В воцарившейся тишине слышалось дыхание трех человек. Сквозь решетку окна в комнату пробивались слабые солнечные лучи.
— Ну хорошо, храните свою тайну, сеньор Кайе. Пожалуй, мне следует начать первым и рассказать мою историю. Доверие за доверие. Хотя я не уверен, что в этих стенах… Ладно, оставим.
Берле посмотрел на Грит — та не шевелилась. Он говорил медленно и с сильным акцентом, так что Кайе было нелегко его понимать.
Реставратор наморщил лоб и задумался над тем, что хотел сказать ему священник. Возможно ли, что пастору что-то угрожает? Кайе плохо разбирался в методах испанской психиатрии и порядках в больницах при монастырях. Назойливый голос священника сбивал с мысли:
— …отвечал за отдел рукописей в библиотеке Саламанки и интересовался прежде всего процессами инквизиции. Моя задача заключалась, так сказать, в том, чтобы перепроверить определенные приговоры с точки зрения теологии. Во время поисков документов я наткнулся на протоколы. Чрезвычайно поучительные. Речь шла о какой-то рукописи. Я искал ее долгие годы и, наконец, нашел в документах из Кельна. Они были в полном беспорядке, лежали в запыленных ящиках. И, к сожалению, многого недоставало. Рукописи датировались 1511 годом, были созданы в подземельях Святой Инквизиции в Брабанте, родине Босха, в Хертогенбосе. Автором являлся мужчина по имени Петрониус Орис — псевдоним художника, как было принято в те времена. Его настоящее имя осталось невыясненным. Орису велели изложить свою историю для Святой Инквизиции. Я прочитал ее…
Вокруг Хертогенбоса было полно разбойников, головорезов и грабителей, подстерегавших благопристойных граждан в час, когда ясный день переходил в тусклые сумерки, предвестники приближающейся ночи. Когда Петрониус Орис увидел приближавшуюся повозку, он вышел вперед, желая показать вознице, что у него нет дурных намерений. Солнце только село, и в сумерках Петрониус разглядел, что возница натянул поводья.
— Вот это правильно! Выйти и показать, что вы не замышляете дурного, — услышал он голос мужчины. — А если так, то можете забираться в повозку.
При этом возница ударил хлыстом, так что волы подняли головы и сильнее уперлись в ярмо. Украдкой он наблюдал, не появится ли из-за кустов и деревьев прочий сброд. Извозчик почесал шершавый, небритый подбородок, но, кроме Петрониуса, чья одежда хоть и была в дорожной пыли, но выглядела прилично, не увидел никого. Он резко натянул вожжи, и волы тяжело притормозили.
— Вы направляетесь в Ден-Бос? Если хотите попасть в город до закрытия ворот, пошевеливайтесь.
Засмеявшись, Петрониус поднял с земли свой мешок и забросил на повозку, потом взобрался на козлы рядом с возницей. Подмастерье знал, что кучер изучает его с ног до головы, а он со своей спутанной черной бородой выглядит достаточно подозрительно. Взгляд возницы остановился на сапогах Петрониуса из тонкой телячьей кожи, что указывало на небедное происхождение попутчика.
— Надеюсь, эти сапоги не принадлежали несколько часов назад кому-то другому, — бросил он и сплюнул. — Впрочем, у вас открытый взгляд, и я хотел бы вам доверять. Ну, быстро назовите ваше имя. Честные христиане должны знать имена друг друга.
— Петрониус Орис. Художник из Аугсбурга. Направляюсь в Ден-Бос. Я надеюсь получить работу у мастера Иеронима. Вы знаете его?
— А, живописец. Я всегда хотел увидеть, как выглядят эти творцы!
Возница еще раз с любопытством оглядел Петрониуса ударил кнутом над головами волов и щелкнул языком.
— Не вижу никакого отличия от обычных людей, мастер Орис. Нос, рот и уши на месте, как у всех честных христиан. Остальное, надеюсь, тоже.
Он громко рассмеялся — смех эхом отозвался в сумерках тающего дня, — потянул носом и шумно сплюнул в кусты. Затем протянул художнику руку. Орис пожалел ее. Лицо возницы с лукавыми глазами не внушало опасения.
— Добро пожаловать ко мне и моим волам. Майнхард из Аахена, никакой латинской чепухи. Присоединяйтесь. До Ден-Боса можете составить мне компанию. А что касается вашего мастера Иеронима, то почему бы мне не знать его, если полмира только о нем и говорит.
— Правда? Вы можете отвести меня к нему?
— Если вы действительно этого хотите!
— С ним что-то не так?
Кучер снова подстегнул волов — дорога поднималась вверх, и с одной стороны появился обрыв. Взгляд Петрониуса скользил по простиравшейся перед ними долине, поросшей редкими деревьями и кустарником.
— Собор Ден-Боса скоро должен показаться над холмами. Но, ленивые животные! Вперед, неповоротливые обжоры! Зарабатывайте свой ужин. Но! А что касается художника, другая половина мира предпочла бы отправить его ко всем чертям, в ад.
Петрониус держался обеими руками за козлы, чтобы не упасть от тряски. Вот меж двух холмов на горизонте показалась церковь Святого Иоанна. Она была похожа на большой зуб, окутанный лесами. Строилась башня, и колонны главного нефа выступали вверх над высокими сводами. На фоне незаконченного храма Христова Орис увидел три столба дыма, поднимавшихся в небо рядом с остовом башни.
— Почему же прямо в ад? Он что, плохо рисует?
— Нет! — прогремел возница. — Я так не думаю, хотя и не видел ни одной его картины. Но то, что он рисует, мешает людям. Некоторым людям. Посмотрите туда. Собаки снова сорвались с цепи. — Он показал на столбы дыма, поднимавшиеся выше и выше и исчезавшие в голубых сумерках.
— Что это? И что вы имеете в виду, говоря о сорвавшихся с цепи собаках?
— Не спешите, художник. Скоро вы оцените гостеприимство Ден-Боса. И будьте рады, если не почувствуете его на своей шкуре.
Скрип открывающейся двери прервал рассказ патера. Неожиданно все снова стало белым: стены, мебель, лицо священника Берле, ехидное и одновременно застывшее. Дверь закрылась.
Сестра, которая провожала их сюда, принесла на эмалированном подносе с отбитыми краями три чашечки кофе, который, как показалось Кайе, также пах дезинфицирующими средствами. Реставратор медленно вернулся к реальности и понял, что рассказ патера Берле захватил его.
— Что это за история? Или вы собираетесь рассказывать нам сказки?
Патер Берле стал мрачнее тучи.
— Вы уверены, что хотите ее узнать?
— Не смею ставить под сомнение вашу репутацию, патер Берле, но что конкретно вы намерены рассказать нам? И как все это связано с картиной?
Патер закрыл глаза и прислонился к стене, так что бледный цвет его лица слился с цветом побелки. Сестра поставила поднос и одноразовые чашки на край узкого стола. Когда она торопливо проходила мимо Кайе, от ее стерильной чистоты у него защекотало в носу. Он дважды сильно чихнул.
— Беда нашего времени в том, что люди потеряли терпение, — проговорил патер Берле.
Он произнес это таким тоном, что сестра даже забыла сказать «будьте здоровы», лишь молча постучала, чтобы ей отворили дверь, и вышла.
— Разве вас не интересует, почему я пытался уничтожить картину, сеньор Кайе? Я могу кое-что вам сообщить, и это имеет самое непосредственное отношение к моей истории. Но вы тоже увязнете во всем этом, дорогой мой искусствовед, если не будете осторожны.
Патер Берле выпрямился, наклонился вперед и ухмыльнулся, глядя реставратору в лицо.
— А если хотите знать почему, если вы действительно хотите знать… — последние слова он выкрикнул с такой силой, что они отозвались эхом, — тогда закройте рот и слушайте!
Кайе удивленно вскинул брови. Патер угрожает ему? Или хочет напугать? Смягчив тон, как, будто всплеска эмоций и не было, Берле прошептал:
— Здесь все связано между собой, как колесики в часовом механизме. Итак, терпение.
Он сделал паузу и посмотрел на Кайе водянистыми серыми глазами. Грит Вандерверф, хранившая до сих пор полное молчание, успокаивающе похлопала его по колену.
— Рассказывайте дальше, патер Берле, пожалуйста, — мягко попросила она священника, избегавшего ее взволнованного взгляда.
— Ради вас, мадам, — язвительно заявил священник и театрально взмахнул рукой, — ради вас я не произнесу ни единого слова. — Обращаясь к Кайе, он продолжил: — Вы должны будете кое-что сделать для меня, когда я закончу свою историю. Если я не повинуюсь, мне потом приходится раскаиваться. Меня лишают пищи, не дают спать. Эта лампа там, вверху, всего лишь шестьдесят ватт, но она горит день и ночь…
— Патер! — попыталась прервать его жалобы Грит.
— …кроме того, она виновата в том, что я выплеснул на картину кислоту. Она хотела этого! Она! Она! Она!
Последние слова патер выкрикивал снова и снова, пока в изнеможении не опустился в своем уголке на пол. Кайе посмотрел на Грит. Та молча пожала плечами.
— Я обещаю вам: вы узнаете все, что нам известно, патер Берле, — смущенно пробормотал реставратор.
Рука Кайе потянулась к перочинному ножу, будто он мог гарантировать безопасность. Патер опять оживился:
