза? Внутри меня радость мешается с желчью, сострадание с ненавистью. Надеюсь, мне не придется жалеть, что она очнулась.
– Мамочка, тебе лучше? – доносится его голос.
– Да-да, сыночек, гораздо лучше, спасибо.
– По-о-годите… – Маша смотрит на меня огромными от ужаса глазами.
Я не произношу ни звука.
– Кажется, Маше всё ещё нехорошо, – грустно говорит он.
– Думаю, она скоро поправится. – Я нахожу глазами камеру и смотрю прямо в неё.
– Где я? – Она цепляется за мою руку, и я шиплю от боли. – Что случилось? Кто это? Как?
Я молчу.
– Мамочка, я думаю, если её немного похлестать по щекам, она сразу придёт в себя – и ей станет лучше.
Я поворачиваюсь и легко похлопываю её по щеке.
– Сильнее, – требует он.
Здоровой рукой я шлёпаю сильнее, она пытается увернуться, морщится:
– Нет! Не трогайте!
– Сильнее!
Я знаю, чего он хочет. Размахиваюсь и бью плашмя ладонью по щеке так сильно, как могу. Её голова дёргается, ударяется о стенку и съезжает в бок. На щеке остаётся ярко-красный след от ладони. Она кричит, перебирает руками и пытается отползти.
– Ещё! – Ему нравится эта игра.
Не обращая внимания на крик, луплю её снова. Звон пощёчины отдаёт огненно в руке и во всём теле болью. Мне не жаль её.
Она сползает на пол, пытаясь закрыться руками.
– Молодец, – он хвалит меня, – вижу, что ты выздоравливаешь, мама. Нужно дать ей больше воздуха, открой ей грудь.
В голове ни единой мысли, ни единой эмоции – я просто выполняю то, что он говорит. И стараюсь сделать это как можно лучше, чтобы его не расстраивать.
С усилием убираю её слабые руки от пылающего лица, поворачиваю на спину. На ней светло-жёлтая блузка с нежными незабудками. Я обращаюсь с ней как с куклой, сдираю незабудки, оставляя розовые полосы, снимаю лифчик. Она остаётся по пояс голой и жалкой, слёзы текут у неё из глаз, она поворачивается немного на бок и кладёт правую ладонь на грудь, пытаясь прикрыться. На безымянном пальце посверкивает камешком кольцо. Я медленно убираю её руку, выставляя на обозрение, будто главное блюдо на праздничном столе.
– Так лучше? – спрашиваю я, глядя в камеру.
Могла ли она представить себе что-то подобное, приезжая сюда счастливой влюблённой, чтобы познакомиться с мамой своего распрекрасного парня?
– Да, – его голос становится теплее, – так лучше. Пусть полежит немного, подышит, придёт в себя.
– Я всё сделала правильно, сыночек? Можно мне помыться? – Я очень надеюсь, что он разрешит.
– Отдохни немного, – ласково говорит он, – дай и себе подышать.
Я стискиваю
