— Да, я тоже это заметила! — возбужденно согласилась Надя. — Кстати, Симакова была обманута дважды: сначала монахом, потом Степаном. Ведь Линников не вернул ей кенергийскую рукопись — он сам ею загорелся. Дело дошло до обсессии. Ты еще всего не знаешь. Степан, между прочим, — невероятно трагическая фигура. Представь себе — все бросить ради книги, о которой он знал только понаслышке. Он рисковал ради нее жизнью, получил ее наконец — и…
Она не договорила и испытующе посмотрела на меня. Сейчас должно было последовать что-то ошеломляющее.
— …И не смог ее читать.
— Что значит не смог? Не смог разобрать скоропись отца Михаила?
Надя на это многозначительно улыбнулась и рассказала мне, чем кончилась охота Степана за «Откровением огня». Когда она ушла спать, я собрал ветки и опять разжег костер. Не прошло и десяти минут, как я его потушил — мне больше не сиделось. Я отправился по песчаной косе в сторону Благовещенского монастыря. Громадный, темный, с внушительной стеной, над которой возвышались купола без крестов и обломок колокольни, монастырь вызвал у меня всплеск меланхолии, к которой, надо сказать, я был близок.
Я прошел по берегу вдоль монастырской стены и, не долго думая, пересек косу. С боковой стороны монастыря обнаружилась тропинка. Она вывела меня на улицу, где находились его ворота. На конце ее, прямо напротив монастыря, стояли три дома. Один из них должен был принадлежать в прошлом неким старикам Гридиным, у которых поселились Степан и Аполлония. Сруб на краю улицы им быть не мог — он выглядел новым. С той же бездумностью, которая привела меня сюда, я пошел к соседнему с ним дому. Он был темным и, похоже нежилым. Стоило мне к нему приблизиться, как с соседнего, третьего от края двора раздался лай и оттуда выскочила собака. Еще минута — и я оказался бы в положении Мити Ломанова. Мне ничего не оставалось, как ретироваться.
Я отступал по тропинке к реке от неумолкавшего пса в уверенности, что гридинский дом — это тот, что второй с краю: он имел все признаки. Там «Откровение огня» десять лет держал человек, который не мог разобрать в нем ни буквы.
СТЕПАНМитя приблизился к зиявшему входу в монастырь и позвал Полкана. Пес выбежал к нему, виляя хвостом. Была уже глубокая ночь, и Посад спал. Спал теперь и разговорчивый чекист. Ломанов достал из мешка завернутое в полотенце сало, которое нашел у Степана, и вынул из кармана нож-финку. Присев на корточки, он развернул полотенце, разрезал кусок на четвертушки и запустил одну из них на монастырскую территорию. Она пролетела метров двадцать и упала во дворе. Полкан бросился за добычей. Митя, захватив остатки сала, последовал за псом. Следующая четвертушка погнала Полкана к стене. Ломанов оставил ему там два последних куска и отправился на другой конец монастыря, к часовне Пантелеймона.
Прежде чем приступить к делу, Митя присел на пень березки Стаса Оболенского и вслушался в звуки. Ночь была ветреная, отовсюду раздавались шорохи. Ни один из них Ломанова не насторожил. Часовня св. Пантелеймона была прямо перед ним. Митя встал с пня и направился к ее алтарю, к которому подступали заросли бузины.
Вычислить нужный куст не составляло труда. Митя присел перед ним и достал из мешка совок. Удачное место выбрал отец Евгений: и хорошо скрыто, и легко найти. Взбодренный легким оборотом дела, Ломанов принялся рыть землю. Через несколько минут он вытащил из ямки сверток в побуревшем холсте.
Приближаясь к месту, где он оставил Полкана, Митя позвал кобеля. Тот не отозвался. Ломанов насторожился. Он сделал несколько шагов вдоль стены и остановился, как вкопанный: собака лежала бездыханная, в крови. В следующее мгновение Митя услышал у себя за спиной движение. Он резко отскочил в сторону и оглянулся. Конечно же, это был Степан. Не сумев остановиться в инерции нападения, чекист потерял равновесие и оступился.
Ломанов увидел в руке Линникова револьвер. Он прыгнул на чекиста и повалил его лицом к земле. Степан сопротивлялся неистово, но Митя знал приемы, а Линников — нет, и одолеть его было минутным делом. Ломанов отобрал у противника револьвер, обыскал его и обнаружил у него в кармане веревку.
— Что тебе не спится, ищейка! Пса-то зачем забил, зверюга? А что веревку взял — молодец.
Степан рычал и дергался. Митя быстро и крепко связал одним концом веревки Степановы руки, другим — ноги, потом стянул узлом перевязь между ними. Когда дело было готово, он забросил подальше револьвер и сказал чекисту едва не дружески:
— Ты ведь, наверное, думал, что я за кладом наведался? Нет в монастыре кладов, дорогой. Я ведь сидел вместе с настоятелем, отцом Евгением, и мне это известно доподлинно. Напрасно ты так возбудился, чекист. Я всего только за сувениром заехал — вот, убедись.
Митя достал из-за пазухи свою находку, развернул холст, и Степан увидел книгу в кожаном переплете.
— Я только это и забираю, больше ничего. — И для полной убедительности Ломанов показал, что ни в одежде, ни в мешке у него ничего больше не припрятано. — Как тебе ни неприятно твое теперешнее положение, Степа, ты уж больше не рыпайся. Какой смысл? Это временное неудобство. Днем тебя найдут и развяжут.
Митя стал опять заворачивать книгу, но передумал — сунул ее в мешок необернутую, а тряпку всунул в рот Линникова.
— Прости, Степа, но только дурак оставил бы тебя с открытой глоткой.
Поезд на Воронеж ожидали в Боброве в девять утра, но и в десять часов его еще не было. Люди, толпившиеся на перроне, думали, что он просто опаздывает — как все поезда в теперешние времена, — пока кто-то не сообщил, что состав остановлен у Самсонова яра, окраинного района города. Пара ретивых мужиков бросились к начальнику вокзала и вырвали у него правду: в соседнем Протасове, узловой станции в сорока верстах от Боброва, бунт. Советская власть сброшена, что за руководство у них там сейчас — никто не знает. Пока положение дел в Протасове не прояснится, велено поезда, направляющиеся к прифронтовому Воронежу задерживать.
Люди, ожидавшие поезд, пришли в волнение. Такую неопределенность из-за бузы в Протасове большинство терпеть не желало. Скученные на маленьком перроне пассажиры сплотились и стали называть себя «народ». Народ был возмущен. Народ был опять притеснен.
К начальнику вокзала отправилась делегация, с тем чтобы добиться поезда на Воронеж, и так нажала на него, что он, переговорив с ответственным товарищем в бобровском ревкоме, уступил: «Катитесь!»
Когда поезд наконец подъехал к станции, «народ» опять распался на отдельных пассажиров, которые поодиночке или целыми семьями бросились штурмовать вагоны. Как и все вокруг, работая плечами и локтями, Митя продвигался к ступенькам. Если, может, кто-то и мог пропустить этот поезд, то только не он.
В вагоне не то что яблоку — семечку было некуда упасть. Люди сплющивали друг друга и на лавках, и в проходах. Тем, кто стоял, становилось легче по мере продвижения поезда: кое-кто из них исхитрился найти своим детям и старикам местечко на лавках, отчего там теснотища росла, а в проходах убавлялась.
Только немного поутряслось, как кто-то вздумал продвигаться по вагону. Митя слышал на противоположном конце прохода ругань, сопровождавшую перемещение общего ненавистника, который все время наступал на чьи-то ноги.
Скоро поблизости раздался крик: «Куда прешь? Не пущу!» — и пулеметная очередь мата. Митя изогнулся и глянул туда, где теперь происходила толкотня. На мгновение мелькнуло лицо нахала — и этого мгновения было Ломанову достаточно, чтобы узнать его. Конечно же, Митя не считал такое невозможным, но все же…
«Черт, надо было его от входа куда-нибудь оттащить, чтоб не сразу нашли…» Противно вдруг почувствовать себя идиотом, особенно если был только что так собой доволен. В следующее мгновение Митя уже встретился со Степаном взглядом — их разделяло только четыре человека. Лицо у чекиста было красное и потное, глаза нехорошо сверкали. Он протаранивал себе путь большей частью молча, цыкая только на самых докучливых. Митя сжал сильнее ногами свой мешок, опущенный на пол.
— Ну вот теперь мы рядышком, — прошипел в лицо Мите Линников, добравшись до своего противника. — Где мешок-то?
Митя молчал. Степан нашарил мешок ногой.
— Отдай книгу по-хорошему!
— Чего?! — поразился Митя. — Книгу? Зачем тебе книга?
— Отдашь — не видел я тебя в Благовещенском монастыре ночью и не ты на меня там напал. Не отдашь — сниму тебя с поезда в Протасове и сдам в ЧК.
Мужик, стоявший к ним впритык, услышав о ЧК, зыркнул и стал в открытую следить за разговором.
— В ЧК в Протасове? — с издевкой переспросил Митя. — Или ты не знаешь?!
— Чего это я не знаю?
— Скинули в Протасове комиссаров. Самоуправление теперь у них.
