челюсти, ложусь на спину рядом с ней и оголяю грудь. Смотрю на Машу. И вижу в глазах ужас.
Я закрываю глаза, чтобы мои слёзы текли внутрь, а не наружу.
– Снаружи жарче, чем внутри, – Кира открыла дверь и посторонилась, пропуская Елену в коридор, – я смотрела прогноз погоды – всю следующую неделю так.
– Да уж. – Елена мельком глянула на совершенно новые нейтрально-бежевые обои и вошла. – Глеб ещё в мастерской?
– Ага, – отозвалась Кира из кухни, – ваяет там что-то шедевральное. Говорит, что мы на него благотворно влияем. Что мы обе теперь музы.
– Да, мы с тобой музы те ещё. – Елена сняла обувь и босиком прошлёпала на кухню. – Что у нас тут из еды?
Кира сидела, расставив ноги в стороны, держась за спину:
– Господи, когда это уже закончится?
– Беременной ты точно не останешься. – Елена охватила взглядом всю её фигуру.
Отёкшие щиколотки, круглые колени, большой живот, остро выпирающий вперёд, налитые груди и круглые щёки. От её хрупкой девочки ничего не осталось. Перед ней сидела молодая, очень беременная женщина и от беременности своей сильно уставшая.
– Тебя Глеб довёз? – Елена открыла холодильник.
– Ага. – Кира откусила грушу и кивнула матери: – Возьми, мягкие.
Елена помыла фрукт, тоже откусила.
– Глеб мне дал свои старые ключи, сказал, что валялись у него в мастерской без дела. И сказал, что теперь я могу сюда приходить, когда захочу, если ты, конечно, не возражаешь.
– Если я, конечно, не возражаю, – усмехнулась Елена, разгадав хитрость дочери.
– Вот, – Кира пошла в коридор и принесла связку, – и брелок смешной.
Она взмахнула рукой, и у неё на пальце оказалось металлическое кольцо, с которого свисали ключи и брелок…
Маленький красно-белый шарик повис в воздухе. Это была пластиковая имитация ёлочной игрушки: с одной стороны красный в белые снежинки, а с другой – белый в красные. Очень необычный брелок. Единственный в своём роде. У Елены потемнело в глазах, звуки замедлились, удлинились. Она моргала, заворожённо глядя на маленький шарик, который вернулся в её жизнь через девятнадцать лет.
– Мам? – Кира в недоумении смотрела на Елену. – Мам, ты что? – Дочь положила ключи на стол и тронула за плечо. – Мам?
Воздух стал таким же вязким, как звук, и Елене на миг показалось, что это не воздух, а вода – не вдохнуть.
– Мам, да что такое? – Кира не на шутку испугалась. – У тебя болит что-нибудь? Что случилось?
Елена тряхнула головой, пытаясь прийти в себя:
– Этти ключ-чи тебе дал Г-глеб?
Голос не слушался, и она запиналась.
– Да, а что такое? Это ключи от этой квартиры. Я ими открывала.
В ту новогоднюю ночь они стояли у парадной и о чём-то спорили. Глеб и его брат.
«Да ладно тебе, ничего не будет, – Лёша топтался на месте, – дай ключи».
Глеб достаёт связку ключей на брелоке: красно-белый шарик нервно крутится и подпрыгивает на пальцах – красной стороной на фоне белого снега, – и Елене это кажется очень красивым.
«Да она пьяная совершенно». – Ключи всё ещё в руках у Глеба.
«Ну и отлично! – Лёша начинает злиться. – Она всё равно ничего завтра не вспомнит, что ты такой вдруг милосердный? Какая тебе разница?»
И вот он – тот самый взгляд Глеба, который она тогда запомнила, – долгий, цепкий, охватывающий её с головы до ног. Стало неуютно, и ей показалось, нужно что-то сказать: «Ой, это снова вы, бородатый друг?» И она нелепо захихикала.
«Дим, завязывай давай, она ведь ничего не соображает, оставь её здесь, – Глеб вернулся взглядом к Лёше, – ничего хорошего из этого не выйдет».
«Хватит мне мораль читать, ты мне дашь ключи или нет?» – Лёша пытался вытряхнуть сигарету из пачки.
«Ладно, – молодой бородатый Глеб кивнул, снова посмотрел на Елену, – последний раз, Дим. Я серьёзно говорю, добром это не кончится».
Она видела, как красно-белый шарик перекочевал из одних рук в другие.
«Ну что, пошли, моя красавица? – Лёшин голос был тёплым и обволакивающим. – А то замёрзнем тут совсем. Пошли греться».
К бородатому парню подошла рыжеволосая барышня, и они ушли.
Елена никогда не вспоминала этого так чётко и явно, пока не увидела этот брелок сейчас – висящим, как и тогда, на кольце – в руках своей дочери.
– Мам, да что случилось-то, можешь объяснить? На тебе лица нет! – Кира всё больше тревожилась.
– Это я… так, – Елена не знала, что ответить. Сказать, как есть, было невозможно, а на враньё сил не осталось. – Ничего такого, просто примерещилась какая-то ерунда.
– Какая ерунда? – не отставала дочь.
– Да ну, – Елена все смотрела на затертую от времени ёлочную игрушку – уже немного выцветшую, но ту же самую, – это, наверное, от жары. Налей мне воды.
Значит, он знал! От этой мысли становилось муторно и тошно – и совершенно не хотелось в это верить. Значит, он действительно знал, что творит его брат?
– Пойду умоюсь, а то голова чугунная, – сказала Елена. – Не волнуйся, всё хорошо, просто жара. У нас на работе кондиционер так и не починили, вот я и расплавилась к вечеру.
Ей нужно было время. Немного времени, чтобы понять, что делать дальше, чтобы прийти в себя и… Ей не хотелось верить, что этот Глеб – её Глеб – и тот бородатый длинный парень – один и тот же человек. Тот, который видел её тогда одурманенную, тот, кто знал, что его брат воспользуется ситуацией, – и отдал ему ключи. И она не знала, как ей быть с этой открывшейся правдой.
Кира проводила её встревоженным взглядом. Как только Елена закрыла за собой дверь в туалет, входной замок щёлкнул – пришёл Глеб.
– Господи… – прошептала Елена, откручивая кран и пуская воду.
Холод седым покрывалом обнял её, лёг на плечи. Она села на пол, уткнувшись лбом в колени, – ей не хотелось во всё это верить.
– Я этого не помню!
Они снова стояли на кухне.
– Тихо, Киру разбудишь! – Елена встала и закрыла дверь. Обернулась к нему. – Зато я помню. И помню очень отчётливо, к сожалению.
Это был первый раз, когда они ругались. Даже не то чтобы ругались. Пару раз у них были стычки по мелочам, так, житейская ерунда, ничего серьёзного. Сейчас было другое.
– Девятнадцать с половиной лет назад ты дал брату ключи от квартиры, зная, что он приведёт туда одурманенную девушку. – Елена смотрела на него в упор.
– Что ты от меня хочешь, Лен? – Глеб устало моргнул. – Я не помню этого момента. Я устал извиняться за то, в чём не виноват. Я тебе уже говорил – я понятия не имел о
