— Он не испортит вкус вина, он безвкусный, — изрёк Артерран и добавил по нескольку капель бесцветной жидкости в каждый из двух бокалов. — Я надеюсь на то, что ты больше не считаешь меня врагом. Мне бы не хотелось больше иметь врагов.
Генрих Артерран сел в своё кресло напротив Никанора Семёнова, поставив перед собой опустевший флакончик. Гепард поднял свою чудовищную дикую голову, лениво зевнул, показав ужасные клыки, которые могли бы насквозь продырявить человека. Потянувшись, как домашняя кошка, он вскочил на высокие лапы и побежал прочь из зала. Чернокожий слуга Артеррана нёс фрукты и встретился со зверем нос к носу, однако никак не отреагировал на него, а просто бесстрастно прошёл мимо и водрузил поднос с фруктами на столик. Потом он забрал с собой наполненную пеплом пепельницу и пустой флакончик, и удалился.
— Я уже слишком стар для войны, — вздохнул Никанор Семёнов, проводив невезучего туземца сочувственным взглядом, и взял в руку свой бокал, где плескалось уже не вино, а по-своему чудодейственный эликсир, который избавит от всех страданий и прервёт никому не нужную вечную жизнь чудовища.
— Прозит, — сказал Генрих Артерран и тоже поднял бокал. — За человечество.
— Твоё здоровье, — ответил Никанор Семёнов и опрокинул вино в рот залпом, как горелку.
Глава 136. Судьба человека
Самое обыкновенное воскресенье. Пётр Иванович Серёгин старался не думать о том, насколько гнусный понедельник ожидает его завтра. Смирнянский выискал у Зайцева каких-то ещё родственников в селе Красном, и его, Серёгина, Недобежкин батогами командирует опять в это село дурацкое. Будут там вместе с Сидоровым месить грязищу да выбивать у «блаженного» Соболева крупицы информации про этих самых загадочных и наверняка чрезвычайно дальних родственников «чёртового бандита» Зайцева… Нет, это ужас, об этом лучше действительно не думать, иначе рискуешь схлопотать расстройство желудка, причём, стойкое. Лучше позволить себе сегодня, в этот дождливый летний день, ничего особенного не делать, а просто сидеть на диване, лопать магазинную пиццу и глазеть в голубой экран телевизора. Пётр Иванович пиво не пил, и поэтому запивал пиццу монастырским квасом прямо из горлышка низенькой и толстой литровой бутылки. По телевизору показывали комедию, где герой Луи де Фюнеса волею случаю обязан был маскироваться под раввина. Серёгин одним глазом следил за теми злоключениями, в которые вляпывался Луи де Фюнес, а вот другой его глаз был настойчиво устремлён туда, в село Красное, где затаилась родня бывшего участкового Зайцева. Интересно, знает ли вообще эта родня о том, что у них водится такой развесёлый родственничек, как Сергей Петрович Зайцев?? Скорее всего, нет. Эти родственники просто разведут руками, когда он, Пётр Иванович, разыщет их и задаст вопрос о последнем из «верхнелягушинских чертей».
Весёлое кино прервали на занудную рекламу — не опять, а снова демонстрировали чай «Липтон» вперемежку с кофе «Нескафе» и кукурузной отравой «Читос». Пётр Иванович уже собрался было отправиться на кухню, чтобы «задать овса» докучливому, вечно голодному Барсику, однако рекламу внезапно согнали с экрана и начали транслировать некое срочное сообщение из психушки. Серёгин отложил Барсика в долгий ящик и прилип к «голубому экрану»: сообщения из психушки ему следовало ловить, как золотую рыбку. Слушая то, о чём говорил краснощёкий упитанный доктор, за спиной которого то и дело маячил бледный и печальный Иван Давыдович, Серёгин всё чётче и чётче осознавал, что гнусный понедельник наступит вовсе не завтра, а он уже надвинулся на него прямо сейчас, сию секунду, взорвав тихий воскресный отдых. Оказывается, на вокзале нашли двоих «блаженных», которые с отрешённым видом слонялись по залу ожидания и пытались добиться от каждого, кто попадался им на пути, ответа на вопрос о том, как их зовут. Когда же один из этих «лунатиков» подполз к милиционеру — обоих ухватили под локотки и привезли в психушку. Выглядели эти «два гуся» более чем странно, даже удивительно. Да, они были отощавшие, с ввалившимися глазами — словом, не в лучшей форме, словно бы их держали в каком-нибудь Маутхаузене месяца полтора. Но изумление Серёгина вызвала их одежда: оба найдёныша оказались обряжены в форму милицейского спецназа — такого, которым командовал несчастный, свихнувшийся Самохвалов. А когда этих двоих субъектов показали крупным планом — Пётр Иванович вообще, уселся мимо дивана и свернул свой квас себе на брюки. Он узнал обоих: нет, это не просто бомжи, алкоголики или некие психи — оба когда-то числились бойцами в отряде того самого Самохвалова — до тех пор, пока… не погибли в катакомбах базы «Наташенька» от тяжёлой руки загадочного человека в очках. Не замечая, что весь залит злополучным квасом, Серёгин разыскал мобильный телефон и принялся названивать Недобежкину.
Недобежкин, как и Серёгин, позволил себе в это воскресенье отдохнуть от ратных дел и забыть о проклятой «звериной порче», подземельях, ужасах и прочих неприятностях, которые так досаждали ему да и всему РОВД в последнее время. Вся его семья была на даче — и для Недобежкина это воскресенье превратилось в праздник блаженного тихого одиночества. Милицейский начальник, развалясь на диване, поглощал благоуханную таранку, запивая её божественным пивком. Пивко, правда, абсолютно не содержало алкоголя: Недобежкин знал, что завтра на работу, и ему необходимо оставаться трезвым как стёклышко. Мобильный телефон он не отключил: нельзя. Просто запрятал в дальний ящик дальнего стола, чтобы не видеть его и по возможности — не слышать. По телевизору не показывали ничего: гоняли глупую рекламу. Но Недобежкин и её смотрел с упоением: там не было «порченых» носителей «некрасивой мегекости». И вдруг припрятанный с глаз долой докучливый мобильный телефон зазвонил. Сначала милицейский начальник дал себе слово, что не поднимет трубку ни за какие коврижки. Какие могут быть разговоры, когда он отдыхает впервые за полугодие?? Но телефон требовал внимания на редкость настойчиво, будто бы случился пожар. Да и мелодия, которая, не смолкая, неслась из дальнего ящика, принадлежала звонку от Серёгина. Серёгин никогда не стал бы беспокоить начальника в выходной день по пустякам, а значит — да, пожар, всё же, случился. Забыв о благоуханной таранке и отставив в стороночку божественное пивко, Недобежкин потащился в дальнюю комнату к дальнему столу — выкапывать из дальнего ящика этот постылый омерзевший мобильник.
Когда Серёгин вывалил на его голову очередную сногсшибательную новость — коленки Недобежкина подкосились, заставив последнего плюхнуться прямо на пол. Похоже, что благоуханная таранка и божественное пивко останутся теперь позабыты-позаброшены, потому что придётся «садиться на коня» и во все копыта гнать в психушку.
Врач Иван Давыдович работал: на это воскресенье у него выпало дежурство. С утра это дежурство представляло собою вялотекущий полусон, но потом привезли вот этих вот «беспамятных». Да, конечно, случай ретроградной амнезии налицо — что-то в последнее время слишком много развелось таких вот случаев. Врач Иван Давыдович помнил сумасбродное распоряжение, полученное от правоохранительных органов: как только подвезут ретрограда — обязательно вызывать ТРК «Украина» и показывать беднягу по телевизору прямой трансляцией. Стоило это «развлечение» немало, однако правоохранительные органы обязались взять телерасходы на себя.
После того, как двоих новеньких показали по телевизору — к врачу Ивану Давыдовичу примчались Серёгин и Недобежкин, потребовали показать им найдёнышей живьём.
— Ну, что ж, — согласился врач, желая побыстрее сбагрить ретроградов до того счастливого момента, в который они решат, что пора заблеять. — Пойдёмте, они сидят в приёмном покое.
Пётр Иванович побывал в приёмном покое психушки уже ни раз, он прекрасно знал, каким путём туда следует идти. Шагая вслед за похудевшим от стрессов врачом, он думал, что следовало бы привести из палаты Самохвалова и попросить его опознать «воскресших».
«Воскресшие» сидели на кушетке, прижавшись друг к другу, как два голодных, холодных, мокрых воробышка ноябрьским промозглым вечером. Оба молчали, глазели в белый пол и изредка поднимали свои измученные лица, окидывая приёмный покой пустыми невыразительными взглядами. Да, пожалуй именно так и выглядели все, кого «выжали» в своих катакомбах «верхнелягушинские черти», а потом за ненадобностью извергли наверх. Серёгин узнал обоих найдёнышей — один из них был Хлестко́ — тот, что привалился к покрытой кафелем стене, а второй, который сидел, по-птичьи нахохлившись, Крючкове́ц. Хлестко был чемпион Донецкой области по самбо, а Крючковец имел награду за спасение человека. Раньше их тела изобиловали могучими мускулами, в глазах светилась мужественная смелость, а плечи были атлетически расправлены. Но теперь — после того, как с ними произошло фантастическое несчастье — оба являли собою сероватые сутулые скелеты, лишённые всяких эмоций. Лишь драные остатки формы напоминали о том, кем эти бедняги когда-то были.
