Щелчок.
Позади я отчётливо услышал щелчок.
— Не поворачивайся, — сказал Кузнецов, — то, что ты меня спас, ещё ничего не меняет.
— У меня дочь…
— Заткнись, — спокойным голосом произнёс он.
Тишина. Что-то металлическое прислонилось к затылку. Это «что-то» дрожало в его руках. Молчание нарушало учащающееся сердцебиение, и я не был уверен, чьё оно.
— Проклятье!
Разбитый отец убрал пистолет и отошёл в сторону.
— Не выходит. В первый раз было куда проще убить.
Я понимал, о ком была речь. Лавров. Его смерть также на моих руках.
— Думал, что сложно будет только в первый раз. Облил бензином и поджёг. Надеялся, медленную смерть будет проще перенести, но смотреть оказалось сложнее всего.
Он встал сбоку от меня — только тогда я смог его разглядеть: одежда обгорела, весь грязный, на оголённых участках кожи ожоги, а пистолет в его руках трясся, как у ненормального.
— До сих пор вижу его глаза — испуганные глаза. Из-за этого не могу смотреть в глаза сыну. Постоянно слышу в голове шёпот: «Убийца. Убийца».
— Дальше будет только хуже. Это чувство будет разъедать изнутри. Чаще будешь видеть тех, кого убил. И в итоге ты просто не сможешь находить себе места в этом мире. Поверь мне: я куда дольше тебя живу с этим чувством, и от этого не сбежать, ведь всё вокруг напоминает о смерти и боли, и ты автоматически перекладываешь всё на себя и прокручиваешь в голове, что совершил. И поверь: твоего сына я вижу очень часто.
Дуло пистолета снова направилось в мою сторону, руки держались уверенней.
— Не смей говорить о нём! — сказал Кузнецов. — Ведь всё это из-за тебя. Оглянись! — Он схватил меня за волосы и повернулся в сторону догорающей деревни. — Всё это из-за тебя. Из-за твоих решений. — И он был прав. — Как думаешь: скольких из них ты теперь будешь видеть?
— А ты?
Удар. Рукоятка пистолета ударила по уже разбитому виску, и я упал на землю. Голова изнутри завыла ещё с большей болью.
— Я не виноват! — Кузнецов перешёл на крик. — Это всё ты! Ты и только ты!
— Говори это себе почаще. — Холодный металл снова коснулся головы. — Ну же! Убей меня!
В глазах плыло. Я хотел смерти, хотел освободиться от боли, что меня пленила.
Я смотрел на ноги Кузнецова, и они у меня двоились, подозрительно качались, тем самым приближаясь ко мне. Всё больше и больше.
— Убей! Я же виноват в смерти твоего сына! Ты ведь хотел справедливости — так действуй! Убей!
Его руки снова затряслись. Я привстал, ухватился за ствол и уверенно приставил его к своей голове. Когда пистолет оказался перед глазами, я узнал подарок Миши — тот самый, что стоял на полке с трофеями.
— Убей. Отомсти. Прошу. Избавь нас обоих от мучений. Убей!
— Ты спятил! — Он оторвал пистолет от меня. — Если я убью тебя, мои страдания не закончатся.
— Так помоги мне. Прошу, убей! Убей меня!
— Нет. Оставить тебя жить будет большим наказанием.
— Прошу. Ты же проделал весь этот путь именно за этим. Убил Лаврова…
— Не смей!
— …сжёг Пегреме, а теперь остановишься? Вот же я! Сделай то, для чего ты здесь.
— Я здесь для того, чтоб увидеть твои страдания. И я их увидел. А за пожар…
— …ты ответишь по полной! — раздался третий голос.
Удар. Кузнецов без сознания свалился на землю. Хорошо ударили.
Над телом стояло несколько силуэтов. Из-за помутнения в глазах не получалось различить, кто это, но голос я узнал.
— Ты как, Марк? — спросил Максим. — Жив? Выглядишь не очень.
— Со мной всё в порядке. Он как? — Я кивнул в сторону Кузнецова. — Зачем его остановил?
— Он держал тебя на мушке, да и ты сказал, что он кого-то там убил и сжёг нашу деревню. Это всё правда?
— Да, но…
— Вот и хорошо. Мужики, берите его и несите к остальным, а ты давай со мной.
Он наклонился ко мне и подхватил под плечо. Ноги меня уже не держали, но я старался изо всех сил стоять самостоятельно. Зрение начинало прорезаться. Посреди улицы всё так же лежал Лаврентий Кузьмич.
— Его надо забрать, — указал я рукой на тело Писцова.
— Заберём, не переживай.
Мы тащились по улице; от деревни уже ничего не осталось. Только угольки. Всё построенное здесь за пару лет сгорело за пару часов. Огонь продолжал бушевать вдалеке — горели леса, окружавшие деревню.
— Кто-нибудь борется с огнём? — спросил я у Максима.
— Нет. Для нас уже поздно, да и не наша теперь проблема.
Мы снова вышли на берег и таким образом обошли то, что осталось от Пегреме. По пути я рассказал Максиму, что вызвало пожар. Он же поведал, что большинство членов их церкви выжили, кто-то благодаря мне и Кузьмичу; они как раз и подсказали, где нас найти.
— Как киношники собирались удерживать огонь?
— Они собирались провести опашку вокруг, — ответил Максим, — да и на момент пожара должны были дежурить МЧСники с автоцистернами.
— Как-то не верится, чтоб это помогло.
— Нам обещали, что всё будет безопасно, а я же со своей стороны убедил Кузьмича согласиться — надеялся, это привлечёт новых последователей, да и внимание прессы.
— И что теперь будет с этими последователями? Посмотри на них — они остались ни с чем.
Мы вышли к краю деревни, где собрались уцелевшие.
— Ничего страшного. Им нужен новый толчок для борьбы. И я намерен его дать. — Он указал своим подчинённым на небольшой пригорок, и туда поволокли Кузнецова. — Прошу внимания!
Народ подтягивался к Максиму, образуя вокруг него кольцо. Кузнецов лежал у него под ногами. Я же встал в первых рядах, чтобы наблюдать за очередной пламенной речью Максима, — теперь уже вживую, а не с экранов телевизора. С момента нашей первой встречи он сильно изменился — видимо, череда трагичных событий, случившихся в Карелии, оставила на нём след.
— Сегодня нас постигло несчастье, и не одно. — Максим одной ногой встал на Кузнецова и тем самым напоминал охотника, повергшего крупного зверя. Всё верно: теперь он был новым главой семьи. — Бог испытывает нас. Испытывает Лаврентия Кузьмича, нашего любимого Лаврентия Кузьмича. Сперва Бог забрал у него Аню — его любимую внучку Аню. После забрал дом у его семьи. И вместо того, чтобы забрать у Лаврентия Кузьмича последнее, что у него осталось, — нас, его семью, — Бог забрал его самого. Лаврентий Кузьмич пожертвовал собой, чтобы спасти нас, чтобы мы жили. И мы должны быть благодарны ему за это, но, как он нас учил, все несчастья, что преследуют человечество, — это результаты недобросовестного отношения человека к окружающим и окружению. В случившемся пожаре виноват только один человек, и он лежит здесь, перед вами. — Максим указал на Кузнецова, а после толкнул ногой, отчего тот зашевелился. — Он преследовал свои личные цели и не думал о последствиях. Из-за него мы теперь без дома, но пожар только сильней скрепит нас. Мы заново отстроим всё, что потеряли, и возведём новый дом на костях человека, что его разрушил.
На последних словах меня скривило — такого исхода событий я не ожидал. Из толпы один из тех, кто нёс Кузнецова, передал Максиму канистру. Отойдя от виновника пожара на безопасное расстояние, он приступил обливать его из канистры бледно-жёлтой жидкостью. В нос ударил неприятный запах, напоминающий ацетон.
— Ты что творишь? — выкрикнул я и вышел к Максиму из толпы, но меня сразу же схватили за руки и вернули на место.
— Вершу правосудие! — Он достал из кармана зажигалку, и пламя ударило из сопла. — Братья и сёстры, вам есть что мне возразить?
— Нет! Нет! — пробежалось по толпе.
Я пытался вырваться из оков, но меня лишь сильнее затягивало в человеческое месиво.
— Согласны со мной, что он должен ответить за случившееся?
— Да!
Максим поднял огонь над головой Кузнецова.
— Во имя Всевышнего! Я приношу тебе в жертву того, кто оскорбил, и прощу благословить твоих подданных на постройку нового дома, превозносящего тебя!
Максим ещё несколько раз толкнул Кузнецова ногой, но тот так до конца и не пришёл в себя.
